Подойдя ближе, бородач внезапно открытой ладонью с размаху ударил меня по лицу. Я отлетела в сторону. Согнувшись, спотыкаясь, я наступила на конец цепи. Меня дернуло к земле. Губы разбиты. В голове — звон. Во рту — вкус крови.

Мой мучитель что-то угрожающе гавкнул. В ужасе и отчаянии, путаясь в цепи, я торопливо бросилась на прежнее место и снова, почти так же вытянувшись, подняв подбородок, встала перед ним.

Да, как же обращаются с женщинами в мире, где властвуют такие мужчины?

Больше бить он меня не стал. Видимо, остался доволен моим послушанием.

Он снова заговорил со мной. Я посмотрела ему в глаза. На мгновение взгляды наши встретились. Я упала на колени.

Толчком он заставил меня сесть, так что теперь я сидела на пятках. Взяв меня за руки, он положил мои ладони на бедра. Я смотрела на мужчин снизу вверх.

Я брюнетка с очень темными волосами, с карими глазами. Светлокожая. Ростом примерно пять футов пять дюймов, вешу около ста двадцати фунтов. Худенькой меня не назовешь, но, как считают, фигура у меня замечательная.

Двое мужчин сверху вниз смотрели на меня. Тогда я была коротко пострижена. Почувствовав под подбородком острие копья, я повыше подняла голову.

Мое имя — Джуди Торнтон. Я — студентка-словесница, поэтесса.

Обнаженная, с цепью на шее, стою на коленях перед дикарями.

И умираю от страха.

Едва дыша, я сидела в точности в той позе, в которую они меня посадили. Боялась шевельнуться. Лишь бы больше не били, лишь бы не раздражать их, не разозлить. Не представляю, на что они способны, эти могучие страшные мужчины, непредсказуемые, непреклонные, первобытные, так отличающиеся от мужчин Земли, если уж моя внешность не пленила их абсолютно и безоговорочно. Я решила не давать им повода для гнева. Полное, безграничное повиновение. Вот и стояла не шелохнувшись перед ними на коленях. Лишь ветерок ерошил волосы.

А они все смотрели. Это меня пугало. Я не двигалась. Сидела, не меняя позы. Смотрела прямо перед собой, глаза поднять не смея. А вдруг каким-нибудь случайным жестом снова вызову недовольство? Пальцем боялась шевельнуть. Стояла на коленях, спина выпрямлена, руки на бедрах, подбородок высоко поднят. Колени плотно сдвинуты.

Один из мужчин что-то сказал — я не поняла что.

Потом, к моему ужасу, древком копья он грубо раздвинул мне колени.

Я — Джуди Торнтон, студентка-словесница и поэтесса.

Не сдержавшись, я застонала. Такая изысканная, такая беспомощная поза!

Я стояла перед ними на коленях. В позе горианских рабынь, которая, как узнаю я потом, зовется здесь позой наслаждения.

Удовлетворенные моим послушанием, оба чудовища отвернулись. Я не шевелилась. Они были чем-то заняты у самой скалы. Кажется, что-то искали.

Но вот бородатый вернулся ко мне. О чем-то спросил. Повторил вопрос. Я в ужасе смотрела прямо перед собой. Глаза наполнились слезами.

— Не понимаю, — прошептала я, — не понимаю. Я не знаю, чего вы хотите.

Отвернувшись, он снова принялся за поиски. Через некоторое время, разозлившись, взглянул на меня. И второй — тоже.

— Бина? — отчетливо проговорил он. — Бина, кейджера. Вар бина, кейджера?

— Я не знаю, чего вы хотите, — шепотом повторила я. — Не понимаю.

Наверно, спрашивают о том, что ищут. Тщательно, раздвигая копьями высокую траву, они обшарили все вокруг. Но ничего не нашли.

— Вар бина, кейджера? — повторил бородач.

Я сидела все в той же позе, с ошейника тяжело свешивалась цепь.

— Я не знаю, — прошептала я.

И тут тыльной стороной ладони он наотмашь ударил меня по губам. Я повалилась в траву. Ужасающий удар, куда чувствительнее первого. Невероятно сильный, безжалостный, молниеносный. Я едва видела, сквозь боль и мрак с трудом пробиваясь к свету. Опустив голову, я стояла в траве на четвереньках, на губах — вкус крови, ошейник терзает шею. Я сплюнула кровь. Ударил меня! Он что, не понимает? Я женщина! Схватив цепь, он рывком притянул меня к своим коленям, обе руки запустил мне в волосы.

— Вар бина, кейджера! Вар бина!

