— Я твоя! — Я протянула к нему руки. — Возьми меня хозяин.

— Я неравнодушен к тебе, — признался он.

— Будь сильным со мной, хозяин, — пристально глядя на него, прошептала я. — Я не хочу бросать тебе вызов. Не хочу сражаться с тобой. Хочу служить тебе, любить тебя. Хочу отдать тебе все, до конца, без остатка.

Он не сводил с меня глаз.

— Ты не понимаешь, хозяин? Будь у меня выбор, я выбрала бы не свободу, а твои оковы.

Женщине — это я хорошо усвоила — приходится выбирать между любовью и свободой. И то и другое по-своему ценно. Каждая выбирает по себе.

— Но я не оставил тебе выбора, — проговорил он.

— Конечно нет, хозяин. Ты — горианин.

— Может, я тебя продам ..

— Можешь делать со мной что хочешь, хозяин.

Я в полной его власти — я только рабыня в оковах. Он, казалось, разозлился.

— Принеси мне вина, хозяин, — обронила я. Он изумленно воззрился на меня.

— Девушка всего лишь проверяет хозяина. — Я улыбнулась. И тут он с размаху ударил меня по лицу. Больно! Я почувствовала вкус крови.

— Думаешь, — спросил он, — если я к тебе неравнодушен, значит, буду с тобой слаб?

— Нет, хозяин, — выдавила я.

На меня падала тень от рабского кольца. Рядом на полу лежала прикрепленная к кольцу цепь и ошейник.

Он приладил тяжелый ошейник мне на шею поверх легкой стальной ленты — приковал меня к кольцу в ногах ложа. Рука его коснулась моего тела.

— Я вижу — ты будешь сильным со мной, хозяин.

— Ну и дурак же я, — процедил он, — вбил себе в голову земную девку.

— Я одного хочу — любить тебя, служить тебе, хозяин.

— И все же ты хороша.

— Девушка благодарна хозяину, если он считает ее привлекательной.

— Так ты выбрала бы рабскую долю? — вспомнил он.

— Да, хозяин.

— Шлюха.

— Да, хозяин.

— Решать все равно буду я.

— Да, хозяин.

— И я решил…

— Да, хозяин, — произнесла я с мольбой.

— …что ты — моя рабыня.

— Да, хозяин! — вскричала я и забилась в его руках в самом неистовом, чудовищном экстазе, какой только доводилось испытать когда-либо женщине, в рабском оргазме, доступном лишь той, кем поистине обладают.

— Как могу я так любить тебя, — спросил он, — если даже не владею тобой по-настоящему, если ты не до конца моя?

— Не знаю, хозяин.

Клитус Вителлиус признается в любви к рабыне! Надеюсь, он не станет меня бить.

Схватив меня за волосы, он оттянул к мехам мою голову.

— Мужчина может любить только ту женщину, которая принадлежит ему, принадлежит по-настоящему. Иначе он лишь одна из сторон в контракте!

— А женщина, — добавила я, — может любить лишь того, кому по-настоящему принадлежит.

— Кому ты принадлежишь, рабыня? — спросил он.

— Тебе, хозяин, — ответила я.

— Твои слова приятны мне, рабыня.

— Освободи меня! — поддразнила я его.

— Хочешь плетки?

— Нет, хозяин, — вдруг испугавшись, поспешно заверила я. Он — хозяин. Может делать со мной что хочет.

— Проси о свободе, — разрешил он.

— Пожалуйста, освободи меня, хозяин!

— Нет, — он рассмеялся. — Не освобожу. Ты останешься моей рабыней.

Я закрыла глаза. Когда-то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я — в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по-настоящему — пожалуй, впервые — природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое.

Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител-лиуса.

Я открыла глаза.

— Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение?

— Может быть, время от времени, — ответил Клитус Вителлиус, — на коленях у моих ног.

— Ты чудовище, хозяин!

И снова — его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги.

— Ты груб, хозяин! — не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: — Прости, хозяин!

Он не ударил.

Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской.

О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться.

За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро.

— Ты такой ненасытный, хозяин, — сжимая его в объятиях, простонала я.

— Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, — ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне-землянке. — А между прочим, ты и сама — весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого?

— Больше не стыжусь, хозяин.

— Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, — сказал он. — Это — признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности.

Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике — и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания.

— Может, эмоционально я и свободна, — рассмеялась я, — а вот физически — вряд ли.

— Верно, — согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа.

— Ты оставишь меня своей рабыней? — в который раз спросила я.

— Конечно, — отвечал он.

— Даже не представляла себе, что встречу мужчину, который так желал бы меня, горел бы таким вожделением и все же держал бы меня в рабстве.

— А еще ты не представляла, что встретишь мужчину, который сумел бы удовлетворить самые потаенные твои желания, — продолжал он мне в тон, — глубоко запрятанные, почти неосознанные, скрытые желания, в которых ты и сама себе признаться едва ли решилась бы.

— Ты, хозяин, — смутная мечта, чудо, о котором я не осмеливалась и грезить и которое вдруг стало явью.

— А для меня — ты, рабыня, — признался он.

— Ты и в самом деле будешь суров со мной, хозяин? — Да.

— И в самом деле, хоть ты ко мне и неравнодушен, оставишь меня полностью порабощенной?

— Да, рабыня.

— Даже будешь наказывать, если провинюсь?

— Даже буду наказывать, если пожелаю, независимо от того, провинишься ты или нет.

— Значит, абсолютное рабство?

— Конечно, рабыня.

Я робко потянулась к нему, коснулась его плеча, нежно поцеловала.

— Я люблю тебя, хозяин.

— Молчи, рабыня, — раздраженно бросил он.

— Да, хозяин.

И он начал ласкать меня — нежно, ласково, и я припала к нему всем телом, замирая от наслаждения, но не произнося ни звука: я — рабыня, говорить мне запрещено. Снова он любил меня, мягко и бережно, и я знала — в любой момент нежность эта может обернуться свирепой жестокостью — если ему так захочется. Обладать рабыней можно тысячами способов, и, я уверена, Клитус Вителлиус мастерски владеет ими всеми. Сердце переполняла радость. Он повелевает мною. Я повинуюсь. Полностью, безоговорочно принадлежу ему. Разве выразишь словами это ощущение? Может, потому-то он и велел мне молчать — чтобы просто наслаждалась, не пытаясь высказать то, чему ни на одном языке нет названия. Я и не пыталась, а, все забыв, отдалась на волю всепобеждающей любви.