— Надеюсь, хозяин не сердится.

Накануне вечером он коснулся моих волос, почти нежно. А потом, словно разозлившись на самого себя, ударил наотмашь и отослал к Этте — работать. Из разбитой губы сочилась кровь, но меня это не опечалило.

— Умоляю переспать со мной. — С этими словами следующим утром я пала перед ним на колени.

— Переспи с ней! — злобно взглянув на меня, бросил он проходящему мимо воину и отвернулся в сердцах.

Воин обнимал меня, а я улыбалась. Да, я вывела хозяина из равновесия. Да, он старается побороть свои чувства ко мне, унять вожделение. Сама того не желая, я вскрикнула от наслаждения, не в силах совладать с собой, вонзила ногти в тело обнимавшего меня воина, извиваясь, зашлась в крике — помимо моей воли мысли о хозяине вытеснил из сознания неодолимый, всесокрушающий рабский оргазм.

— Может, высечь тебя? — сказал мне хозяин, когда все было кончено.

— Хозяин поступит так, как ему будет угодно, — проронила я.

Недоволен — слишком уж упоенно отдалась я воину. Но что я могла с собой поделать?

— Рабыня, — бросил он чуть позже, встав надо мной.

— Да, хозяин, — пристыжено глядя на него снизу вверх, отвечала я. — Я рабыня.

Он отвернулся и раздраженно зашагал прочь. Подозвал Марлу. Она поспешила к нему — утолить его желания. Будем объективны: она красивее меня. Огромные темные глаза, тонкое лицо, дивная фигура. К тому же прирожденная рабыня. И все-таки, мне кажется, заставить хозяина забыть меня ей так и не удалось. Конечно, я боялась ее. Серьезная соперница. Я бесилась, я исходила ненавистью. Да и она ко мне особой привязанности не питала. Какие имена для меня выдумала: «дурочка», «нескладеха»! Так до сих пор и нет у меня имени. Но пусть сейчас, похоже, хозяин очень увлечен Марлой, пусть она, без сомнения, его любимая рабыня, все же мгновений нашей близости, того безмолвного, в словах не нуждающегося понимания, что возникало временами между мной и обладающим мной мужчиной, из его памяти ей не стереть. Как разозлило его наслаждение, что испытала я в объятиях его воина! Я всего лишь рабыня и над собой не властна. И все же он злился. Сам велел ему взять меня. И все же злился. И это увлечение Марлой — такое внезапное, какое-то слишком уж чрезмерное — будто силится показать мне свое безразличие. Я улыбнулась себе. А что, если просто ревнует? Что, если с помощью прелестной Марлы пытается выкинуть меня из головы? Конечно, она красивее, но в таких тонких материях, случается, все становится с ног на голову. Словно фрагменты головоломки, вдруг, как по волшебству, совпадут человеческие души и нежданно-негаданно сложатся в чарующий, неразличимый в разрозненных осколках узор. При всем своем очаровании Марла — не я. Вот и все. Так просто. Она — не я. Я, а не она, единственная. Я знаю — ему судьбой назначено быть моим Хозяином. А его, наверно, все больше пугает мысль, что именно мне назначено судьбой быть его Рабыней. Л он не желает, чтобы мысли обо мне занимали его больше, чем мысли о других девушках. И все же я почти уверена — хочет он того или нет, я становлюсь для него чем-то большим, чем просто еще одна соблазнительная бабенка с его цепью на запястье.

Стоя у мехов, он стащил с себя тунику.

— Сними та-тиру, — это мне. Я села, отстегнула крючки, через голову стянула лохмотья и отбросила в сторону. Он лег рядом. Укрыл нас обоих мехами.

Где-то — далеко-далеко, там, где у факела очерчен круг, там, где, не щадя пойманных красавиц, деревенские парни тешились своей добычей, — слышались крики.

А меня обнимал хозяин. Я застонала от наслаждения.

В темноте я почувствовала на себе его взгляд.

— Ты отдашь меня деревенским? — предчувствуя недоброе, спросила я.

Не хотелось, чтоб связали, чтоб тащили к факелу. Я ускользнула от них — взбесятся не на шутку. Даже не представляю, что со мной сделают.

— Нет, — ответил он в темноте.

— Значит, — теперь дышалось свободнее, — я от них убежала.

— Но не убежала от меня.

— Нет, хозяин, — я прижалась к нему крепче, — от тебя не убежала.

