Арчер идет даже дальше, вплоть до афоризма: «Формально в Лондоне Шекспир оставался иностранцем»^{27}. Как любой афоризм, этот — преувеличение, но он наводит на мысль, почему в шекспировских пьесах так много персонажей-иностранцев.

Для коллективного сотрудничества в пьесе «Сэр Томас Мор» в чумные годы Шекспир мог быть приглашен как специалист не только по массовым сценам, но и по межнациональным отношениям. Мор выходит к лондонской толпе, чтобы остановить бунт, спровоцированный ксенофобией. Правда, трудно сказать, что Шекспир пытался остановить межнациональную рознь, когда в первой части «Генриха VI» изобразил французов как врагов во главе с их бешеной Жанной д'Арк…

Во времена цветущей политкорректности Шекспиру не устают пенять на то, что он шел на поводу у толпы лондонских ремесленников и подмастерьев с их традиционной ненавистью к иностранцам. О ее повседневном проявлении на улице не раз вспоминают путешественники по елизаветинской Англии. При малейшей провокации бытовая нелюбовь вспыхивала бунтом, который и вышел усмирить Томас Мор.

У Шекспира иностранец, путающийся в английском языке, — постоянный комический персонаж. В «Бесплодных усилиях любви» это испанец дон Адриано де Армадо. В «Виндзорских насмешницах» их несколько: врач француз Каюс и валлиец-священник сэр Хью Эванс. Кстати, он — «сэр» не в силу своей знатности, а в силу учености, как тот, кто получил степень Dominus от одного из университетов, отчего его дурной английский выглядит еще более неуместной и в то же время — сквозной характеристикой. Последняя в пьесе реплика, обращенная к нему, — слова мистера Форда: «Я никогда больше не буду подозревать свою жену, пока вы, мастер Эванс, не научитесь ухаживать за ней на хорошем английском».

В русском переводе С. Маршака и М. Морозова эта реплика предстает знаменательно измененной: пока «вы, ваше преподобие, не соблазните ее своей благочестивой проповедью». Для советского читателя и зрителя священник — фигура более комичная в своем благочестии, чем в своем дурном владении английским языком, который к тому же не передашь в переводе. Но тут вкрались, думается, и соображения в духе тогдашней «дружбы народов»…

А Шекспир ей не следовал, издеваясь над языковыми ошибками иностранцев и в комедиях, и в хрониках. Если в комедиях на это сегодня еще как-то смотрят сквозь пальцы, то шекспировский юмор по поводу французской принцессы — будущей жены Генриха V и английской королевы, пытающейся овладеть языком своих новых подданных, — кажется вопиющей бестактностью и шагом в сторону ксенофобии.

У Шекспира, впрочем, есть защитительный аргумент, способный снять с него подозрения — «Венецианский купец», написанный за год до «Генриха V», в 1596-1597 годах. Уже 200 лет эту пьесу воспринимают как ответ покойному Марло, чей «Мальтийский еврей» не сходит со сцены конкурирующего театра Хенслоу. Марло, говорят, — антисемит, а вот Шекспир… Довольно долго и упорно твердили, что Шекспир — нет, не антисемит и даже наоборот. Но в XX веке, всё подвергающем сомнению, и в этом усомнились, все чаще повторяя, что Шекспир, вероятно, — тоже антисемит. Правда, это утверждение сопровождается сомнением: а встречал ли Шекспир, как и любой другой лондонец его времени, хоть одного еврея? Они были изгнаны из Англии в 1290 году — на 100 лет раньше, чем из Франции, и на двести, чем из Испании. В Англию евреям будет позволено возвратиться только в конце XVII века.

Залог неумирающей популярности Шекспира в том, что мы переадресуем ему свои проблемы и полагаем, что можем найти у него ответы на них. Но все-таки нужно иметь в виду, какими были вопросы, которые он ставил для себя и для своего зрителя.

