Поэтому я для себя решил, что мистер Блейк видел там человека, которого знал, но назвать не хотел. Когда умер Говард Сомерс, я почти сразу подумал о нем.

Но большой пользы мне это вначале не принесло. А тут еще выстрел в Джозефа. Джим Блейк в тюрьме, мистер Сомерс умер, Уолтер исчез, а в Джозефа еще кто-то стреляет! Сознаюсь, что некоторое время я подозревал Уолтера. Что-то там могло произойти, или Джозеф мог что-то заподозрить. Я же был почти уверен, что именно Джозеф помог Уолтеру тогда ночью выбраться из вашего дома.

И я думал, что Уолтер довольно хорошо понимает, что с ним случилось на задней лестнице.

Сам выстрел тоже произошел при странных обстоятельствах. Джозеф сидел в буфетной с закрытыми ставнями, «потому что так безопаснее», а потом начал нести чушь о том, что задремал, оставив открытой дверь.

Все это показалось мне подозрительным, и, как уже сказал, я вначале подумал об Уолтере. Уезжая, он ведь взял с собой револьвер. Поэтому на следующее утро я приезжал сюда, надеясь найти следы именно его ног. Но нашел не их, а нечто непонятное.

Казалось, сюда приходила женщина. А потом ушла тем же путем. Помните, в тот день был дождь? Он размягчил землю. Так вот, женские следы вели снизу по склону, мимо гаража через кусты и к двери в кухню. Потом следы идут от парадной двери вокруг дома, но не там, где стояли тогда вы, а назад к гаражу и дальше.

Но следы имели особенность. Грузная женщина, шла медленно, опиралась на внешнюю часть стопы. Я такие уже видел.

Ну что же, у меня были две версии. И я выбрал ложную! В тот день в доме был молодой Картер. В машине его лежал револьвер, в кармане — нож с обломанным кончиком. Этот кончик я раньше нашел на ступеньках позади вашего дома. Кроме того, Картеру завещание небезразлично, а он молод и силен. Должен признаться, я долго обдумывал эту возможность.

Правильный путь указали мне вы. Если бы не сообщение о смерти миссис Бассетт, то хитрый и хладнокровный убийца сегодня гулял бы на свободе.

Действовать нам пришлось осторожно и медленно. Доказательства не было ни одного, только версия и мотив. А еще? Ни отпечатка пальца, ни оружия. Ничего. И он это знал. Мы буквально все его вещи проверили. И — ничего. Можно было посадить его за подделку подписи на завещании, но он должен был ответить за четыре убийства!

— Четыре?

— Амоса. Его спихнули в реку, а он не умел плавать. Поэтому и столкнули. Четыре убийства, три покушения на убийства, а у нас — ничего.

Зацепиться было не за что, но однажды, когда я сидел у постели Уолтера, мне в голову пришла мысль. Если он за пятьдесят тысяч долларов был готов на все, то вряд ли выбросил чек на тысячу. А если не выбросил, ему конец.

С этого момента мы не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. И один раз убийца ошибся. Сегодня он ходил в Коммерческий банк за деньгами. У него там счет на имя Нортона. И сейф.

Сегодня же мы получили разрешение и вскрыли сейф. Там лежал чек и копия завещания, которая была у Сары Гиттингс.

Все. Мы окружили его дом. У него не было никаких шансов скрыться. Он вышел из дома под дождем и сел в машину, которой пользовался постоянно. Ездил на ней к Говарду Сомерсу, вез к месту убийства Флоренс Гюнтер, убедив, что едет к вам.

Но он нас все же опередил. Вот почему я говорю, что запорол это дело. У него наготове был яд, цианистый калий. Он заглянул в машину. Увидел наших людей в ней, увидел людей сзади и сказал: «Итак, джентльмены. Я вижу, что отпуска у меня так и не будет…»

— Отпуска? Вы же не…

— Спокойно, мисс Белл! Зачем горевать? Как можно жалеть этого монстра? Его собственная жена, находясь при смерти, пыталась рассчитаться с ним за все его преступления.

— Он умер?

— Да. Джозеф Холмс умер.

Услышав эти слова, я, кажется, потеряла сознание.

