— Вообще‑то говоря, – сказал он, когда Серж (его жена, официантка, помощник шеф–повара и мать жены) принял у нас заказ и мы обменялись всеми необходимыми в таких случаях фразами, – поскольку уж мы заговорили о твоей работе, я буду чрезвычайно признателен, если ты, как профессионал, оценишь некоторые наши вложения. Закладные, доверительная собственность… и тому подобное.

Я промолчала.

— Я не могу обсуждать это с Матильдой. Она имеет дело с повседневными счетами, и здесь ей нет равных, но она слишком проницательна. Не хочу, чтобы она знала, насколько плохи наши дела.

— А дела плохи? – спросила я.

— Я же фермер, Мари–Кристин. Вот и все, что я знаю. Ферма. Скот. Я не эксперт по финансам, как ты.

Я слабо улыбнулась и поерзала на сиденье.

— Тебе неудобно? – заботливо спросил он.

— Нормально, – увильнула я.

Крайне неубедительно и, скорее всего, в неверных выражениях я объяснила ему, что работаю в очень специфической и абстрактной области товаров широкого потребления. Я совсем не тот, кто мог бы посоветовать что‑то дельное, сказала я. Он терпеливо улыбался. И явно считал, что я излишне скромничаю.

— Деньги есть деньги, – сказал он. И был прав, хотя я считала, что мой ограниченный бухгалтерский опыт вряд ли сильно ему пригодится. К счастью, подали еду, и дядя Ксавье забыл о вложениях.

— Люблю смотреть, как женщина ест, – сказал он, наблюдая, как я вгрызаюсь в половинку дыни. И налил мне вина. – Ты слишком тощая. Забудь о работе. И об этом слабаке, от которого ты бежишь. Ни то, ни другое не принесет тебе счастья. Ты должна остаться здесь. Это твой дом. Я покачала головой.

— Не мой, – мягко сказала я. – К сожалению, не мой. Я должна буду скоро уехать.

— Зачем? – спросил он. – Куда? К чему такая спешка? Надо хотя бы поправиться, окрепнуть. – И тут его поразила догадка. – У тебя была назначена какая‑то встреча? Куда ты ехала, когда случилась авария?

Я сделала вид, что у меня полный рот, чтобы дать себе время подумать. Я жевала этот воображаемый кусок дыни с такой энергией, словно это был жесткий хрящ.

— Не знаю, – честно сказала я. – Просто убегала.

— От этого мужика?

— Да.

— А почему не поехала сразу к нам? – спросил он.

Подумав немного, я сказала:

— Ну, я же не могла, правильно? Я не была уверена… Была не до конца уверена, что меня встретят с распростертыми объятиями.

Он страшно удивился.

— Ты в этом сомневалась? Как ты могла?

— Ну… – запинаясь, промямлила я, – после всех этих лет…

Повисла долгая тишина. Дядя Ксавье увлеченно читал этикетку на бутылке вина. Наконец он сказал:

— После смерти твоего отца… был большой скандал, – он поднял на меня глаза. – Понимаешь? Большой семейный скандал. Когда твой отец узнал… – голос его прервался. – Он великолепно водил машину, твой отец. На дороге не было других машин. Понимаешь, о чем я? Это не был несчастный случай. – Он налил мне еще бокал вина. – Твоей маме было очень горько, очень больно. Она вернулась в Англию. Это я был во всем виноват. Она ожидала от меня большего, чем я мог дать ей. У меня уже была жена. Хорошая жена. Но прошлое, Мари–Кристин, вся эта путаница, которую мы сделали из своего прошлого… не имеет к тебе никакого отношения. Ты тут ни при чем.

Я усердно пережевывала еще один воображаемый кусок дыни, потому что боялась заговорить: не доверяла своему голосу.

