— Что ни день, узнаю что‑нибудь новенькое. Она была секретаршей, это я знаю. По крайней мере, так мне кажется. И еще знаю Мала.

— Мэла? Его‑то ты откуда знаешь?

— Он тут объявился. Искал Крис. Говорит, она у него украла двадцать тысяч фунтов.

Похоже, Гастона это не удивило.

— Она говорила, что собирается с ним порвать, когда мы последний раз виделись.

— В «Россини»? – напомнила я.

Он засмеялся.

— Вообще‑то ресторан назывался «У Салино». Мы иногда встречались с ней, когда я заезжал в Лондон. Я ее жалел.

— Жалел Крис? – очередная информация, сразившая меня наповал.

— Ну да. Ей досталось в жизни. Она долго жила вдвоем с матерью. Они были очень близки. Странная это была женщина, мать Крис. Очень властная. Очень ожесточенная. Она так и не поняла, почему Ксавье не развелся со своей женой и не женился на ней. Она ненавидела Матильду. Я единственный из всей семьи приехал на ее похороны, потому что единственный не держал на нее зла. И после этого я старался по возможности чаще видеться с Крис. У нее в Англии никого не было, она была очень одинока. Я в то время работал на переправе через Ла–Манш. Это моя жена такое придумала. Так что в течение нескольких лет мы с Крис вместе обедали примерно раз в месяц.

— А почему Крис никогда сюда не ездила? – спросила я.

— Потому что, скорее всего, унаследовала обиду своей матери. И наверняка придерживалась ее версии событий. А еще, думаю, она слишком часто лгала. И хотела, чтобы семья ей поверила. Хотела, чтобы они считали, будто ей и одной прекрасно живется, будто у нее отлично идут дела.

— А разве нет? – спросила я.

— Иногда хорошо шли, иногда нет. То вроде смотришь – она на вершине мира, а в другой раз приходилось давать ей в долг.

— Значит, она была далеко не той всесильной деловой женщиной, роль которой играла на людях? – полюбопытствовала я.

— Не знаю, – ответил он. – Не знаю, какой она была. Ее было не так легко раскусить. Пару раз ее не оказывалось по тому адресу, какой она мне оставляла. Говорила, что пришлось в спешке уезжать. Однажды я поймал ее на том, что она пользуется фальшивой фамилией. Она ловко оправдалась. Рассказала очень правдоподобную историю, почему ей приходится жить под чужим именем. Я не задавал лишних вопросов. Пусть живет как хочет, это ее дело. Я только наведывался время от времени, чтобы убедиться, что у нее все нормально.

— А Мэл?

Он пожал плечами.

— Они долго были вместе.

— И она целый год решалась на то, чтобы от него уйти?

— А ты сколько решалась?

— Я вообще ничего не решала, – сказала я. – Все получилось само собой.

Но, произнеся эти слова, я поняла, что говорю неправду. Я решалась на это в течение многих лет.

— У них были странные отношения, – сказал Гастон. – Крис делала все, что велит Мэл. Я никогда не мог понять, что она в нем нашла.

— Он сейчас в городе, я с ним разговаривала.

— А он знает, кто ты? – спросил Гастон.

— Думаю, да, знает. Он на это намекнул.

Я рассказала о нашей последней встрече с Малом.

— Ты поаккуратней, – сказал Гастон. – Не доверяй ему. – Он снял у меня с живота сухой листок. – Если он сможет в своих интересах воспользоваться тем, что о тебе знает, он обязательно это сделает.

Вдруг я почувствовала, что голос перестал меня слушаться. Только я начала говорить, как тут же разревелась.

— Я совсем запуталась, – промямлила я.

Он обнял меня за плечи и стал качать и баюкать, пока не прошел страх.

Вернулись мы раздельно. Я пробралась через автостоянку к оранжерее и долго там сидела, а у меня за спиной безымянный пес замер навеки, вонзив клыки в горло кабану. Я поднесла к лицу руки: они до сих пор пахли Гастоном. Втянула запах. Прислонилась спиной к стеклу. Подумала: удивляет ли меня мой поступок? Нет, не удивлял.