— Ловкая ты, — заметил он. — И храбрая. Спрятаться в мехах собственного хозяина, никого не спросив, — тут смелость нужна. За такую смелость рабынь нещадно бьют.

— Да, хозяин.

— Но я ценю смелость в рабынях. Смелая девушка изобретет такие чудеса, доставит хозяину такое наслаждение, о каком робкая и помыслить не смеет.

— Да, хозяин, — испуганно прошептала я.

— И то, как ты скрылась от них, как выбрала себе убежище, тоже говорит о недюжинном уме.

— Спасибо, хозяин.

Он взял в ладони мою голову.

— Ты очень умная, — сказал он. И добавил: — Для женщины, для рабыни.

— Спасибо, хозяин.

Вот животное! И все же я чувствовала, что он куда умнее меня — как и большинство горианских мужчин, с которыми довелось мне столкнуться. Горианские мужчины невероятно сильны, могучи и умны. Иногда это злит. Иногда нравится.

А горианские женщины, сколько я их встречала — и рабынь и свободных, — в большинстве своем не показались мне умнее меня. Судя по всему, в среднем их умственные способности гораздо ближе к интеллекту женщин Земли, чем у мужчин. Из всех рабынь моего хозяина умнее меня мне показалась только Этта.

— Мне нравятся умные рабыни, — снова заговорил он.

— Спасибо, хозяин.

И тут, вцепившись в него, я вскрикнула, губы мои приоткрылись — он коснулся меня.

— Взвилась, как самка зверя, — подивился он. Я прикусила губу.

— Это потому, что ты умная. Ты, наверно, этого не знала. Ведь ты с Земли.

Я задыхалась, не могла вымолвить ни слова — такую бурк] чувств вызвало его прикосновение.

— Умное тело, — объяснял он, — гораздо возбудимее. То, что ты такая умная, делает тебя рабыней до мозга костей.

Я вцепилась в него мертвой хваткой.

— Мне нравится владеть умными девушками, такими, как ты. Умные девушки — превосходные рабыни.

— Прошу тебя, хозяин, — застонала я, — не могу больше!

— Молчи, — оборвал он.

— Да, хозяин, — прорыдала я.

— Покорять и порабощать их куда приятнее, чем дурочек. Ими хочется обладать. Они сулят больше радости.

— Да, хозяин, — задыхалась я, — да, хозяин.

— В обладании ими, — продолжал он, — есть еще одно преимущество. Умные девушки ярче, проворнее, у них богаче воображение, они изобретательнее. Умная девушка умеет больше и справляется с любой задачей куда лучше глупой. Лучше воспринимает приказы. Быстрее обучается. Поступки ее разнообразнее, реакции сложнее и глубже, временами кажется, что она — само совершенство. Она учится, учится всегда, учится быть умной и желанной, учится доставлять мужчине наслаждение. Если девушка умна, чувства ее богаче и глубже, и такой девушкой легче управлять.

— Прошу тебя, хозяин, — взмолилась я, — возьми меня!

— Не двигайся! — велел он. — Чтоб и пальцем не шевельнула!

— Да, хозяин, — скрипнув зубами, едва выдавила я. Хотелось разразиться криком, казалось — вот-вот взорвусь! Но мне велено не шевелиться.

— К тому же, — как ни в чем не бывало рассуждал он, — умная девушка, действительно умная, как ты, способна по-настоящему ощутить себя рабыней. Дурочке суть рабства не постичь. Она знает, что она рабыня. Понимает, что так положено, что таков закон. По себе знает тяжесть цепей. Плеть ей знакома не понаслышке. Но сознает ли она, что такое рабство?

— Прости, хозяин, — я с трудом выговаривала слова, — но каждая женщина, если она рабыня, сознает, что такое рабство.

— Это правда? — спросил он.

— В глубине души, — осмелела я, — каждая рабыня сознает свое рабство. И ум здесь ни при чем. Для этого достаточно быть рабыней. И женщиной. В душе женщины, которой обладают, рождается невероятное чувство. Описать его невозможно. Чтобы испытать это чувство, чтобы откликнуться на этот зов, умной быть не надо.

— Возможно, — не стал спорить он. Сейчас завизжу!

— Прошу тебя, хозяин!

— Не шевелись.

— Да, хозяин.

Я держалась изо всех сил. Словно закоченела. Пожалуй, пытку мучительнее не сумели бы изобрести и крестьянские парни.