— Да рассказывать мне, в общем, нечего, — ответил шейх Мансур, — Наташу мы передали полицейской мафии. Это была плата за определенную закрытую информацию о работе полиции. Без этого, в цивилизованном государстве нельзя, сами понимаете.

— И что вы можете рассказать об этой структуре, — продолжил Пятоев.

— Ничего, — ответил шейх Мансур.

— В определенный момент мы получаем интересующую нас информацию. Она выкладывается на форуме нашего сайте, всегда с разных компьютеров. Обычно это Интернет-кафе, или еще с каких-то мест, где трудно проследить, кто сидел за компьютером. Эта информация зашифрована, и быстро снимается с сайта. За этим мы следим круглые сутки. После этого мы переводим деньги по Web-money. Их снимают при помощи кредитной карточки, которая принадлежит давно умершему человеку. Человек умер, но банковский счет его живет. Иногда вместо денег они просят какие-то услуги. В этот раз они попросили Наташу.

— Конкретно ее? — спросил Пятоев.

— Конкретно ее, — подтвердил шейх Мансур.

— Ну, Гришин, ну гусь, — возмущался Рабинович, когда они расстались с шейхом, — убил, ограбил, пирату Флинту ногу оторвал, а сам, наверное, спиртного в рот не берет и мух обижает только бранным словом. Мы то ему поверили, вырвали престарелого следователя из наших сердец. А тот, оказывается, не только живет и здравствует, но и разъезжает по заграницам. И это на скромную милицейскую зарплату. Это ли не обидно.

— Что да, то да, — согласился с ним Шпрехшталмейстер, — С чувством глубокого внутреннего удовлетворения должен прямо заявить, что на сегодняшний день старшему лейтенанту Гришину по плечу любые жанры искусства, кроме циркового.

— А цирковое искусство ему почему не по плечу? — изумился Рабинович.

— Все дело в том, Михаил, — с достоинством сказал Шпрехшталмейстер, — что делает Гришин насквозь пронизано пафосом и порнографией. Ты вспомни, как он с Сапогом и Хомяком говорил. А ни то ни другое в принципе невозможно в цирке. Если на театральной сцене актриса держит в руках красный флаг и доит корову, то в этой сцене есть и пафос и порнография. В широком понимании этого слова. А канатоходец, который стоя на канате, держит в руках флаг, пусть даже независимой Ичкерии, и доит корову, остается канатоходцем. И нет здесь ни пафоса, ни порнографии.

А ты знаешь, Шпрехшталмейстер, что я тоже однажды придумал цирковой номер, — признался Рабинович, — Честное слово. Дело было в 1989 году, когда разрешили создавать кооперативы.

Я решил открыть лечебное заведение по лечению эпилепсии, построенное на качественно новых принципах. В моем кооперативе больного одновременно обследовали психиатр и невропатолог. Придя к единому мнению, они принимали совместное решение. С ролью психиатра с блеском справлялся я. В качестве невропатолога работала пенсионерка кремлевской больницы Елена Вахтанговна, соседка Валя, работавшая где-то бухгалтером, выполняла эту функцию и у нас, а моя жена Люда, сидящая дома с маленьким Димой и новорожденной Юлей, отвечала на телефонные звонки. Будучи приверженцем идеологии утопического капитализма, я считал членов кооператива своими верными соратниками. Действительность разрушила мои иллюзии уже в момент регистрации кооператива в исполкоме. Я решил назвать новорожденное лечебное учреждение «Three attacks» (Три припадка). В моем понимании это название привлекало внимание, было нетривиально и отражало направление деятельности кооператива.

По глубокой наивности, ложась спать, я рассказал об этом своей супруге. После того как я заснул, мать моих детей позвонила Елене Вахтанговне и сообщила, что я завтра утром иду в исполком оформлять кооператив под названием «Три припадка».

Елена Вахтанговна пришла в кремлевскую больницу ещё до дела врачей. Во времена Карибского кризиса она лечила воспаление тройничного нерва у тогдашнего министра иностранных дел Андрея Громыко. Маршал Устинов обращался к ней по поводу болей в позвоночнике, будучи министром обороны. Такую женщину невозможно вышибить из седла «Тремя припадками». Около полуночи она звонит своему старому пациенту, который возглавлял коллектив юристов, разработавших закон о кооперации, и задает ему исконно русский вопрос: «Что делать?».

