— Ничем, — девушка отошла назад, к лестнице, с независимым видом оперлась на нее спиной и обхватила рукой перекладину.

— Я же чувствую: ты расстроена.

Ее глаза вспыхнули.

— В том-то и дело, мистер Морган, — сказала она. — Думаешь, я не видела, как ты на меня смотришь?

Сначала Филип хотел как-то это оспорить, но потом передумал. Она ведь частенько ловила на себе его взгляды.

— По-твоему, я не знаю, что ты не равнодушен ко мне? — спросила она.

Несмотря на то что она произнесла это раздраженным тоном, Филип почувствовал волнение.

— Мне казалось, что ты не захочешь иметь со мной никаких дел, — сказал он.

— Я и не хочу!

Филип растерялся.

— Это неправда! — внезапно воскликнула девушка. И совсем тихо, почти неслышно добавила: — Я ничего не могу с собой поделать.

Филип шагнул к Витамоо и положил свою ладонь на ее руку. Их пальцы переплелись. Молодой человек подошел еще ближе. Ее агатовые глаза были влажными и взволнованными. Он медленно наклонился к ней… Губы индианки оказались мягкими и теплыми.

Неожиданно Витамоо отвернулась, отстранила его и заплакала.

— Нет… нет… нет… — и девушка устремилась к вигваму.

— Витамоо! Подожди! — закричал Филип. — Почему ты уходишь?

— Неужели ты не понимаешь? — сказала она сквозь слезы. — Ты запретный плод!

— Запретный плод? Не понимаю.

— Ты не можешь быть моим.

— Но почему?

— К чему это может привести? Ты готов забыть об университете и остаться со мной?

— Я заберу тебя в Гарвард! — сказал Филип.

Девушка сокрушенно покачала головой.

— Я не могу поехать с тобой! — она продолжала плакать. — Моя жизнь здесь! И так будет всегда. Ты для меня — искушение, Филип Морган! Ты чудесный, любящий… Но нельзя поддаваться соблазну. Я не должна любить тебя!

И с этими словами Мэри Витамоо повернулась и побежала к вигваму Нанауветеа.

Филип прилежно скрипел пером. Он заставил себя сосредоточиться на том, что пишет. Кажется, ошибок нет. Молодой человек вздохнул. Заниматься букварем было гораздо легче, пока он считал, что Витамоо его ненавидит. Всю неделю работа шла медленно из-за большого количества ошибок. Ошибок, которые делал Филип. Не поднимая головы, он украдкой посмотрел на Витамоо и увидел, что ее черные глаза устремлены на него. В тот момент, когда их взгляды встретились, девушка нахмурилась и склонилась над страницей рукописи. Застав врасплох Витамоо, Филип слегка улыбнулся и окунул перо в чернильницу.

Надежда Филипа то росла, то таяла в зависимости от поведения прекрасной индианки. Порой девушка была мила и нежна. Временами же она всем своим видом давала понять, что не намерена уступать дьявольскому искушению, — в такие мгновения она была холодна и тверда, как камень. Филип никогда не мог предугадать, как она поведет себя в следующую минуту. Иногда он с досадой говорил себе, что нельзя допускать, чтобы кто-то имел над ним такую власть. Придет час, и он уедет из резервации. Он вернется в Кембридж и Гарвард, вернется к Пенелопе. Витамоо не желает поддаваться искушению? Это он должен устоять перед соблазном! Но когда, протягивая ему страницу рукописи или миску с едой, она умышленно прикасалась к его руке, Филип забывал о том, что решил не обращать на нее внимания.

Почти все вечера они проводили вдвоем: Вампас так и не вернулся, а Нанауветеа засыпал рано. Молодые люди обсуждали букварь, говорили о здоровье Нанауветеа и о Вампасе, о церкви и духовном самочувствии прихожан. О том, что произошло на кукурузном поле, они ни разу не вспомнили. Ночью Витамоо уходила на свою половину вигвама, а Филип — на свою. Раньше, когда с ними был Вампас, она сразу поворачивалась спиной к огню и мужчинам. Теперь она иногда ложилась лицом к огню и глядела на Филипа. Она не произносила ни слова. Она не улыбалась. Она просто смотрела на него широко открытыми глазами, пока не засыпала.

— Филип! Ты должен его остановить!

День догорел. Наступил вечер. Сквозь дым, который поднимался к небу через отверстие в крыше вигвама, можно было увидеть звезды. Филип рассказывал Нанауветеа, как его отец по ночам занимался с Присциллой. Витамоо отправилась навестить Намумпум — та еще не разрешилась от бремени. Внезапно послышались торопливые шаги, и в вигвам, задыхаясь, вбежала Витамоо. Ее глаза были расширены от страха. Она опрометью кинулась к Филипу, схватила его за руку и потянула к выходу.