— Расскажите мне о ферме, – попросила я, когда, наконец, сочла безопасным «проглотить» его. Не правда ли, удачный ложный маневр, позволяющий нам держаться подальше от опасных топей и зыбучих песков? Кроме того, меня эта тема и в самом деле интересовала. Как и дядю Ксавье. Он долго и увлеченно говорил, а я слушала. Мне нравились истории, которые он рассказывал о соседских фермах и ссорах из‑за земли. Я не несла за это никакой ответственности. От меня не требовалось ни развлекать его, ни ублажать его «эго». Мне не было нужды ни оправдывать его доверие, ни утешать, ни сносить его упреки, – ничего из всей этой тысячи и одной едва заметных мелочей, ответственность за которые я когда‑то брала на себя. Даже вспоминать противно. И почему я всегда чувствовала себя обязанной оказывать эти услуги? Как так случилось, что мы с Тони пришли к негласному и обоюдному решению, что между нами будут именно такие отношения? Так сложилось изначально – и на веки вечные, и ни он, ни я не могли – или не хотели – разрушить эту конструкцию. А дядя Ксавье ничего от меня не требовал, ничего кроме одного: чтобы я ела, наслаждалась вином и была счастлива. Трудное задание, правда?

Мы болтали о козах и гусях, о диких кабанах и спорах по поводу границы владений, пока поглощали основное блюдо и последовавший за ним сыр. На улице стемнело, и для освещения стоявших снаружи столов зажгли мерцающие масляные лампы.

— Красиво, – сказала я.

На освещенной фонарями площади остановилась машина, из нее вышел человек. Где‑то я его уже видела. Он направился к отелю и сел за стол по другую сторону окна, возле которого мы сидели. Теперь я его разглядела. На нем была белая рубашка и свободные хлопковые брюки. Я на девяносто пять процентов была уверена, что это тот же мужчина.

— Не нравится сыр? – спросил дядя Ксавье, каким‑то шестым чувством уловив мое беспокойство.

— Очень вкусный, – сказала я.

— Хорошо. Потому что это… – он указал на ломтик, который я ела, – это сыр из Ружеарке. От наших коз.

Обсуждая с дядей Ксавье сыр, я краем глаза следила за мужчиной. Он был совсем близко, как будто сидел рядом со мной. Впрочем, так и было: нас разделяло только стекло. Значит, это и есть Мэл. Я смотрела, как он заказывает вино. Он был совсем не из тех людей, с какими, по моим понятиям, стала бы водить знакомство Крис. Слишком женственный. Длинные волосы, которые он то и дело откидывал назад. Довольно привлекательное лицо, судя по профилю, с тонкими чертами.

Мы перешли к десерту. Дядя Ксавье почему‑то выбрал его сам, полагая, что я сладкоежка. Я пыталась отнекиваться, но он настоял на том, чтобы взять мне обильно политое шоколадом bavarois[82], ничего подобного я никогда не употребляла, опасаясь за свою талию.

— Пробуй, – скомандовал он, – не глупи, – и отмахнулся от моих возражений. – Не спорь. Тебе понравится.

Он оказался прав. Мне понравилось. Я отламывала темные, тающие во рту кусочки и раздумывала, что же делать с человеком по ту сторону окна.

Один раз он скользнул взглядом по обеденному залу. Я отвела глаза. Когда же снова посмотрела, он глядел прямо на меня в легком недоумении. На этот раз глаза отвел он. И встал. Я боялась, что он пойдет обратно к машине, но он направился к главному входу гостиницы. То ли искал, с кем расплатиться, то ли в туалет. Или – третий вариант – он здесь жил.

Я извинилась.

— Отойду на минутку. В туалет, – пробормотала я.

Бросила салфетку на стол и поспешила к стеклянным дверям, ведущим в холл гостиницы. Человек с длинными волосами и в белой рубашке снимал с доски ключ. – Мэл? – спросила я.

Он обернулся. Анфас он был менее симпатичным, чем в профиль. Он смотрел на меня ясными холодными, пустыми глазами. Потом что‑то щелкнуло: он хрустнул пальцами.

— Я так и подумал, что видел вас раньше, – сказал он. – Это вы были в кафе, да? Сегодня днем. В Биллаке.

Я кивнула.

— Я и смотрю – что‑то лицо знакомое. – Но после того как прошло ощущение победы оттого, что он не ошибся, в глазах у него снова появилось подозрительное выражение.

— Где вы взяли это платье? – вдруг спросил он. И затем, еще более подозрительно: – Что вообще происходит? Откуда вам известно, как меня зовут?

Не к чему было ходить вокруг да около.

— Простите, все это довольно сложно, – сказала я, стараясь говорить потише, чтобы никто не услышал. – Произошла авария. На шоссе N20. Месяца два назад. Крис Масбу погибла.

Он был очень напряжен. Весть о смерти Крис он воспринял, почти не изменившись в лице, как будто это была ничего не значащая, второстепенная деталь.