Когда‑то, давным–давно – это уже другая сказка, и я снова начинаю ее своими любимыми словами, – когда‑то, давным–давно, жили–были три сестры. И что дальше? А не знаю. Одна из них умерла, вот и все, что мне известно. Вторая лежала на кровати с пульсирующей болью в голове и раздумывала, что делать, потому что в результате ее пассивности, вызванной страхом, человек по имени Мэл мог в любую минуту сорвать с нее маску. А где третья сестра? Нельзя же рассказывать сказку без нее. Так не годится. Разве может сказка хорошо кончиться без третьей сестры?

Несмотря на головную боль, я честно пыталась найти решение. Нет, правда пыталась. И пришла к выводу, что самый простой и логичный выход – это перестать быть Крис Масбу, сразу и бесповоротно. В конце концов, меня же никто не заставляет быть ею, у меня нет никаких обязательств. Мне так было удобно эти два дня, но теперь становилось ясно, что все это шито белыми нитками: быть Крис уже не безопасно. Я не обязана быть Крис. И не обязана быть Маргарет Дэвисон. По крайней мене, мне так казалось. Я могла быть кем захочу. Хоть человеком без имени, если угодно. Имя выделяет человека. А я принципиально не хочу выделяться.

Посему я встала и выбрала из двух чемоданов тот, что покрепче. Все, что мне нужно, – это смена одежды и умывальные принадлежности. Путешествуем налегке, сказала я себе. Все лишнее – за борт. Вот и весь секрет. В этом суть моего единственного счастливого дня: двадцать четыре часа без всякого багажа. Только так и можно жить – всякий раз начиная с чистого листа, без имени, без прошлого, без связующих нитей с кем бы то ни было. Это будет довольно просто, думала я, – раздобыть временную, нелегальную работу где‑нибудь в прибрежном отеле. Я могу заправлять кровати. Могу подметать полы. Жить в дешевой комнатке с облезлыми ставнями, смотреть на море, и ни одна живая душа (включая меня саму) не будет знать, кто я такая.

Я закрыла чемодан и крепко затянула веревку. Подумала, может, написать записку, но ручка, которую я нашла в сумке Крис, не писала. Я как раз трясла ее, когда в дверь постучали.

— Мари–Кристин? – Это был дядя Ксавье.

— Входите, – машинально проговорила я.

Он стоял в дверях, в рваном синем комбинезоне и полосатой рубашке.

— Тебе звонят.

Я сначала не поняла. Страшно растерялась. Идиотка, подумала, что это Тони. А кто еще? Мне никогда не приходило в голову, что Крис могут позвонить по телефону. Почему‑то я посчитала, что она живет в эдаком удобном вакууме. И что внутри этих стен – очередное заблуждение – я волшебным образом оказалась недосягаема для реального мира.

— Какой‑то Мэл, – сказал дядя Ксавье.

— Мэл? – переспросила я. У меня пересохло во рту.

— Говорит, что он твой друг.

— Да, – сказала я. – Да. Скажите ему… – голова у меня работала быстро, – скажите, что я больна. Скажите, что не могу ни с кем говорить.

Дядя Ксавье смотрел на меня очень пристально.

— Это от него ты убегаешь? – спросил он. – Это тот самый человек, о котором ты говорила?

— Да, – вцепилась я в это объяснение, так кстати подвернувшееся. – И я совершенно не хочу с ним разговаривать. Ну, пожалуйста!

Дядя Ксавье нахмурился.

— Я с ним разберусь, – сказал он.

Я ходила из угла в угол, грызя ногти. Спустя десять минут он вернулся.

— Он тебе не подходит, – провозгласил он. – У него водянистый голос. Кто он такой? Мне не понравилось, как он разговаривал. И что ты делаешь с чемоданом?

— Ничего, – поспешно ответила я.

— Ты должна лежать. Как голова, болит?

— Нет, – сказала я. – Мне уже лучше.