— Быстрее! — крикнула она с отчаянием. — Тебе нужно успеть до начала игры. Необходимо остановить его.

— Погоди, Витамоо! — воскликнул Филип. — Успокойся. Кого остановить? Зачем?

— Вампаса! — прерывистым голосом закричала индианка. — Сегодня мужчины собираются играть… с вампаноагами. От нашего племени играть будет Вампас… они думают, это принесет удачу, потому что Вампасу помогает Бог Нанауветеа.

Первым заговорил старик.

— И Вампас согласился?

— Думаю, да. Он должен играть за наше племя. Филип, останови его!

— Это может навредить общине, — сказал молодой человек Нанауветеа. — Если Вампас победит, все станут думать, что это Бог даровал ему удачу; если он проиграет, скажут, что Бог Нанауветеа слаб и ничего не может.

— По-твоему, мы не должны позволить ему нанести урон репутации церкви? — спросил старик и выжидательно взглянул на молодого человека.

Что-то в глазах Нанауветеа говорило Филипу о том, что это не просто уточнение. Старый миссионер хотел преподать ему какой-то урок. Итак, что он упустил? Филип улыбнулся. Он знал ответ. Впервые в жизни он мог дать правильный ответ на этот вопрос.

— Нет, — твердо сказал он. — Мы должны остановить Вампаса не потому, что он может скомпрометировать церковь. Мы должны помешать ему ради него самого, ведь мы его любим.

Наградой ему был взгляд старого миссионера: Нанауветеа посмотрел на него с гордостью.

— Ступай и приведи Вампаса домой, сынок.

Место, где проходила игра, располагалось к северу от Длинного дома. Шагая по дороге Скулхауз-Понд, Филип пришел к тревожному выводу. Он не на экзаменах в Гарварде, в этой ситуации недостаточно знать правильный ответ. Экзамен, который ему предстояло сейчас выдержать, требовал не только знаний, но и действий. А что, если он что-то сделает не так и подведет Нанауветеа и Витамоо?

Вокруг было темно. Лишь луна отбрасывала к ногам Филипа свой призрачный свет. Молодому человеку приходилось тщательно обдумывать каждый шаг и то и дело огибать выбоины на дороге. Впрочем, помимо него к Длинному дому шло много индейцев. Причем чем ближе Филип подходил к месту игры, тем их становилось больше. Кто-то шел по дороге, а кто-то пробирался прилегающим к ней полем.

Филип имел смутное представление об азартных играх. Он помнил, в каком болезненном возбуждении его сокурсники отправлялись в игорные заведения. Возвращались они обычно в куда менее приподнятом настроении. Как правило, он были пьяны, а их карманы — пусты. Индейцы, шедшие к Длинному дому, не обнаруживали и намека на радостное волнение. На их лицах застыло бесстрастное выражение. На шее у индейцев висели раковины, которые служили им деньгами, а их лица, руки, ноги и грудь покрывали фантастические узоры. Казалось, все они находились в трансе — точно их влекла к месту игры какая-то неведомая сила. Могучий, высокий наррагансет со страшным шрамом на левом плече оценивающе оглядел Филипа. Поймав его взгляд, молодой человек расплылся в улыбке, в ответ индеец зло сверкнул глазами. Больше Филип не улыбался.

За Длинным домом, на поляне, ярко горели костры. С поляны доносился шум. Уже сами эти звуки, которыми индейцы выражали свое возбуждение, напомнили Филипу, что он находится среди представителей иной культуры. Звуки Бостона, например в лекционный день или в День благодарения, были другими. В такие дни там слышались смех, шутки, оживленные восклицания и ругательства. Индейцы же издавали высокие пронзительные крики. Смутное беспокойство охватило Филипа. Он понял, что так и не узнал этот народ. За тот год, что Филип провел у Нанауветеа, он соприкоснулся с жизнью резервации только один раз, когда вслед за Вампасом отправился в Дом горячих камней. Воспоминание не из приятных. Остальное время он общался только с индейцами-христианами — теми, кто любил и уважал Нанауветеа. С ними у Филипа было много общего. Но те люди, с которыми молодому человеку предстояло встретиться через несколько минут, внушали ему опасение. Внезапно он почувствовал себя Давидом, вышедшим в одиночку сражаться с филистимлянами. Но у Давида по крайней мере были праща и камни.