С целью захвата вышек было принято решение обеспечить гарантированный захват одной из них. Для этого основные силы атакующих планировалось бросить на центральную вышку, а на две другие посылались группы для отвлечения внимания. Дальше, после захвата центральной вышки, уже пулеметным огнем с нее подавить две остальные.

Для того чтоб подкрасться поближе, начали рыть подкоп, но, к сожалению, ввиду жесткого грунта и отсутствия инструментов, эту затею пришлось оставить. На штурм придется идти напрямую, из барака.

Колючую проволоку, находящуюся под напряжением, планировалось замкнуть мокрыми одеялами и одеждой и потом уже перебираться через стену.

Следующей проблемой были староста и его свита.

У всех присутствующих было огромное желание удавить всех шестерых, но побоялись того, что тихо кончить шестерых не получится. Также приняли во внимание и то, что староста спит отдельно и, кроме как своих приближенных, к себе в комнату никого не пускает, следовательно, без их привлечения ликвидировать его тихо не выйдет. Как бы противно ни было, но приняли решение договариваться с Мишкой-татарином, Адамом и Володькой. Чтобы у них не возникло желания купить себе свободу, сдав беглецов, договариваться решили перед самым побегом.

Был большой соблазн поднять весь лагерь, но это требовало согласованности действий, а при сложившемся канале связи с остальным лагерем был огромный риск перехвата информации о времени восстания немцами. В этом случае им даже ничего делать не придется, просто усилить в нужное время караулы, и бунтовщики сами бросятся на изготовившиеся пулеметные расчеты.

Подготовка к побегу проводилась в условиях абсолютной секретности. В общей сложности до момента начала активных действий о побеге знало не более сотни человек. Большая часть заключенных оставалась в неведении, и поставить их в известность планировалось непосредственно перед «операцией».

— Итак, как и договаривались, на штурм пойдем в час ночи — к этому времени сменившиеся эсэсовцы уже заснут; а те, что будут нести караул на вышках, устанут и промерзнут. С поляками и татарином поговорим в двадцать три ноль-ноль. Саш, это за тобой!

— Слушаюсь, товарищ полковник! — ответил узник лет тридцати, майор Александр Леонов.

— Поговоришь, и, если согласятся, глаз да глаз за ними, никуда не выпускать. Не согласятся — значит, действуем сразу: валим этих троих, голландцев и старосту, а дальше по плану. Если эти трое согласятся, в помощь им людей надо дать, голландцы парни крепкие, могут и вырваться. После этого я обращусь к остальным и посвящу их в наши планы. С этого момента на открытую подготовку у нас будет два часа. Штурм вышек по моему сигналу.

— Проблема у нас появилась тут одна, — заговорил Леонов, — новенький этот, непонятный. Появился один, попинали его, конечно, но никаких серьезных повреждений нет, так — синяки, ссадины да несколько выбитых зубов. Плюс выглядит он, будто не из Освенцима к нам попал, а от родной бабки из отпуска приехал.

— Думаешь, засланный? Ну если и так, то все равно до конца дня ничего не узнает, раз уж Мишка-татарин ничего не пронюхал, хотя с нами под одной крышей живет! После одиннадцати я и сам всем объявлю, и тогда подозревать можно будет любого. Около выхода из барака и окон надежных людей поставим и до назначенного времени подходить запретим.

— Крепкий он, откормленный, такой кинется — можем и не удержать. А если вырвется раньше времени, а мы не готовы будем, сами понимаете, Николай Петрович, всему конец. Даже того немногого, что мы против пулеметчиков припасти планировали, и того лишимся.

— Хорошо, постарайтесь его проверить. Если возникнут сомнения, его нужно будет нейтрализовать, как и тех двоих, которых выявили.

— Слушаюсь, товарищ полковник!

— Подъем! — прозвучало по-немецки.

— Вставайте, свиньи! — эта фраза была уже по-русски.

Сашка разлепил глаза, и первое, что он увидел, — здоровую толстую тушу, стоящую в проходе к умывальнику. Туша обладала просто огромной, лоснящейся от жира мордой с тройным подбородком и маленькими свинячьими глазками. Принимая во внимание, с какой важностью стоял толстяк и с каким презрением смотрел на всех остальных, это и был староста. Вокруг него стояли пятеро. Как следовало из рассказа капитана, видимо, это были голландцы, Адам, Володька и Мишка-татарин! Мишку он узнал, последнюю фразу бросил именно он.