Было бы уместно отметить, что в старые времена в Центральном комитете КПСС дураков не держали. По крайней мере, в ранге члена Политбюро. После короткого раздумья Елене Вахтанговне было разъяснено, что выход есть.

Создатели закона о кооперации в своей деятельности руководствовались мудрой русской поговоркой, которую я привожу в обратном переводе с иврита: «Нельзя в одно и тоже время совершать половой и есть фаршированную рыбу». Пенсионерке-невропатологу было объяснено, что хотя председатель руководит деятельностью кооператива, но если в кооперативе есть партийная организация, то она надзирает за деятельностью председателя и имеет право отменять его решения. Партийная организация создается, если на предприятии есть три или более члена Коммунистической партии Советского Союза. Я глубоко убежден, что только из-за этого пункта горбачевский закон о кооперации должен войти во все учебники юриспруденции наряду с римским правом и декларацией независимости США.

В создаваемом кооперативе «Три припадка» из четырех работников трое были членами КПСС. Беспартийным был только председатель, против которого и плелись интриги в ночи.

Рано утром ко мне явились Валя и Елена Вахтанговна и, вместе с примкнувшей к ним моей женой Людой, которая за полчаса до этого честно выполнила свой супружеский долг, показали мне соответствующую статью в законе и заявили, что название «Три припадка» может носить публичный дом, но не солидное лечебное заведение. Мне пришлось согласиться на сухое и безрадостное «Эпилептолог». Я пошёл оформлять кооператив, а Валя была отправлена давать объявление в газету о появлении на политической сцене нашего лечебного учреждения. Валентина была человеком очень пунктуальным и добросовестным, но слово «эпилепсия» не встречалось в тех книгах, которые она читала долгими зимними вечерами. В результате вышеизложенного в слово «эпилептолог» вкрались две орфографические ошибки. Не могу сказать, что это способствовало созданию атмосферы доверия к нашему учреждению среди широких масс страдающих эпилепсией жителей Москвы и Московской области. Тем не менее, клиентов у нас было довольно много. Но как говорил мой участковый: «Один за всех и все на одного».

Следующий раз я пошел давать рекламу на московское телевидение в тайне от родной партийной организации.

Сюжет рекламного ролика придумал я сам: «Красивый юноша и прекрасная девушка при свечах нежно обнимают друг друга, держа в обеих руках бокалы с вином. (К чести телестудии следует отметить, что эта сцена была исполнена в точном соответствии с написанным мною сценарием, хотя для этого пришлось пригласить гимнастов из цирка на Цветном бульваре). Далее красивая, но склонная к алкоголю пара ставит все четыре недопитых бокала на пол, и юноша робко, но настойчиво начинает снимать с девушки платье. Вдруг его лицо искажает гримаса, он нападает на пол и бьется в эпилептическом припадке на фоне бокалов с вином. Перепуганная девушка хватает только что снятое с нее платье и выбегает из комнаты. После чего на экране появляется надпись: «Этого бы не произошло, если бы он обратился в кооператив «Эпилептолог».

В этой рекламе воплотились мои представления о романтической любви. По случайному совпадению этот ролик был впервые показан по телевизору, когда мы мирно делили укрытые от налогообложения доходы, и его психологическое воздействие на членов коммунистической партии, работающих в кооперативе «Эпилептолог», оказалось сокрушительным.

Елена Вахтанговна, которая сразу всё поняла и отшатнулась от меня, как будто я был в тигровой шкуре.

— Ни ху-у-уя себе, — протянула интеллигентная бухгалтер Валентина, не сводя глаз с экрана.

— Когда нас придут брать, я им скажу, что я тебе изменяла, — с дрожью в голосе заявила мне супруга. Твердой уверенности, что брать нас не придут, у меня тоже не было, и потому, как только разрешили, в девяностом году, я бросил «Эпилептолог» на произвол судьбы и уехал в Израиль.