– Mi hai portato via la bambina già una volta. Non ti permetterò di farlo di nuovo[109].

Она еще раз повторила, на этот раз очень настойчиво, что он уже однажды забрал у нее ребенка. Больше этого не повторится.

Он закурил сигарету. Отбросил спичку. Затянулся и сказал:

– Почему ты мне не хочешь верить, Доменика? Я был молод. Ты тоже. Теперь мы стали старше. Ты ее где-то прячешь. Ты должна отвести меня к ней.

– Что ты собираешься сделать?

– Ничего плохого. Просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. Я привез ей одежду. Пойдем, я покажу тебе. Она в машине.

– Если это так, можешь оставить ее и уезжать.

– Cara, – прошептал он. – Этого я сделать не могу.

Он посмотрел за их головы, туда, где в проходе в изгороди из камелий виднелась великолепная вилла, молчаливая, но настороженная.

– Ты же не хочешь, чтобы я остался? Ничего хорошего это нам не принесет.

Она поняла, чем он угрожает. Он действительно мог остаться. Если она не покажет ребенка, у нее будут проблемы.

– Покажи мне одежду, – потребовала она.

– Я только этого и хочу. – Он открыл ворота и придерживал их, пока она не прошла. Когда она проходила мимо, он улыбнулся. Его пальцы легко коснулись ее шеи, и она вздрогнула, почувствовав его плоть на своей.

На полу машины она увидела мешки. Два мешка. Он не солгал. Одежда была аккуратно разложена по ним. Это была одежда для маленькой девочки, не новая, но вполне пригодная.

Доменика посмотрела на него. Он сказал:

– Я не хочу ей зла, Доменика. Ты должна научиться мне верить.

Она резко кивнула, повернулась к машине и сказала:

– Vieni.

Они прошли через изгородь из камелий. Однако на ступенях подвала Доменика задержалась и посмотрела на своего кузена. Он улыбнулся улыбкой, которую она так хорошо знала. Не бойся, говорила эта улыбка. Я не опасен, сообщала она ей. Оставалось только верить, как она уже сделала это однажды.

– Карина, – тихо позвала она. – Vienni qui. Va tutto bene[110], Карина.

В ответ она услышала топот быстрых детских ножек, и девочка появилась из своего укрытия среди старых винных бочек.

Она бросилась к ним. Хотя света было недостаточно, сестра Доменика Джустина увидела паутину в темных волосах девочки. Ее колени были испачканы, а на одежде виднелись следы вековой грязи.

Ее лицо осветилось, когда она увидела, с кем пришла сестра Доменика Джустина. Ничуть не боясь, она грациозно подбежала к нему и заговорила по-английски:

– Ну же, ну! Вы пришли забрать меня? Сейчас я поеду домой?

Приглашение посетить офис il Pubblico Ministero было не намного лучше, чем приглашение посетить его жилище. Последнее было оскорблением и задумывалось как оскорбление; тогда как первое напоминало скорее un’eritema[111], как прыщик на коже, от которого никак не можешь избавиться. Таким образом, Сальваторе Ло Бьянко понимал, что он должен быть благодарен, что Фануччи не стал ждать вечера, чтобы приказать ему предстать перед его прокурорскими очами среди обожаемых орхидей. Однако инспектор почему-то благодарности не испытывал. Он аккуратно представлял свои ежедневные отчеты, как ему и было приказано, однако Мagistrato с каждым днем влезал в расследование все глубже и глубже. Пьеро был далеко не дурак, но его мозг напоминал тюремную камеру: закрытую, запертую и с потерянным ключом.

Пьеро понимал, что Magistrato обладает абсолютной властью при проведении расследования, и он часто ею пользовался. Он лично назначал офицеров, ответственных за расследование. То есть любой офицер мог легко лишиться своего назначения, и все это знали. Поэтому, когда он приглашал кого-то к себе, приходилось подчиняться. Или принимать кару за неподчинение.

