Газеты не лучшим образом отозвались об отсутствии Уолли, Годфри Лоуелл расстроился. Но суд продолжался.

На первый взгляд, показания Уолли не могли ни облегчить, ни усугубить судьбу Джима. Что бы там ни произошло с тем карандашом в вентиляционном колодце, факт оставался фактом: в десять часов вечера Уолли находился в моем доме, а Джим — в парке.

Для Джима в тот день все вообще складывалось плохо. Амоса так и не нашли, но остались показания, данные им большому жюри. Несмотря на протест, их зачитали и занесли в протокол: трость находилась в холле до обнаружения тела Сары, а потом исчезла; Амос на следующее утро после убийства Сары нашел у своего хозяина окровавленный платок и положил его в корзину с грязным бельем; потом, сдавая белье в стирку, он видел этот платок, но уже отмытый и высушенный.

Подавляла сама масса показаний. Ничто не могло поколебать мнения экспертов о том, что письмо Сары Джиму написано ее собственной рукой или капли крови на разных частях одежды Джима и внутри трости принадлежат человеку.

— Почему вы считаете, что это человеческая кровь?

— По размеру и величине телец. Также по их числу и структуре фракций.

Дела действительно были настолько плохи, что на следующий день Годфри Лоуелл вызвал, наконец, свидетелем самого Джима. Джим попросил об этом сам, хотя никто не мог сказать, на что он надеялся.

Передо мной лежит запись показаний Джима. В значительной части они состоят из вопросов и ответов, прерываются повторными вопросами и протестами и в целом занимают несколько десятков листов стенографического отчета.

Поскольку у меня есть также документ, подготовленный самим Джимом и ставший основой для составления апелляции, то я лучше воспользуюсь им.

Воспроизвожу его здесь слово в слово.

«Я не имею никакого отношения ни к смерти Сары Гиттингс, ни к смерти Флоренс Гюнтер. Готов поклясться в этом перед Богом. Если я и утаивал что-то из того немногого, что мне известно, то делал это частично из-за того, что мое положение выглядит почти безнадежным, частично из-за моей сестры, положение которой было и остается тяжелым.

Я не видел Сару Гиттингс в тот вечер восемнадцатого апреля. Но должен был с ней встретиться. До этого она дважды предпринимала попытки связаться со мной, и дважды ей это не удавалось. Но в тот день, в понедельник, она мне дозвонилась и в разговоре упомянула посланное мне письмо. Она встревожилась, когда узнала, что никакого письма я не получал.

Я внимательно просмотрел всю свою почту, но письма не обнаружил. Тогда она попросила меня встретиться с ней в тот же вечер по делу чрезвычайной важности.

Я согласился и вышел из дома заранее, намереваясь пешком дойти до места встречи, которым она назвала номер 1737 по Халкетт-стрит. Там я должен был спросить Флоренс Гюнтер. Адрес я записал, но уже по дороге обнаружил, что, переодеваясь, не переложил записку. Поэтому зашел в аптеку и позвонил в дом мисс Белл, надеясь застать Сару до ее ухода.

Оказалось, что она уже ушла, но я все-таки вспомнил улицу и первые две цифры номера дома, обозначающие, как известно, квартал. Поэтому вместо того, чтобы возвращаться назад, я решил идти дальше и навести справки в этом квартале.

По дороге прошел через парк. Хожу я довольно медленно, и когда подошел к нужному кварталу, было уже восемь часов, а когда нашел нужный дом — около восьми пятнадцати. Мисс Гюнтер ждала на улице и тут же провела меня в дом. Раньше я ее никогда не видел. Она сильно нервничала и почти все время молчала. Когда я спросил, зачем меня позвали, она ответила только, что мне все расскажет мисс Гиттингс.

Мы прождали примерно до без двадцати минут десять. Я неоднократно просил ее хотя бы намекнуть мне на суть дела, но она не соглашалась. Говорила, что ее лично оно не касается, но просила сохранить встречу в тайне. Даже взяла с меня слово. Она сказала, что «не хочет ни в чем быть замешанной». Обещание я ей дал.

Мне казалось, она излишне беспокоилась о Саре Гиттингс. Я этого понять не мог, время шло. Она беспокоилась все больше. Говорила, что, наверное, случилось что-то ужасное, и в конце концов расплакалась. Я пытался ее успокоить, но она только говорила, что я ничего не понимаю. К девяти сорока пяти ее состояние стало таким, что я посоветовал ей лечь в постель и уснуть, а сам двинулся домой.

