— Хоть на борту ты и единственная, поблажек не жди.

— Да, хозяин.

— Отведи ее в трюм, — приказал он матросу, — и посади на цепь.

Матрос перекинул меня через плечо. Там, внизу, меня продержат на цепи, пока вожделение мое не дойдет до предела, пока не заскулю от отчаяния. А уж потом поволокут на палубу.

Под палящим солнцем бродила я по раскаленной палубе «Сокровища Джеда». Запустила пальцы в волосы. Отросли — дюйма полтора уже. Откинула волосы назад. Зажмурилась. Потянулась. Открыла глаза. В неправдоподобно синем небе плыли ослепительно белые — глазам больно — облака. Под ровным свежим ветром вздувался на рее треугольный латинский ларус. Слева, справа — корабли, грузовые, таранные, с такими же треугольными парусами. Всего в караване судов двадцать. Мы идем в Шенди.

Уже два дня как вышли из Телнуса. Десятый час. Хорошо на палубе. Ветер, соленые брызги. Я стою у поручней. До воды — не больше ярда. Осевшее под тяжестью груза мелководное суденышко решительно рассекает сверкающую под лучами солнца гладь моря. А вон еще корабли — у самого горизонта. Мачты, паруса… Красиво. Понятно, почему мужчины — и земляне и гориане — так любят море. Для них оно точно живое существо.

Кончики пальцев пробежали по опоясавшему горло ошейнику. На нем — ярлычок: «Перешлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен». В Шенди меня свяжут и отправят на тарне в Ар, на милость Элайзы Невинс, былой моей соперницы, а ныне — хозяйки. Уж она позаботится, чтоб без дела сидеть мне не пришлось. Вздохнуть не даст. Стальной ошейник холодит пальцы. Тяжкая доля — быть рабыней у женщины. Заставит по струнке ходить. Как же — служанка родовитой благородной дамы! Обязана являть пример скромности, безукоризненной покорности и смирения. Не приведи Бог скомпрометировать хозяйку. Один взгляд в сторону мужчины, будь он хоть раб, — семь шкур с меня спустит своей изящной дамской кожаной плеткой, шитой бисером, той самой, что висит в спальне. Мне уже довелось ее отведать. Принадлежать ей будет для меня пыткой. И дело не только в стыде и унижении. Нет, самое страшное — ее принципы. Придется полностью подчинить себя им. А она горда, независимость и презрение к мужчинам для нее превыше всего. Воля хозяйки — закон для рабыни. Но тело мое помнит сильные, властные руки горианских мужчин. Как смогу я жить без них?

Прочь, прочь мысли о хозяйке! Буду жить сегодняшним днем. А сегодня мир полон радости, мужчин, моря и солнца.

Матросы на корме забросили в воду лесу и теперь, взмокшие, напрягая все силы, выбирали ее. Леса не поддавалась.

Я побежала к корме — посмотреть. Из воды показался огромный пятнистый четырехжаберный грант и, закручивая водовороты, снова ушел в глубину. За лесу ухватился еще один матрос. Не отводя глаз, следила я за ходом схватки. Моряки с пересекающих Тассу судов часто ловят рыбу — ею питаются, остатки идут на наживку.

Я вскрикнула от страха. Кто-то из мужчин злобно выругался. Откуда ни возьмись из-под гранта вынырнула длинная белая девятижаберная акула, сорвала добычу с лески и была такова. Вслед за ней, рассекая спинными плавниками волны, устремились охочие до объедков акулы помельче. За проходящими судами нередко увязываются акулы и морские ящеры — подбирают выброшенный мусор, срывают с крючков улов. Наш огромный караван, уж конечно, привлек целые стаи таких чудовищ. Накануне у меня на глазах из мерцающих волн Тассы высунул длинную шею морской ящер. Крошечная головка, мелкие зубы в несколько рядов. Вынырнул, точно лопасть весла, и вновь канул в пучину. Столь устрашающий вид обманчив — для человека животные эти опасности не представляют. Подбирают объедки, хватают мелкую рыбешку. Близкие им виды питаются водяными рачками. Есть редкие. Говорят, далеко не каждому из моряков доводилось видеть таких. Гораздо многочисленнее — и опаснее — длинномордые зубастые морские ящеры, формой тела напоминающие рыб. Бесшумные, агрессивные — моряки боятся их не меньше акул. Но самые стремительные из хищников Тассы — свирепые клыкастые морские слины, сородичи слинов наземных. Считаются они и самыми опасными. Встречаются они, однако, чаще всего в северных водах; на юг, к берегам Коса или к бухте Тироса, заплывают лишь изредка.