Сальваторе направился в палаццо Дукале, где Пьеро Фануччи располагался в офисе, настолько впечатляющем, насколько это позволял местный бюджет. Он отправился пешком, так как палаццо находилось совсем рядом, на пьяцца Гранде, где толпа туристов толпилась около памятника любимице города Марии Луизе де Бурбон. Они делали фотографии и слушали истории, связанные с отвратительной Элизой Бонапарт, которая была приговорена своим братом править этим итальянским захолустьем. На южной стороне площади они могли полюбоваться на красочную карусель, увозившую детишек в никуда.

Сальваторе тоже полюбовался на это. Остановился на минутку, чтобы обдумать, что он должен сказать в прокуратуре. Дело в том, что он получил интересную информацию от самого неожиданного источника: от своей собственной дочери. Девочка ходила в Скуола Элементаре Статале Данте Алигьери здесь, в Лукке. Так же как и пропавшая девочка.

В этом не было ничего необычного, дети из окрестностей Лукки часто учились в городских школах. Необычным было то, что Бьянка так много знала об этой девочке.

Сальваторе не сказал Бьянке, что Хадия Упман пропала. Не хотел пугать ребенка. Однако ничего не мог поделать с фотографиями пропавшей, которые были расклеены по всему городу. На этих фото его дочь узнала свою одноклассницу. Узнав ее, она рассказала матери о том, что знакома с ней. Слава богу, Биргит рассказала об этом Сальваторе.

Удобно расположившись с мороженым в единственном кафе, построенном на самой великой стене Лукки, Сальваторе стал аккуратно расспрашивать дочь. Оказалось, что его дочь сначала думала, что Лоренцо Мура был отцом Хадии, не понимая, что в этом случае ее итальянский был бы гораздо свободнее. Хадия сама поведала ей, что ее папа находится в Лондоне. Она гордо сообщила, что он профессор в университете. Она вместе с мамочкой навещала в Италии маминого друга Лоренцо. Папа собирался приехать на Рождество, но у него было слишком много работы, и теперь она ждала его на Пасху. Но планы опять поменялись, потому что он был ужасно занят… Вот его фотография. Он ученый. Он присылает ей электронные письма, и она тоже пишет ему, и, может быть, он приедет на летние ка…

– Как ты думаешь, мог ее папа приехать и забрать ее в Лондон? – спросила Бьянка, и в ее больших темных глазах светилась тревога, которой не должно быть в глазах восьмилетней девочки.

– Может быть, cara, – сказал Сальваторе, – все может быть.

Вопрос был в том, должен ли он сообщить эту информацию Пьеро Фануччи. Старший инспектор решил, что все будет зависеть от того, как пойдет встреча.

Первая, кого Сальваторе увидел, когда начал подниматься по ступеням парадной лестницы, была секретарша Фануччи. Долготерпеливая семидесятилетняя женщина, она напоминала Сальваторе его мать. Разница была в том, что вместо черного она всегда носила красное, красила свои волосы в цвет угля и у нее были довольно непрезентабельные усы, которые она, за многие годы, что ее знал Сальваторе, ни разу не попыталась убрать. Секретарша умудрялась оставаться в офисе Мagistrato столь долгое время потому, что была абсолютно не привлекательна для Фануччи. Настолько, что он даже ни разу не попытался пристать к ней. Будь она хоть немножко привлекательнее для il Pubblico Ministero, то не продержалась бы и полугода. Всем было известно, что служебный путь Фануччи был выстлан телами женщин, которых тот уничтожил как морально, так и психологически.

Войдя в приемную, старший инспектор узнал, что ему придется подождать. Ему сказали, что как раз перед его приходом к Фануччи был вызван младший обвинитель. Это значило, что кто-то получает внеочередной нагоняй. Сальваторе вздохнул и взял журнал. Он пролистал его, обратив внимание на то, что очередная американская звезда, скрытый гомосексуалист, собирается жениться на очередной пустоголовой супермодели лет на 20 его моложе, и отбросил это revista idiota[112] в сторону. После пяти минут ожидания он потребовал, чтобы секретарша Фануччи сообщила Мagistrato, что его ждут.