Я рассказала себе о кафе «Акрополис», в качестве теста, но сказка потеряла всю свою колдовскую силу. Она показалась тривиальной и устаревшей. Я знала, что делаю, и делала это со спокойной душой. Удивляло другое: я вдруг поняла, что потратила на Тони шестнадцать лет и ни разу не испытала ничего подобного. В голове у меня наконец‑то закрылась дверь, которую, как мне казалось, навсегда заклинило в открытом положении. Закрылась легко и прочно, с финальным щелчком замка.

Когда я открыла глаза, на меня в окно смотрел дядя Ксавье.

— Ты что тут делаешь? – заворчал он, стуча пальцем по стеклу, чтобы привлечь мое внимание. – Ты не заболела?

— Нет.

Он не поверил. Вошел и пощупал мне лоб.

— А что это у тебя с глазами? – спросил он с негодованием, обвиняя меня в том, что я плакала. – Посмотри на себя. Посмотри, что ты сотворила с лицом. Разве ты несчастна? Что стряслось? Тебе тут не нравится?

— Ну что вы, конечно нравится.

— Так чего же ты плачешь, а? Дурные вести?

Я покачала головой.

— Значит, ты сидишь тут и плачешь без причины, а? Какая глупышка. Понапрасну тратишь хорошие слезы.

Я засмеялась.

— Так‑то лучше. – Он сел рядом. – Ну, рассказывай. Опять тот парень?

— Нет, – сказала я. – Нет, просто мне стало грустно.

— Почему?

— Потому что все кончается.

— Что? Что кончается‑то? Ничего не кончается.

Он сидел рядом и молчал за компанию.

— Все‑таки что вам сказали в больнице? – спросила я.

— Ой, да что говорят в больницах, – фыркнул он. – Умеренность. Много не есть, не пить, не нервничать. – Он зашелся от смеха. – Доктора! Да что они вообще понимают!

Без всякой видимой причины слезы опять побежали у меня по щекам. (Очередная ложь: я отлично знала причину.)

— Простите, – сказала я. – Не знаю, что со мной такое.

— А я знаю. Знаю, что с тобой. – У него наготове было победоносно простое решение. – Ты ничего не ешь. Ты не завтракала. Если не есть, конечно, будешь плакать. У тебя понизился уровень сахара в крови. Я‑то знаю. Уж в таких вещах я как‑никак разбираюсь.

Он привел меня на кухню.

— Эта моя глупая племяшка ничего не ест, – сказал он и усадил меня на стул. – Сиди, – скомандовал он. – Ешь. Франсуаза, приготовь кузине кофе.

Я попыталась было сама, но он не пустил. На другом конце стола Гастон чистил яблоко. Он поднял глаза. Наши взгляды скользнули мимо, едва коснувшись друг друга.

— Доброе утро, – вежливо поздоровался он. Я сдержанно ответила тем же:

— Доброе утро.

Так начался новый обман.

У нас это отлично получалось, просто на удивление. По сравнению с еще большим обманом вам, вероятно, вовсе не покажется столь удивительным, что я так умело вела эту игру, но меня это удивляло. Я и не подозревала в себе такие таланты. Это все‑таки совсем другое. Это вам не уловки, не отговорки, не просто неумение определить, где, правда когда перед тобой нагромождается такое количество непреложных истин, что не знаешь, какую из них выбрать. Это сильно отличается от пассивного принятия истин других людей, чтобы не мучиться в поисках собственной. Это был прямой, кристально честный обман.

— Ну, какие у тебя на сегодня планы? – спросил дядя Ксавье Гастона.

Гастон пожал плечами. Планов у него не было.

Зато у дяди Ксавье были. Мари–Кристин расстроена, следовательно, ее нужно немедленно развеселить.

— Тебе нужно проветриться, – сказал он. – Я бы сам тебя свозил куда‑нибудь, да у меня на вечер намечено несколько деловых встреч. Банк, адвокаты, скучные люди.

Он сказал, что Гастон единственный из всех свободен, так что пусть он мною и займется.

— Да нет, зачем, – запротестовала я, прекрасно зная, что при малейшем сопротивлении дядя Ксавье превратится в напористый торнадо.

— Не нет, а да, – бушевал он. – Не спорь. Все решено. Кто тебя вообще спрашивает? Гуляй весь день. Развлекайся. Хватит с меня твоих глупостей. Ешь побольше хлеба.

Так что я улыбнулась и хладнокровно сказала Гастону:

— Если у вас какие‑то другие дела…

— Нет, – невозмутимо ответил он. – Никаких. Меня это устраивает.