— Не понимаю! — кричала я.

Он бешено рванул меня за волосы. Какая боль! Что мои хрупкие руки против его кулачищ!

— Вар бина! — все твердил он.

— Прошу вас, прошу вас, — рыдала я.

Лязгнув цепью, он швырнул меня к своим ногам. Я лежала на боку, умирая от страха. Отстегнув у плеча ремень с ножнами и кинжалом, он отбросил его в сторону. Потом сдернул ремень с пояса, снял кинжал и с него и сложил ремень вдвое. Хлестнул разок по ладони. Я лежала на траве спиной к нему, не видя его. Послышался свист ремня. Я закричала от боли. Он хлестал меня снова и снова и вдруг остановился.

— Вар бина, кейджера? — спросил он.

— Не бейте, пожалуйста, — молила я. Снова удар, и еще, и еще. Он бил, а я корчилась, извивалась в траве у его ног, плакала, хватая траву руками. Обезумела от боли, едва сознавала, что происходит. Меня бьют! Я же девушка! Он что, не понимает?

— Пожалуйста, не бейте меня! — кричала я. — Пожалуйста1 — Распростершись плашмя, закрыв руками голову, при каждом ударе я содрогалась. Что угодно сделала бы, лишь бы он перестал! Но я же не знаю, что ему нужно!

Наконец взбешенный зверь остановился. Я даже головы не подняла, только лежала, плача, прикрывая руками голову. Между ног под моим измученным телом тянулась цепь от ошейника.

По звукам я догадалась: вот он навешивает на ремень кинжал, теперь — надевает ремень. Вот поднял с земли другой ремень, прилаживает на плечо. Вверх я не смотрела, просто лежала, тряслась и плакала. Я сделаю все, что он захочет! Все!

Кто-то из мужчин заговорил со мной, ткнул древком копья.

Я встала на четвереньки. Цепь тянула вниз. Еще один толчок древком.

С покрасневшими глазами, вся израненная — на спине, боках и ногах живого места не осталось, — я расправила цепь и снова, как прежде, встала на колени. Губы в крови. Почти ничего не изменилось. Я на коленях, в точности в той же позе. Почти ничто не изменилось — только теперь я изранена и избита.

Мои мучители посовещались. Потом, к моему ужасу, бородатый подошел ко мне, присел передо мной. Вынул из ножен узкий стальной кинжал с обоюдоострым лезвием дюймов семь длиной. Подержал у моего лица. Я молчала. Другой присел позади меня. Левой рукой схватив меня за волосы, оттянул назад голову, правой — высоко, к самому подбородку, поднял ошейник. Больно. Сжатая металлическим кольцом, вздулась яремная вена.

— Нет! — молила я. — Нет!

Ясно — я для них никакой ценности не представляю. Горла коснулось острое как бритва лезвие кинжала.

— Вар бина, кейджера? — допытывался бородач. — Вар бина?

— Прошу вас, — со слезами зашептала я, — прошу!

Что угодно сделала бы. Что угодно. Что угодно сделаю, что угодно скажу. Но я ничего не знаю. Не могу рассказать то, что имнужно.

— Не убивайте меня! — умоляла я. — Я все для вас сделаю! Не убивайте! Оставьте меня себе! Пленницей, наложницей, кем хотите! Я же красивая! Я же могу вам служить! Угождать во всем!

Откуда-то из самых глубин, из тайной, прежде неведомой бездны выплеснулась, затопив сознание, волна смертельного страха, и, ужаснувшись собственной порочности, я закричала:

— Не убивайте! Я хочу быть вашей рабыней! Да! Да! Вашей рабыней! Рабыней! Не убивайте меня! Я буду вашей рабыней! Позвольте мне быть вашей рабыней! Умоляю!

Чудовищные, постыдные, порочные слова! Я содрогнулась от ужаса. Но тут же, обо всем забыв, зашептала — отчаянно, дерзко, решительно, четко и твердо, — а страшный человек все держал меня за волосы, все тянул назад голову.

— Не убивайте, пожалуйста! Да, я буду вашей рабыней. Да, я, Джуди Торнтон, буду вашей рабыней. Я, Джуди Торнтон, умоляю вас взять меня в рабыни. Прошу вас. Прошу, позвольте мне стать вашей рабыней! — Я попыталась улыбнуться. — Возьмите меня себе в рабыни. Вы — мои хозяева!

Неужели я назвала их хозяевами? Но видно, так уж назначено природой, что я, девушка, — лишь жертва, добыча для таких, как они, а они и им подобные — хозяева, в силу непостижимых биологических законов облеченные безграничной властью над нами.