Национальная проблема в елизаветинском Лондоне стояла остро, но не была преимущественно еврейской. Ненавидели испанцев, потому что они — враги, угрожающие вторжением, и к тому же иноверцы. Не меньше католиков-испанцев ненавидели братьев-протестантов — французских гугенотов, бежавших в Англию после Варфоломеевской ночи, и голландцев, бок о бок с которыми сражались против испанцев. На поле боя они были союзниками, а на рынке — конкурентами. По мере того как их число в Лондоне увеличивалось, росла и ненависть к ним. В Лондоне к концу века ремесленников-эмигрантов было более четырех тысяч. Всего два процента населения, но их конкуренция ощущалась очень серьезно, а их растущее благосостояние не рождало к ним светлого чувства.

Театр оказался с самого начала вовлеченным в возмущение иностранцами на лондонской улице: 5 мая 1593 года на дверях голландской церкви была прибита афишка (placard) с пятьюдесятью тремя строчками ксенофобских стихов, подписанных «Тамерлан». Имя, памятное не только из истории, но и по пьесе Марло, с которой начался елизаветинский театр. Правительство было чрезвычайно взволнованно — на фоне чумы, на фоне буйства лондонских подмастерьев, которые и на сцене вскоре обретут свой героический образ, случай этот получил название «клеветы, вывешенной на голландской церкви». За поимку виновного было объявлено вознаграждение в 100 крон. Начались повальные обыски. Во время одного из них у Томаса Кида и был найден «безбожный» трактат, автором которого — как Кид показал под пыткой — был Марло. Марло арестован, а через три недели убит.

Кроме того, что злостная афишка была подписана именем его героя, на сцене «Розы» с января идет его пьеса — «Мальтийский еврей». Самый большой сбор за сезон, 3 фунта 14 шиллингов, она дала в день накануне появления афишки — 4 мая. И в последующие годы «Мальтийский еврей» оставался одной из самых успешных пьес в репертуаре труппы лорда-адмирала. События, волновавшие толпу подогревали к ней интерес. В 1594-м в Лондоне прошел процесс Родриго (Руя) Лопеса, португальского еврея, врача королевы, обвиненного в покушении на ее отравление. Его смерть была публичным спектаклем — у него вырвали сердце.

Так что шекспировский «Венецианский купец» не был арьергардным залпом-ответом Марло. Это был острый репертуарный отзыв на интерес улицы. Может быть, это была первая комедия Шекспира, написанная не по частному заказу. Во всяком случае, она отличается от всего, что он писал в этом жанре, настолько, что именно с нее исследователи шекспировского жанра ведут новый жанровый тип — «проблемную пьесу». Сюда никак нельзя отнести комедии, в которых все хорошо, что хорошо кончается — по названию одной из них (All's well that ends well). Его давно перефразируют, говоря, что в поздних комедиях Шекспира (даже если они продолжают считаться комедиями и завершаться свадьбами) не все хорошо, что хорошо кончается. Счастливый финал не в полной мере убеждает, будто все счастливы и всё к лучшему в этом лучшем из миров. К «проблемным» относятся если не вовсе мрачные, то мрачноватые комедии «Все хорошо, что хорошо кончается» и «Мера за меру», а также совсем не комедии — «Гамлет», «Троил и Крессида»…

Термин «проблемная пьеса» принадлежит не шекспировскому, а нашему восприятию. Он подразумевает, что течение сюжета вырывается из рамок существующего жанра, расширяет его регистр настолько, насколько требует того обсуждение проблемы.

Какая проблема обсуждается в «Венецианском купце», последние двести лет не вызывает сомнения, — еврейский вопрос.

Был ли шекспировский зритель в том так же уверен, как уверены мы?

Как почти всегда — увы: мы не знаем, что думали о пьесе и как ее воспринимали первые зрители. Известна лишь скупая запись о том, что 10 и 12 февраля 1605 года «Венецианский купец» поставлен при дворе. Что ж — это свидетельство популярности для пьесы, которая не сходит со сцены восемь лет, пережила елизаветинскую эпоху и играется при дворе Стюартов…

Но есть возможность сделать одно предположение.

В истории елизаветинского театра имя Томаса Платтера уникально в силу его свидетельства — он видел шекспировский спектакль и оставил его описание… Это единственное описание спектакля по пьесе Шекспира, оставленное современником!