В вигваме стало необыкновенно тихо; в глубокой сосредоточенной тишине было слышно, как, разгораясь, потрескивает костер. Индейцы смотрели на Филипа выжидательно и спокойно. Молодой человек хорошо видел их темные лица, на которые падали красноватые отсветы пламени. Ему хотелось сказать соплеменникам Куиннапина, что не все колонисты похожи на капитана Моузли. Но когда эти слова уже готовы были слететь с его языка, он понял, что это ложь. Да, действительно, чтобы обратить индейцев в христианство и приблизить их к цивилизации, колонисты посылали к ним миссионеров. Но они никогда не относились к индейцам как к равным, как к братьям и сестрам во Христе. Большинство поселенцев считали, что краснокожие, так же, как и негры, годились лишь на роль слуг.

— Как удается убедить кого-то из индейцев присоединиться к вам? Ведь, став христианами, они оказываются в изоляции от своего народа, — спросил Филип.

Вождь взглянул на него с удивлением.

— Странный вопрос для того, кто знаком с Библией. Наша вера не может быть показной — ведь мы чужие и для вас, и для своего народа. Мы считаем за честь страдать так же, как страдал наш Господь.

И Куиннапин торжественно процитировал Писание:

— «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас»[14].

Слова Куиннапина согрели душу Филипа Моргана. Если бы Филип не боялся ненароком обидеть этого славного человека, он бы расплылся в радостной улыбке. Живая вера индейца произвела на него глубокое впечатление. Филип вырос среди бесконечных теологических споров и теоретических рассуждений о греховности человека и искуплении грехов человечества Христом. И вот он оказался лицом к лицу с теми, кто, приняв в сердце Иисуса, выбрал жизнь, полную страданий и гонений. Впервые в жизни Филип устыдился того, что он избрал научную стезю; вся его вера, которую он почерпнул из книг, была тусклой свечкой по сравнению с бушующим пламенем веры этих людей.

Вечером наррагансеты спели гостю гимн. По своему обыкновению, они исполняли его без улыбки, зато искренне и задушевно; в глазах индейцев светилась надежда, о которой говорилось в песне:

Утром Куиннапин объяснил молодому человеку, как найти хассанемеситов. Долгих два дня Филипу предстоит идти вверх по течению реки Потакет. На третий день он увидит глухую, заросшую травой и мхом тропу — ее пересекает река. Если Филип будет продвигаться по этой тропе дальше на восток, то примерно через милю выйдет к деревне хассанемеситов. Куиннапин посоветовал не брать с собой лошадь — по таким дебрям невозможно проехать верхом. Он обещал заботиться о ней до тех пор, пока Филип не вернется.

Не без колебаний Филип пустился в путь пешком. Не то чтобы он не доверял Куиннапину, просто втайне лелеял надежду, что к деревне хассанемеситов проложена дорога и он обернется в два счета. Раз нет дороги, значит, не будет и таверн. Ему придется пробираться по лесу в полном одиночестве. Даже мысль об этом приводила Филипа в трепет, и когда он заговорил с вождем, его голос дрожал и срывался. Но разве мог он сказать людям, ежедневно страдающим за свою веру, что он готов прекратить поиски Библии из-за страха перед пешим переходом?

— Да хранит тебя Господь, — благословил его на прощание Куиннапин. — И пусть Он поможет тебе найти то, что ты ищешь.

Примерно через час пути Филип ощутил, что ходьба пошла ему на пользу. По мере того как он продвигался вперед, страхи отступили, и им овладело чувство спокойной уверенности в себе. Ничто больше не тревожило молодого человека. Ему незачем было беспокоиться ни о воде — дорога шла вдоль реки, ни о еде — ею снабдили его индейцы с Великой Топи. На поясе у Филипа покачивался мешочек с сушеным мясом и жареным кушаньем, который наррагансеты называли «нокаке».

Позаботились индейцы и о его обуви. На ногах молодого человека красовались мокасины из оленьей кожи. Они идеально подходили для путешествия по сырому лесу — оленья кожа была отлично выдублена и смазана жиром. На Филипе были шерстяные брюки и носки и рубашка с открытым воротом. На случай непогоды у него имелись куртка и одеяло. Голову защищала шляпа с широкими полями.