Я побрела обратно к носовой части. Подошла к деревянной бадье, выудила оттуда тоспит, принялась высасывать сок. Никто меня не оговорил.

Хоть в первый день плавания надсмотрщик и предупредил, чтоб на поблажки не рассчитывала, слова своего не сдержал. На судне мне предоставили полную свободу. Даже на ночь на цепь не сажали. Мужчинам я понравилась, обращались со мной хорошо — дружески-грубовато, по-свойски, как часто обходятся с невольницей, принадлежащей всем и всем повинующейся. Ограничивали меня, пожалуй, не больше, чем свободную женщину, не считая, конечно, стоящего между нами барьера. Разве что рабская туника и ошейник напоминали, что, стоит кому-нибудь из мужчин, щелкнув пальцами, указать пятачок на палубе у своих ног или свистнуть мне среди ночи — и я, как ручной слин, помчусь исполнять их прихоти. Умеющие услужить мужчинам рабыни часто пользуются известной свободой. Если мужчины получают от рабыни все, чего только пожелают, если она всецело принадлежит своим полновластным хозяевам, противостояния между ними не возникает. В глазах своих господ невольница непостижимым образом превращается в сокровище, в чудо. Многих ли женщин Земли, хотела бы я знать, их мужчины воспринимают как волшебный дар? Сокровищем может быть лишь то, чем обладаешь. Свободного человека можно уважать, даже любить, но никогда не станет он сокровищем для другого. Для этого женщина должна принадлежать повелителю. Более того. Поскольку в глубине души каждый мужчина желает иметь прекрасную женщину своей рабыней, то, получив ее, он — по крайней мере в этом отношении — удовлетворен. Удовлетворенный же мужчина — счастливый мужчина. А счастливые люди доброжелательны и щедры. Лишь одно охраняет он ревностно — свою власть над рабыней. Конечно, когда одолевает похоть, доброжелательности и щедрости — как не бывало, тут наружу выползают жестокость и грубость, вот тогда рабыня в полной мере познает глубину его владычества над нею — и наслаждается им, вот тогда по-настоящему ощущает себя рабыней. Говорят, и у свободных любовников не редкость, когда объятый сладострастием мужчина, камня на камне не оставляя от дамских иллюзий о свободе, подчиняет себе женщину, властно, как рабыню. Сколь же сладостно, должно быть, для мужчины сознание истинного рабства женщины! И с каким упоением отдается ему порабощенная женщина! Мало того: рабство это простирается не только на краткие часы наслаждения, нет, она просто принадлежит ему, служит ему, угождая во всем. Что может быть восхитительнее обладания таким прелестным творением природы! С самими женщинами — сложнее. В моем сердце, я знаю, живет рабыня. Да, рабыня, страстно желающая хозяина. Мысль об этом, некогда отвергаемая, потом порождавшая затаенный страх, ныне утвердилась в сознании, наполняя душу безграничной радостью. Так ли у других женщин? Не знаю. Пусть каждая заглянет в свое сердце. Вряд ли такое жадное стремление к мужчинам — отклонение в генетической истории биологического вида. Я думаю, тут существует сложная взаимозависимость. Столь свойственная любому нормальному в физиологическом плане мужчине жажда обладания прекрасной женщиной, жажда поработить ее не могла развиться сама по себе. Зубы тигра эволюционировали в процессе охоты; движущей силой эволюции глаза был свет; для возникновения крови организмам необходимо было существовать в среде, где есть соль и вода. Подобно этому и тяга мужчины к обладанию предполагала существование рабынь, жаждущих, чтобы ими обладали. В животном мире инстинкты доминирования и подчиненности нераздельно связаны, эта глубинная, врожденная тяга друг к другу параллельно развивалась у дополняющих друг друга живых существ. И пусть ничто не препятствует женщине, жаждущей преклонить колени перед мужчиной и обнаженной припасть к его ногам. И пусть, издав упоенный крик, он схватит ее в объятия. Только отныне ей должно быть настороже: она — рабыня.