Мы так долго жили вместе, пять семей из поселка, носившего название Полумесяц, что никому из нас никогда не приходило в голову, что мы единственные в своем роде. Мы не понимали этого, и я была просто шокирована, когда Хелен Веллингтон, выйдя замуж за Джима и приехав в нам жить, заметила, что все мы выглядим так, как будто только что вышли из старинного альбома фотографий.

— Вместе с железными подпорками, которые фотографы раньше использовали для того, чтобы те, кто снимается, держали головы прямо, — добавила она, — вы все несгибаемые.

Нужно сказать, что она была права. Совсем недавно я рассматривала старый альбом в красном плюшевом переплете, сыгравший такую важную роль в раскрытии преступлений, о которых я собираюсь рассказать, и нашла там фотографии почти всех нас, подтверждающие ее слова. Особенно это касается женщин: миссис Тэлбот с чуть видимыми усиками на верхней губе, мисс Лидии с ее аккуратными завитушками, Эмили Ланкастер с прической в стиле «помпадур», с моей мамы с тщательно уложенной косой на макушке, и миссис Дэлтон с челкой на лбу.

И даже шляпы на этих фотографиях мало отличаются от тех, которые и сейчас носят жители Полумесяца. Это плотно приколотые к волосам, солидные шляпы, по которым в воскресенье в церкви Святого Марка так же легко заметить наши скамьи, как оазис в пустыне.

Однако никто, даже Хелен Веллингтон, не понимал, насколько мы были единственными в своем роде, пока не было совершено первое убийство. Только тогда, когда появились полицейские и журналисты, которые стали копаться в наших корнях, я начала понимать, что мы действительно были очень странными и, возможно, не совсем здоровыми людьми.

Очень давно Полумесяц представлял собой группу прекрасных старых пригородных домов с большими участками, которые были связаны между собой полукруглой дорожкой. Потом город разросся, дорожку покрыли асфальтом, а хозяева домов у начала дороги построили ворота и повесили на них табличку «Частная собственность». Ворота, конечно, никогда не закрывались. Это был своего рода жест, показывающий, что владельцы домов этого квартала обладают чувством собственного достоинства, присущим собственникам. Кусок пустой земли, окруженный дорогой, куда выходили окна наших домов, был общей собственностью и с течением лет нашими усилиями превратился в маленький парк. Очень давно на этой земле паслись наши коровы, и теперь по старой привычке она продолжает называться общественным выгоном.

Пять домов смотрят окнами на общественный выгон и находятся на значительном расстоянии друг от друга. Но с течением времени к домам были сделаны пристройки, что значительно уменьшило это расстояние. Однако каждый дом отличался уединением и изолированностью, что ценится превыше всего. Когда из-за пристроек или по каким-либо другим причинам этому уединению стала грозить опасность, жители тут же начали кампанию по посадке деревьев и кустов и таким образом менее чем за полгода превратили наши дома в пять окруженных зеленью крепостей.

Но эти крепости имели слабые места. Из одного окна моей спальни были прекрасно видны некоторые части дома, находящегося рядом с нашим с правой стороны. А из крыла, где были комнаты для гостей, можно было наблюдать за домом слева. Оба эти наблюдательных поста, как и окно наверху, из которого был виден наш гараж, сыграли свою роль в будущих трагедиях. Но до 18 августа прошлого года наши пять домов успешно пользовались своим уединением сорок или более лет. Люди жили своей жизнью, поддерживая добрососедские отношения, но не вмешиваясь в чужую жизнь и не пуская в свою, решительно выступая против всяческих нововведений. Они знали о жизни соседей только по тем событиям, которые можно было наблюдать через ворота, выходившие на Либерти-авеню. Хелен Веллингтон утверждала, что заколка с бабочкой, которой Лидия Тэлбот прикалывала тогда свою шляпу, была последней такой заколкой во всем мире и являлась антиквариатом.

Мы с мамой жили в центральном доме, и поэтому наши окна смотрели почти прямо на ворота и общественный выгон. Мама все еще носила глубокий траур по отцу, умершему двадцать лет назад. Позднее, когда начались эти ужасные события, я была шокирована, узнав, что ее называют вечной вдовой, укутанной в креп, а меня — молоденькой старой девой, затюканной матерью и поэтому психически неуравновешенной. И это в двадцать восемь лет!