Ковер из человеческих тел ожил.

— Давай, приятель! Поднимайся, я помогу! — сказал уже поднявшийся Сергей, придерживая Сашку за локоть.

С помощью врача Сашка поднялся и, несмотря на боль во всем теле, чувствовал себя терпимо.

Видя, что узники не особенно торопятся исполнять приказ, татарин нанес удар по ближайшему к нему заключенному. Ударил с оттягом, не жалея. Заключенный вскрикнул и шмыгнул мимо Мишки в умывальник. Примеру татарина последовали и поляки.

Помня наставления врача, Сашка начал протискиваться к проходу в умывальник.

Поход в умывальник превратился в садистское развлечение для старосты и его свиты.

Встав перед входом, они раздавали удары всякому, кто пытался пройти.

Заключенный, стоящий перед Сашкой, кинулся в дверной проем умывальника, получил удар по пояснице, ударился о дверной косяк и только после этого заскочил внутрь, и Сашка нос к носу оказался перед перекошенной рожей одного из поляков.

Поляк широко замахнулся палкой, метя в лицо парню, но тот не стал дожидаться удара, кинулся вперед, поднырнув под руку с палкой. Палка прогудела над головой, рассекая пустоту, а Сашка благополучно прошмыгнул в дверь.

Молодой человек не заметил, что его красивый уход от удара Адама не остался без внимания. Майор Леонов находился как раз недалеко и все видел, а увидев, оценил его скорость и реакцию, а также укрепился во мнении, что новенького, может, и не получится остановить, если он решит подать сигнал охране.

Умывальник представлял собой комнату метров десять на десять. Слева, сразу от входа, тянулись бетонные раковины с вмонтированными кранами. Кран имел только один вентиль, и глупо было надеяться, что он был с горячей водой.

С правой стороны от входа находились четыре душевые и две ванны.

Ванны были оборудованы крышками, сейчас поднятыми. Время от времени эсэсовцы развлекались тем, что укладывали в ледяную ванну узника и закрывали крышку. Часто такие развлечения заканчивались смертью заключенных от переохлаждения или удушья.

В центре, вдоль прохода, в потолок были вмонтированы крючья. Предназначались они точно для тех же целей, что и в душевой, в которой Сашка принимал холодный душ, а именно для истязания заключенных.

Не мешкая, молодой человек подлетел к умывальнику, открыл кран.

Руки обожгла ледяная вода. Переборов жуткий холод, поселившийся в его организме после сна на бетоном полу, молодой человек заставил себя плеснуть ледяную воду в лицо.

Спустя мгновение его пихнули в бок, заставив подвинуться. В умывальник поступали все новые и новые заключенные, места всем уже просто не хватало, и Сашка рванул к выходу.

Выскочив из барака, он оказался во дворе, залитом светом прожекторов. На улице было еще темно. Все заключенные, успевшие посетить умывальник до Сашки, выстроились в этом дворе. Парень занял место во второй шеренге второй сотни.

Надзиратели появились только через час, к этому моменту то ли от холода, то ли от неподвижного стояния парень уже почти не чувствовал собственных ног.

Дальнейшие события слились у Сашки в один сплошной кошмар. Измученных и оголодавших людей заставляли бегать, ходить на корточках, перемещаться прыжками, ползать, при этом поверх их голов бил пулемет, и во всех этих «соревнованиях» пришедших последними ждало одно: пуля в затылок.

Наконец, как говорил Перепилицын, их покормили. Воспоминания об этом врезались в Сашкину память на всю оставшуюся жизнь.

Один из надзирателей забрался на пулеметную вышку и, поставив на перила кастрюлю, придерживая ее левой рукой, правой принялся вынимать и швырять в толпу заключенных плоды брюквы, крича при этом по-русски: «Еда». Измученные голодом люди, как дикие звери, бросались за желанной едой, зачастую вырывая ее друг у друга из рук и создавая целые кучи из дерущихся человеческих тел. Старающийся не выделяться из общей массы Сашка подумывал приблизиться к этой толчее, дабы не привлекать внимание, когда в летящих плодах, брошенных немцем последними, краем глаза уловил какую-то неправильность форм. Парень еще не успел осознать, что его насторожило, а тело уже само распласталось по земле, ища спасение от брошенных гранат. Спустя пару секунд два прогремевших взрыва раскидали по внутреннему двору тюрьмы фрагменты человеческих тел, а отхлынувшая толпа оставила на земле одиннадцать трупов.