— Хорошо, – сказал он, – потому что я хочу пригласить тебя куда‑нибудь поужинать. Но если у тебя нет настроения…

Я сразу сказала «да», не дав ему закончить. Да, сказала я, у меня очень даже есть настроение. Голова совсем прошла, сказала я. Она и вправду прошла. Прошла, как только дядя Ксавье избавил меня от проблемы с Мэлом. Да, сказала я, ужин – прекрасная идея. В конце концов, говорила я себе, не столь важно, сейчас я уйду или утром, правда? Подумаешь, еще одна ночь. А может, и убегать не стоит, раз дядя Ксавье убедил Мэла, что я недостаточно здорова, чтобы с ним увидеться. В любом случае нет необходимости принимать решение немедленно. Сейчас главное – решить, что надеть вечером. На это я потратила дикое количество времени. Примерила изумрудно–зеленое платье Крис.

На нем оказались разрезы по бокам. Не слишком ли оно молодежное для тридцатишестилетней женщины, которая всегда была толстушкой? Вдруг я буду смешно в нем смотреться… В конце концов, я себе сказала: ну и пусть смешно, какого черта. Вполне подходящий наряд для стройной девушки тридцати двух лет. На этом платье я и остановила свой выбор. Косметикой пользоваться я до сих пор не решалась, зато вымыла голову, сделала прическу и щедро побрызгалась духами Крис.

— Да ты просто красавица, – сказал дядя Ксавье, когда я спустилась в холл.

Я расхохоталась.

Он оскорбился:

— Почему ты смеешься? Не любишь комплиментов? Ты что же, из тех женщин, которые не умеют принимать комплименты?

— Предпочитаю правду, – ответила я.

Он дулся всю дорогу, пока мы шли к машине. Но его обиженное молчание совсем не напоминало молчание Тони, которое всегда приводило меня в ужас, – дядя Ксавье обижался не страшно. В этом молчании не было обиды ребенка, который полностью от тебя зависит, это был шутливый, мимолетный гнев, который легко вспыхивал и так же легко проходил – как только ему хотелось сказать мне что‑нибудь еще. Я поняла, что в его глазах, по причинам, не имеющим ничего общего с истиной, зато имеющим много общего с тем фактом, что когда‑то он любил маму Крис, я действительно была красавицей, и спорить с этим было бессмысленно.

— Куда мы едем? – спросила я.

В «Отель де Фалэз» в Сен–Жульене, сказал дядя Ксавье, там отлично кормят. Никаких тебе парижских выкрутасов, добавил он. Настоящая еда.

Мы сели за столик у окна с видом на рыночную площадь. В одном конце полутемного, старомодного обеденного зала стоял тяжелый дубовый стол, уставленный бутылками с вином. По стенам были развешаны охотничьи трофеи. С моего места открывался вид из окна на столики, выставленные на тротуар, на площадь, утопающую в тени деревьев, и за ней огни автобусной станции.

— Итак, – сказал дядя Ксавье, надевая очки со стеклами в форме полумесяцев, чтобы прочитать меню, – скажи мне, кто ты есть на самом деле.

В тревоге я подняла на него глаза. Думала, он смотрит на меня осуждающе поверх очков, но он водил пальцем по списку основных блюд. Это явно было для него главнее, чем его специфический вопрос.

Я пожала плечами:

— Не знаю.

— Эта твоя работа, которая так важна для тебя… В чем она заключается? – спросил он и сам же ответил: – А ни в чем. Перекачивание гипотетических денег из одной страны в другую и обратно. Играть с деньгами чужих людей. Она тебя устраивает, эта работа? Она приносит тебе богатство? Или счастье?

Пока я раздумывал а над ответом, дядя Ксавье снова спас меня из трудного положения, ответив за меня.

— Нет, – сказал он. – Нет, не думаю. Этот образ жизни не для тебя. Ты же совсем не такая.

Меня поразила его проницательность.

— Нет, такая, – сказала я.

— Нет, не такая, – возразил он. – Не такая.

Он не дал мне возможности поспорить, спросив, что мы будем есть.

— Ты мидии любишь? Серж! – позвал он хозяина ресторана. – Серж, это моя племянница Мари–Кристин. – Он с таким непосредственным восторгом представлял меня своему другу Сержу (а потом и жене Сержа, и матери жены, и официантке, и помощнику шеф–повара), что я начала понимать, почему мать Крис полюбила его. Женщины, должно быть, постоянно в него влюблялись. Искусственный свет придавал его седоватым волосам бронзовый отлив. Суровое барсучье лицо лучилось от нескрываемого удовольствия. В своей лучшей белой рубашке и вельветовых брюках он напоминал стареющего греческого героя, который ошибся веком, или какого‑нибудь «морского волка», который как раз веком не ошибся.