В заявлении на имя прокурора округа я написал, что подошел к дорожке, ведущей на Ларимерский участок, в девять тридцать. Это неправда. Я изменил время, так как понимал, что меня подозревают. На тропинку я вышел примерно в десять часов.

Домой шел тем же самым путем, что и на Халкетт-стрит, но примерно на середине подъема присел отдохнуть. То есть я сошел с тропинки на несколько футов вправо, в направлении дома мисс Белл. Я зажег сигару и курил. Примерно через пять минут услышал, что слева и на некотором отдалении от меня что-то движется.

Сначала я подумал, что это собака. За несколько минут до этого я уже слышал лай собак. Я выбросил сигару и, по-моему, стал практически невидим на фоне склона даже на небольшом расстоянии. В том, что это была собака, я уверен не был и, поскольку в этой части парка уже случались ограбления, нажал кнопку, освобождающую клинок трости, и стал ждать.

Ниже меня по склону в парке находились двое. Я слышал, как они разговаривали. Мне пришло в голову, что тот, кто прячется слева от меня, намеревается на них напасть и ограбить. Но дело было в другом. Сейчас я думаю, что тот человек слева от меня уже убил Сару и в тот момент тащил ее тело по склону, чтобы спрятать.

Итак, у начала подъема находились, как мне потом стало известно, мистер и миссис Деннис, выше них и почти невидимый — я сам. Вдруг этого четвертого неизвестного человека что-то вспугнуло. Может быть, полицейский. Мне кажется, эта часть парка с некоторых пор патрулируется.

Он рванулся в мою сторону. Я слышал, как он очень тяжело дышит на бегу. У меня создалось общее впечатление, что это был высокий человек в вечернем костюме или во фраке и в надвинутой глубоко на лоб мягкой шляпе. Таково мое впечатление. Я могу и ошибаться.

Но клянусь, что этот человек там был, что он побежал в мою сторону и что едва со мной не столкнулся. Он пробежал от меня так близко, что зацепил ногой мою трость и отбросил ее далеко в сторону. Пробежал не останавливаясь и скрылся, забирая все ниже и ниже по склону.

Когда я опомнился, то начал искать трость. К несчастью, нашел сначала клинок и порезался о него. Маленький шрам остался у меня до сих пор.

Я ничего не выдумал. Кровь на моей одежде и платке была моей собственной. Миссис Деннис видела, как я перевязывал себе руку. Потом я вернулся домой и лег спать.

На следующее утро чувствовал себя нехорошо. Мой слуга Амос принес мне кофе и свежую одежду. Он взял мой платок, которым я пользовался накануне, и спросил, не поранился ли я. Я ему ответил, что порезал руку, но не сильно.

У меня и мысли не было связывать это происшествие с Сарой Гиттингс, пока не узнал, что она исчезла.

Тогда я начал беспокоиться. Мы же должны были встретиться и не встретились. Меня это тревожило. Я позвонил Флоренс Гюнтер на работу, но ее там не оказалось. Ее домашний телефон я не знал, только адрес. Поэтому позвонить просто не смог.

Случай в парке накануне вечером не давал мне покоя. Примерно около полудня я пошел и осмотрел Ларимерскую пустошь и весь склон, но ничего подозрительного не обнаружил.

После обеда отправился в дом мисс Белл. Там мне сказали, что Сары еще нет. Более того, в дом кто-то прокрался ночью и обыскал ее комнату. Из дома мисс Белл я опять пошел на тропинку к парку. Нашел место, где отдыхал, и пошел от него влево, в ту сторону, откуда появился тот неизвестный человек. Я осмотрел довольно значительное пространство, но не обнаружил ничего подозрительно. Не было там и следов Сары Гиттингс.

На следующий день я получил от Флоренс Гюнтер письмо, полное отчаяния. Она прочитала в газете, что Сара исчезла, и была уверена, что ее убили. Она умоляла меня не упоминать ее имени: это могло ей стоить работы и было просто опасно. Она также попросила меня сжечь ее письмо. Я его сжег. Мне, конечно, нужно было что-то предпринять. Мое молчание, как оказалось, ее не спасло.