В центре поселка послышались крики. Погоня началась.
— Не бойся, Донна, — зашептала я, — бить не будут. Ну, долго не будут, во всяком случае. По-настоящему стараться и не придется. Всего лишь крестьянские парни — толком и не знают, где у женщины что.
И я бросилась бежать между темными хижинами.
Так хотелось надеяться, что сказанные Донне слова окажутся правдой! Конечно, где уж крестьянам знать, как обращаться с рабынями! Ни терпения, ни умения не хватит, чтобы взять от девушки все. Не думаю, скажем, чтоб им оказалось по силам довести меня до смиренного, унизительного рабского экстаза. И все же неподдельный страх сжимал сердце. Они могут сделать мне больно. Как грубо, бесцеремонно ощупывали они мое тело тогда, у линии! Рядом с ними я такая слабая, хрупкая, к тому же они от похоти себя не помнят! Я для них — животное. Тут любого зверства жди. Могут сделать больно. Могут пустить по кругу. Могут отхлестать веревкой, если не понравлюсь.
Мимо промчался мужчина. Отпрянув в тень, я схоронилась под хижиной, среди свай.
Нет, им в руки лучше не даваться. Но вокруг частокол. Прятаться некуда.
Вдалеке послышался крик. Кого-то поймали. Кого?
Не хочу, чтоб на шею накинули веревку. Не хочу, чтоб волокли в освещенный факелом круг.
Мимо прошли двое с факелами. Я затаилась между сваями.
Вдруг в стойле, ярдах в пятидесяти, завозился, шипя и повизгивая, слин. Мужчины бросились к загону. Слина что-то встревожило. А вдруг девушка?
Приближаются. Один высоко поднял факел. Снова, затаив дыхание, я прижалась к свае. Пронесло.
Остановились в нескольких ярдах, у хижины. Свет от высоко поднятого факела упал на рогожу — на вид просто груда тряпья. Стоят у самой рогожи, едва не касаясь ее ногами. Стоят, мучители, не шелохнутся. Донна, наверно, слышала приближающиеся шаги. Не уходят. Девчонка обмирает, наверно, от страха — обнаружили ее, не обнаружили? Должно быть, предчувствуя дурное, напряглась от ужаса, сжалась в комок под рогожей. А они стоят и стоят, не двигаясь, уже чуть ли не минуту. Ей там, наверно, слышно потрескивание факела. Знают они, где она? Забавляются, растягивая пытку? Переглядываясь, постояли еще, и вдруг, издав торжествующий возглас, один из них сдернул рогожу и, подхватив за ногу и за руку отчаянно визжащую Донну, поднял ее над головой. Она беспомощно забилась в его руках. «Поймал!» — прокричал удачливый охотник. «Поймал!» — послышалось из загона, к которому минуту назад привлек преследователей потревоженный слин. Со стороны загона, толкая перед собой Лену, появился парень. Левой рукой он крепко держал ее левую руку, а правой, выворачивая за спиной, тянул вверх правую. Платье с нее почти стянули, оно болталось вокруг бедер. Голова запрокинута, лицо перекошено от боли.
— Пожалуйста, хозяин! — плакала она. Лена — крупная женщина, гораздо выше меня. Из всех нас — самая сильная. На Бусинку она наводит ужас. Но в руках мужчины, пусть даже и просто полного сил мальчишки, она выглядела хрупкой, невесомой и беспомощной — рабыня как рабыня. Я прикусила губу. Мужчины — наши хозяева. За парнем, поймавшим Лену, шли еще четверо, двое несли факелы. Тем временем тот, которому досталась Донна, перебросил ее через левое плечо и крепко прижал мускулистой ручищей. Ее голова болталась за его спиной.
— Ну-ка, посмотрим на твою добычу, — кинулся к нему один из четверых.
— Свяжи ей ноги, — попросил тот, что держал на плече Донну.
Один из парней обрывком веревки стянул лежащей на плече победителя Донне лодыжки.
— Кто сегодня твой хозяин? — Парень, державший Лену, подтянул ее вывернутую за спину правую руку еще выше.
— Ты! Ты, хозяин! — кричала она. — Сегодня мой хозяин ты!