Спустя два часа после начала путешествия Филип чувствовал себя полным сил и готовым к приключениям. Для того, кто с утра до ночи просиживал, склонившись над книгами, это было новое и приятное ощущение.

Первый день пути пролетел незаметно. Филип решил сделать привал уже под самый вечер, под закат. Он разложил костер — гораздо большего размера, чем было нужно для него одного, поел и устроился на ночлег. Звуки леса — шорохи, скрип деревьев, потрескивание костра, ворчание реки, пронзительные крики птиц, легкие шаги животных — тревожили его, мешали уснуть. Звуков было великое множество, но среди них не хватало самого желанного — звука человеческого голоса. В последний раз Филип слышал голос человека рано утром, покидая Великую Топь. До сих пор он не осознавал, как много значит для него общество других людей.

Молодой человек плотнее закутался в одеяло. Закрыв глаза, он воскресил в памяти свою невесту и стал бережно перебирать в уме связанные с ней воспоминания: вот они обсуждают свадебную церемонию, вот говорят о будущей семейной жизни, вот он шутливо подталкивает Пенелопу в бок и она заливисто смеется. Но когда Филип, постепенно теряя власть над прошлым, стал погружаться в сон, он услышал медовый голос девушки-индианки, которая вновь и вновь повторяла его имя.

Второй день тоже прошел без происшествий — правда, несколько раз молодому человеку казалось, что за ним кто-то следит. Взгляд его уловил какое-то неясное движение, но когда Филип оборачивался — никого не видел. Так он и не понял: был ли это олень или у него просто разыгралось воображение?

А вот ночь выдалась долгой и мучительной. Не успел Филип смежить очи, как ему привиделся страшный сон. Ему снилось, будто он идет по лесу. Раздвигая ветки, он вглядывается в просветы между деревьями и вдруг уголком глаз замечает какое-то движение. Он оборачивается и видит, как, сокрушая все на своем пути, на него надвигается огромное торговое судно. Корабль мчится стремительно. Филип хочет бежать… но его ноги вязнут в песке. Еще мгновение — и он погибнет. В последнюю секунду крайним усилием воли он заставляет себя сделать рывок и, шатаясь, отбегает. Но недалеко. Он вновь пробует бежать и — увы! — не может. Тогда, готовясь умереть, Филип закрывает глаза, однако корабль внезапно останавливается, прижав его ноги к земле. Низко-низко, чуть ли не задевая Филипа крыльями, над ним кружатся чайки с человеческими головами и пронзительно хохочут.

И тут Филип слышит оклик. Он оборачивается — и видит отца. Нос корабля упирается Бенджамину Моргану прямо в грудь. Отец протягивает руки к Филипу, моля о помощи угасающим голосом. Филип напрягается изо всех сил, но не может сдвинуться с места. С палубы корабля, перегнувшись через поручень, на него смотрят двое: матрос и индеец. Он должен выбраться и помочь отцу, прежде чем они сойдут с корабля! Филип с лихорадочной быстротой пытается откопать свои ноги. Между тем чайки начинают хором выкрикивать его имя. «Не обращай внимания, — уговаривает Филип сам себя, — копай, копай…» Но в следующий момент он уже видит матроса и индейца внизу. И больше не слышит криков отца. Бенджамин Морган лежит плашмя, безжизненно вытянувшись. Матрос и индеец проходят мимо мертвеца, даже не взглянув в его сторону. И приближаются к Филипу. Молодой человек в ужасе продолжает копать, но яма, словно заколдованная, вновь и вновь заполняется песком. И вот матрос и индеец стоят прямо над ним. Филип, примирившись с мыслью о смерти, вскидывает глаза и смотрит в лицо своим палачам. Чайки дико хохочут. Матрос поднимает ногу, обутую в тяжелый тупоносый башмак, и ставит ее на грудь Филипу. О, как трудно дышать! Хватая ртом воздух, Филип пытается сбросить ногу. Тщетно! Матрос склоняется над ним, продолжая все сильнее и сильнее давить ему на грудь.