Вот в чем возникает проблема. Лидеры номенклатуры тоже все время говорят о необходимости соблюдать закон. Вот только относится это все-таки в большей степени не к ним самим и не к чиновникам, а к простым гражданам. Для себя же номенклатура изобретает принцип "плутократической законности" — т. е. внешнего подобия соблюдения законов. Выполняются как бы еще ненаписанные законы — то одни, то другие. И все это подкрепляется административной мощью. Обыватель смиренно думает: "Не могут же они нарушать закон, коль сами этим законом управляют". Не так, не так! Они не нарушают только свой воровской закон, гражданские же законы для того и пишутся, чтобы по обходным тропинкам к благополучию не побежали "массы народные".

Правовые нормы и жизнь всегда будут находиться в противоречии. Где эти противоречия концентрируются и кто их должен устранять — вот в чем вопрос! Кто будет народные представления о Правде и Справедливости превращать в юридические формулы и следить за их соблюдением? Если те, кто навязывал стране принцип произвола: "разрешено все, что не запрещено законом" (слово «закон» чаще всего при употреблении фразы опускается), то рано или поздно правосознание граждан будет разрушено. А первыми будут творить "что не запрещено" — чиновники.

Дело не в том, чтобы добиваться невозможного состояния общества, в котором законы не нарушаются. Задача состоит в том, чтобы такие нарушения происходили реже всего там, где законы являются инструкцией, регламентирующей поведение именно чиновника. Закон для него должен стать таким правилом, выход за пределы которого моментально лишает его доходного места, даже если инициатива в данное время и в данном месте случайно оказалась благотворной. Чиновник обязан действовать только по закону, не изобретая ничего сверх закона. (Кстати, в этом смысле депутаты Моссовета из "партии закона" были бы идеальными чиновниками.)

Тут не возникает никакого препятствия для совершения гражданских поступков, которые противоречат законодательству. Но такие поступки должны быть связаны с личной жертвенностью. Иначе все, кому не лень, начнут творить произвол, оправдывая его революционной целесообразностью, необходимостью двигать вперед радикальные реформы или не допустить гражданской войны. Взять, к примеру, Ельцина. Какая тут жертвенность? Сплошной и безнравственный произвол…

Ничто не может стеснять чиновника в том, чтобы добиваться отмены или изменения неразумных, с его точки зрения, правовых норм. Только такая отмена или замена не может быть в компетенции самого чиновника. Иначе он нагородит огород — будь здоров! Пока же в большинстве своем чиновничество чтит параграфы, не решаясь предлагать их усовершенствование без того, чтобы не поднять мятеж. Проще тихо нарушать законы с легкой руки начальства или присоединяться к правовому беспределу, организованному политическими авантюристами.

Есть такое издревле популярное утверждение, что вред от дурных российских законов компенсируется дурным их исполнением. Это совершенно не так. Дурные законы чиновничество ставит себе на службу. Эти законы исполняются рьяным образом, но лишь там, где чиновнику это выгодно, где он может либо мзду получить, либо насладиться властью. Рядовому гражданину, замордованному бытовыми проблемами, не доказать, что чиновник отказывается соблюдать закон. У него нет ни времени, ни соответствующей квалификации, чтобы по каждой мелочи высиживать свою правоту в судебных инстанциях. А мелочи, как известно, создают совершенство. В данном случае совершенство бюрократической машины, порабощающей людей.

И еще раз вспомним слова классика — Салтыкова-Щедрина — сказанные будто о нашем времени: "Чиновник, представлявший собой орган государства, мог свободно не знать, что такое государство, в чем заключаются те функции, которые отделяют его от общества и определяют его отношения к последнему он обязывался иметь ясное понятие только о «начальстве», он знал только букву «предписания» и даже не чувствовал ни малейшего поползновения уяснить себе ее смысл и ее отношение к действительности. Чиновничество изображало собой организованное невежество не только по отношению к общей области знания, он и по отношению к той специальности, которой оно служило." (Собр. соч., т. 9, с. 163).

НОМЕНКЛАТУРА ПРОТИВ МНОГОПАРТИЙНОСТИ

В чем номенклатура преуспела — так это в организации бульдожьих схваток под ковром. Номенклатуре некогда разбираться с народом, который почему-то сам собой не организуется в политические партии и неполитические общественные организации, который не способен даже сформулировать свои интересы в каких-либо политических документах. С таким народом нечего церемонится. Он — только объект для манипулирования им.

Правящая группировка во главе с Ельциным с самого начала воспринимала ростки гражданского общества, как враждебную поросль, сковывающую своими побегами свободу ее действий. На первых порах с разнообразными политическими структурами чиновники еще пытались заигрывать. Б. Ельцин как-то раз даже подписал с рядом партий соглашение о сотрудничестве. Разумеется, выполнять его было недосуг. Позднее был создан Российский общественно-политический центр — нечто вроде Ноева ковчега (а точнее — коммунальной квартиры) для партий и общественных объединений. По одной комнате на партию — вполне достаточно, чтобы они имитировали существование многотысячных организаций: проводили пресс-конференции, участвовали в различного рода совещаниях, круглых столах и т. п.

Поначалу председателем Совета РОПЦ был С. Станкевич. После октября 1993 г. его от дел оттеснил "выдающийся аналитик" Г. Сатаров, ставший генеральным директором РОПЦ. Тоже из советников Ельцина и тоже ничего не смыслящий в деле организации. Потом первый ушел в тень, а второй — в Президентский Совет. РОПЦ становился лабораторией по проверке благонадежности высших номенклатурных кадров. Заодно проверялась и благонадежность общественных организаций, прижившихся в РОПЦ. Так, автору довелось слышать, что дополнительную комнату одной из организаций в РОПЦ выделили после того, как представители этой организации показали гильзы, принесенные от расстрелянного Белого Дома и рассказали о своем участии в "героическом штурме".

Даже после октября 1993 г., когда все эти нелепые образования в виде крошечных партиек можно было отбросить, номенклатура не стала их растаптывать. Ранее существовавший жесткий партийно-государственный контроль над общественными организациями сменился полным равнодушием государственных органов к самоорганизации общества. Дело в том, что деградация общественной жизни была настолько сильна, что подавлять эти фантомы вовсе не было никакой необходимости. Даже наоборот, их существование выгодно власти, как пример беспросветной нежизнеспособности любой самоорганизации общества вне административных структур.

Урок и пример всей стране в этом вопросе дала Москва. Столица как центр всей политической жизни России отличается тем, что здесь деже крохотный митинг в несколько десятков человек становится объектом внимания прессы, телевидения, иностранных журналистов. В огромной мере это стимулировало появление разного рода групп, которые, определившись с лидером, начинали имитировать создание всероссийских партий. Все, чем ответила на это московская администрация во главе с Лужковым — это проведение льготного закрытого аукциона на покупку помещений для небольшого количества политических партий (результат был близок к нулю) и вялая попытка консультаций мэрии с политическими лидерами, возникшая в условиях нарастания опасности выборов главы московской администрации в 1992 г.

Другая особенность общественной жизни столицы — существование замечательного номенклатурного образования, регистрирующего общественные организации. На его работе следовало бы задержать внимание.

Дело поставлено так, чтобы потенциальный барьер для любителей собираться по поводу небытовых и некоммерческих вопросов был как можно выше. Барьер состоит в приведении устава общественной организации в соответствие с требованиями чиновника, занимающегося регистрацией.