— Привяжите ее за щиколотку, — бросил он. К ее левой щиколотке привязали повод. Привязать девушку за лодыжку — жестокая мера. Стоит хозяину набить руку — сможет делать с несчастной все что угодно, скажем, в мгновение ока девушка окажется у его ног в любой позе, какая только ему заблагорассудится. После того как Донне связали ноги, парень с хохотом скинул ее с плеча. Кое-как смягчив падение руками, она грохнулась на землю. За ней через его плечо тащился длинный конец веревки, которой стянули ее лодыжки. Схватив веревку примерно в футе от ее связанных ног, победитель подтянул ее ступни дюймов на шесть вверх. Она лежала на животе.
— Вот моя добыча, — похвастался он. — Перевернись! — Это уже Донне.
Она повернулась на спину. Он не отпускал веревку. Ее связанные ноги поднялись на фут.
— Вот, друзья. — Да он просто сияет от радости! — Вот моя добыча.
— Красотка! — похвалил кто-то.
— Красотка! — подтвердил победитель. Он гордился Донной. И я его не осуждаю. Она и в самом деле была хороша. Завидная добыча.
— Я хочу ее, — сказал один из парней.
— Право первенства за мной, — ответил герой дня, — но я не жадный, со всеми поделюсь!
Широкая душа! В ответ его приятели шумно возликовали. Лежа на спине со связанными, подтянутыми веревкой вверх ногами, Донна беспомощно извивалась.
— Ну, а как вам моя добыча? — спросил тот, что у загона слинов поймал Лену. Зажав в кулаке привязанный к ее лодыжке повод, он отступил на шаг и, наклонившись, повел рукой, приглашая полюбоваться полуобнаженной Леной. Должна признать, тут тоже было чем хвастаться. Такие девушки этим увальням попадаются не каждый день. Как-никак собственность воина.
— Ну и как же нам судить, хороша она или нет? — спросил кто-то из зрителей.
— А вот так! — сдернув с ее бедер остатки одежды, предложил другой. Взрыв смеха. Лена была дивно хороша.
— Но она стоит! — все упорствовал первый.
— На живот или на спину? — с готовностью откликнулся удачливый охотник.
— И так, и так! — закричали несколько голосов.
Одно ловкое движение — и, послушная привязанному к лодыжке поводу, Лена уже в горизонтальном положении. Победитель с гордостью демонстрирует ее стати в разных ласкающих мужской взгляд позах. Гориане говорят, что оценить по достоинству красоту женщины можно, лишь когда она распростерта у ног мужчины. Юнцы с возгласами восхищения захлопали себя по бедрам. Но вот они повернулись к Донне. Та вскрикнула. С нее тоже сорвали одежду. Лодыжки по-прежнему связаны.
— В круг, к факелу! — закричал кто-то.
— Вставай, девка! — скомандовал Лене ее повелитель. Вся в грязи, она кое-как поднялась на ноги.
— Еще троих поймать осталось, — послышался голос. Одну — я знала — поймали еще до этого. Я сама слышала крик несчастной. Кто она? Донна и Лена попались на моих глазах. Если осталось всего трое, значит, где-то успели схватить еще одну из нас — неизвестно кого.
— Давайте оттащим этих к факелу, — предложил кто-то из юнцов, — свяжем хорошенько и поищем остальных.
Двое, у которых добыча была уже в руках, заколебались.
— Можете их угольком пометить, — увещевал, указывая на Донну и Лену, их товарищ.
— Ладно! — решился первый.
— Согласен! — гаркнул второй.
Лену, дергая за привязанный к левой лодыжке поводок и придерживая за правую руку, повели прочь. Донне повезло меньше: ее, со связанными ногами, просто поволокли по земле на веревке. И вот уже вся процессия — и преследователи, и угодившие к ним в лапы беспомощные жертвы — исчезла в проеме улочки.
Дрожа, я замерла в темноте среди свай. Не хочу, чтоб меня поймали!
В мозгу созрел отчаянный план. Крадучись, стараясь держаться в тени, где бегом, где ползком, я двинулась в темноту, пытаясь по возможности пробираться под хижинами, между сваями. Дважды совсем рядом прошли люди с факелами. Каждый раз я испуганно кидалась во тьму. Потом пришлось броситься на землю ничком. Не дальше чем в десяти ярдах я увидела Чанду. Пролетела мимо как сумасшедшая, кинулась вдоль по улице. На запястье — обрывок веревки. Около фута длиной, с петлей на конце — видно, привязали, чтобы вести в круг. Я замерла, вжавшись в землю. Следом за ней появились двое с факелами.
— Я первый ее заметил, там, в хижине, — говорил один. — Первый прижал ее к полу и надел веревку. — Подняв факел, он оглядывался по сторонам.