— И что было потом? — тихо спросил Джаред.

— Какое-то время парень держался, но он слишком ослаб от побоев. Он упал за борт. В ту ночь дул сильный ветер. Море проглотило его в минуту, — Дерби понурил голову. — Его звали Ричард Уэрри. Он был моим лучшим другом.

Матросы помолчали.

— Вот тогда-то я и решил бежать с «Верного Джорджа», — хрипло произнес Дерби. — Иначе я убил бы Барлоу. Клянусь, я бы это сделал.

Все снова замолчали. Долтон достал нож и деревянную палочку и принялся обстругивать ее. Ветер совсем стих. Из каюты капитана доносились обрывки какого-то веселого разговора. Смех Патрика Трэйси эхом отдавался на палубе.

— А на «Голубке» случались бунты? — спросил Джаред.

— Не задавай таких вопросов, — резко оборвал его Долтон.

Молодой человек понурил голову. Долтон с удивлением взглянул на него.

— Не при этом капитане, — пояснил он и, усмехнувшись, добавил: — Э, браток, да ты впервые за все эти дни не улыбаешься.

Джаред поднял голову и широко улыбнулся.

— Да! — сказал Шоу. — Почему ты такой, приятель? Почему ты не похож на своих дружков? — Шоу кивнул в сторону мрачных, не желающих ни с кем общаться Мэйджи и Вира.

— Просто мне здесь нравится, — ответил Джаред.

— Вот и славненько! — обрадовался Дерби. — Я же говорю: лучшей жизни просто и быть не может.

— Мне тоже здесь нравится, — сказал Шоу. — Но я не брожу по кораблю с малахольной улыбкой, точно влюбленная пансионерка.

Джаред улыбнулся еще шире.

Меж тем матросы один за другим подтвердили: Джаред Морган не перестает улыбаться ни на минуту. Он улыбается, когда изучает такелаж, вяжет морские узлы, тянет канат, моет палубу и даже когда рулевой Венделл занимается с ним фехтованием.

— Я показываю ему, как человеку выпускают кишки, — сказал Венделл, — а у этого парня рот до ушей. Чудак, право слово.

— Не доверяю я тем, кто слишком много улыбается, — буркнул Шоу.

— Морган — парень что надо, — возразил Венделл.

— Он просто веселый моряк, — сказал Долтон, продолжая обстругивать палочку.

Джаред просиял. Его впервые назвали моряком, а не парнем или джентльменом. Это значило, что команда его признала.

Меж тем, глядя на новичков, матросы принялись вспоминать свою юность, свой первый выход в море, своих первых капитанов, первые штормы, первые сражения, первую встречу с загадочными явлениями природы.

— Когда я плавал на «Эбингтоне», — начал Долтон (около него быстро росла горка стружек), — мы у берегов Африки попали в грозу, страшнее которой я не видел ни до, ни после. Команда бросилась крепить все, что попадалось под руку. На палубу обрушивались волны выше грот-мачты. Едва я успел задраить люк, как меня накрыла набежавшая волна. Не будь я привязан канатом, меня смыло бы за борт. Пару раз меня подбросило и ударило о палубу. Я находился в полубессознательном состоянии. И вот волна схлынула за борт. Я поднял голову… и оцепенел. На грот-мачте сияли огни святого Эльма!

— Огни святого Эльма? — переспросил Джаред.

— Вот именно, мой мальчик, вот именно, — подтвердил Долтон. — На мачте повис огромный огненный шар. Он освещал всю палубу. Я подумал, что за мной пришел ангел смерти. И тут на корабль обрушилась новая волна. А я… я продолжал смотреть на этот огонь. Я видел его даже сквозь толщу воды.

— Как-то раз я выпивал в Глазго с одним моряком. Он видел на мачте сразу две такие штуковины! — сказал Шоу.

— Если видишь их на мачте — это добрый знак, — поучительно заметил Венделл. — А если они лежат на палубе — быть беде.

— Я хочу увидеть их еще раз, все равно где, — взволнованным голосом произнес Долтон.

Матросы немного помолчали. Первым возобновил прерванный разговор Венделл.

— А со мной произошел один странный случай, когда служил на «Вильяме Гэли», — сказал он. — В тот день я, как обычно, заступил на вахту. Часов в девять вечера, сумерки уже спустились на море, справа по борту я заметил шлюпку. Крохотное суденышко. Сначала мне было трудно рассмотреть его в темноте, но потом оно приблизилось. Я не мог поверить своим глазам: такая скорлупка — и в открытом море. Мой товарищ сбегал за капитаном. Тот был ошарашен не меньше нашего. Мы окликнули гребцов, но ответа не получили. Мы очень хорошо видели их. Они то гребли, то откладывали весла и время от времени поглядывали на нас. После того как они отказались отвечать на наше приветствие, капитан приказал открыть огонь. Я выстрелил в них из пушки, но… шлюпка тихо скользила рядом с нами еще с четверть часа. Мистер Пу, наш старпом, сказал, что это челн Харона[23]; она приплыла за мистером Несбиттом (он тяжело болел), чтобы переправить его через реку смерти. И вот в ту самую минуту, когда шлюпка исчезла, мистер Несбитт умер.

— Неужто ты и впрямь думаешь, что это была ладья Харона? — спросил Джаред.

— Не знаю, — пожал плечами Венделл. — Я никогда не верил в привидения, но как тогда объяснить то, что я видел?

— Эй, Веселый Моряк! — крикнул Долтон. — Не тебе ли сейчас заступать?

Джаред улыбнулся. Конечно, ему бы не помешало поспать перед вахтой, но он боялся пропустить что-нибудь интересное… Ночь будет долгой. Но это ему даже нравилось.

Дружески беседуя, матросы один за другим потянулись в кубрик. Палуба опустела.

— Не засни на вахте, приятель, а то плохо кончишь, — сказал Венделл на прощание.

— Не тревожься, — с улыбкой ответил Джаред. — Я не подведу.

— Не сомневаюсь, — засмеялся Венделл.

Джаред Морган стоял на вахте, беспечно насвистывая. Время от времени он поглядывал на небо, проговаривая про себя названия созвездий, которые показывал ему рулевой Джон Венделл. Корабль спокойно покачивался на волнах. «Лучшей жизни просто и быть не может», — повторил Джаред слова Ричарда Дерби. И тут же подумал, что кое в чем все-таки жизнь могла бы быть и получше. Он вспомнил Энн, и ему захотелось, чтобы она сию секунду оказалась рядом с ним на палубе «Голубки» и увидела это звездное небо.

В церкви было шумно: со стуком поднимались и опускались сиденья, по толпе волнами прокатывался шепот, время от времени раздавался чей-то кашель, слышались окрики родителей, пытавшихся приструнить расшалившихся детей. Вот-вот должно было начаться судебное разбирательство дела Присциллы Морган.

— Попрошу соблюдать тишину, — наконец возвысил свой хорошо поставленный голос Хорас Расселл. Его преподобие строго обвел глазами всех присутствующих. Но прежде чем прихожане утихомирились, ему пришлось еще несколько раз призвать их к порядку. Помимо пастора за длинным столом разместились член попечительского совета Гарварда Эдвард Чонси, дьякон Эндрю Хейл и городской судья Томас Александр. За их спиной восседали дьяконы. Присцилла сидела на передней скамье, прямо напротив своих обвинителей. Она была одна. Констанция сидела на семейной скамье вместе с Дэниэлом Коулом, который приехал в Кембридж по ее просьбе. Девушка обернулась и бросила быстрый взгляд на галерею. Скамья для молодых леди была пуста. Никто из «Дочерей Деворы» на слушание не пришел.

Присцилла расправила складки на юбке. Она старалась не придавать значения отсутствию подруг. Девора тоже была одна. Пытаясь успокоить свою уязвленную гордость, Присцилла говорила себе, что так даже лучше. Ей не нужны помощники.

— Мы собрались здесь перед лицом Господа и наших прихожан, чтобы обсудить очень серьезную проблему, — голос Хораса Расселла звучал торжественно и громко. — В соответствии с ныне действующим законом вопрос, который нам предстоит решать, является дисциплинарным. Это означает, что мы можем проводить данное разбирательство в стенах нашей церкви. Если мы выясним, что своими действиями Присцилла Морган нанесла ущерб не только нашей общине, дело будет передано в гражданский суд. В этом случае последнее слово останется за мистером Александром, прихожанином нашей церкви и одним из городских судей.

И пастор кивком головы указал на судью Александра, маленького, невзрачного человечка в очках.