Показался неяркий свет. Он шел из подвальных окон.

Они были забиты мусором и покрыты грязью, но через них все-таки проникало достаточно света, чтобы освещать проходы, ведущие из одной комнаты в другую.

Та, которую она искала, скрывалась в глубине подвала. Эхо их шагов раздавалось под сводами, пока они шли туда. Эта комната была совсем не похожа на остальные, хотя вдоль ее стен тоже стояли бочки, но у нее был мозаичный пол, а в центре находился мраморный бассейн.

Именно отсюда доносились звуки капающей воды, которые они слышали. Вода лилась из родника, расположенного под полом виллы, набиралась в бассейн, а затем вытекала из него через отверстие в полу и текла своей дорогой, как уже многие и многие годы.

Три мраморные ступеньки вели в бассейн. По их краям рос зеленый мох. Дно бассейна было темным. Цемент, который скреплял мрамор, почернел от плесени. Воздух в комнате был спертым.

Но для Доменики самым важным был сам бассейн. Она никогда в него не заходила. Она избегала его из-за мха, и плесени, и Бог его знает чего еще, что могло бы жить на дне. Но сейчас она знала. Всемогущий Бог сказал ей.

Она показала на бассейн, сняла сандалии и пригласила девочку сделать то же. Затем сняла через голову свою тунику и аккуратно сложила ее на краю. Осторожно спустилась по скользким мраморным ступеням. Опять повернулась к девочке и повторила приглашающий жест. Fai cosi[87], казалось, говорили ее движения.

Но Карина стояла с широко раскрытыми глазами и не шевелилась.

– Non avere paura?[88] – cпросила Доменика. – Здесь нечего бояться.

Карина отвернулась. Доменика подумала, что девочка может стесняться, и закрыла лицо руками, чтобы дать ей раздеться. Но вместо звука снимаемой одежды раздались звуки удаляющихся шагов, и девочка исчезла.

Доменика опустила руки. Вокруг никого не было. Ее ноги скользили на мраморе, когда она выходила из бассейна. Она посмотрела вниз, чтобы не оступиться, и увидела то, что увидел ребенок.

Из-под тесного бандажа на груди текла кровь. Кровь от терний на остальном теле капала на ноги. Ну и вид у нее был перед девочкой, которая ничего не знала о ее грехе! Ей придется объясниться в той или иной форме.

Потому что было очень важно, чтобы Карина не боялась.

Барбара Хейверс давно завела своего человека среди представителей четвертой власти. У них было взаимовыгодное сотрудничество, которое она поддерживала. Иногда он предоставлял ей информацию, иногда она делала то же самое для него. Совместное шпионство, как она любила это называть, было не совсем обычной частью ее работы. Но возникали моменты, когда журналист мог быть полезен, и сейчас, после ее беседы с суперинтендантом Изабеллой Ардери, она решила, что такой момент настал.

Последняя встреча с ее агентом стоила Барбаре целого состояния. Она сдуру пригласила его на ленч, а он с удовольствием согласился. В результате ей пришлось заплатить за ростбиф, йоркширский пудинг и многочисленные закуски, получив взамен только одно имя.

Она не собиралась снова повторять эту ошибку, потому что не могла включить «получение информации от журналиста таблоида» в свой еженедельный финансовый отчет. Поэтому назначила встречу в Мемориале Уоттса[89]. Это оказалось очень удобно, потому что ее человек в эти дни сидел на судебном заседании в Олд Бейли[90].

Дождь начинался, когда Хейверс выходила из Ярда. Он усилился, пока она дошла до Поустменз-парк. Барбара спряталась под зеленой крышей, которая защищала мемориал от влияния времени и лондонской погоды. Перед одной из мемориальных табличек она зажгла свечку. Табличка рассказывала о самопожертвовании ради лошади. 1869 год, Гайд-парк, понесшая упряжка и дама в расстроенных чувствах. Смерть унесла ее спасителя, некоего Уильяма Дрейка. Увы, подумала Барбара, таких мужчин уже больше не делают.

Митчелл Корсико тоже был в своем роде человеком уникальным. Когда он показался со стороны Королевского судного двора, то был одет как обычно, то есть как американский ковбой. Барбара, как обычно, подумала, как ему это удается при его-то работе. Очевидно, как человек одевается, в «Сорсе»[91] не имело такого большого значения, как то, каким образом человек добывает информацию для этого лживого таблоида. Барбара была очень зла, и Корсико должен был сыграть свою роль. Так или иначе, но огонь должен был загореться под задницей суперинтенданта Ардери – задницей, на которую было затрачено столько занятий пилатесом. Барбара так решила. Она принесла с собой фотографии, которые смогла утащить из квартиры Ажара утром. Там была фотография Таймуллы, фотография Хадии и фотография Анжелины Упман. А кроме того, там была их общая фотография, сделанная в недалеком прошлом, когда они еще были счастливой семьей.

Корсико заметил ее и направился к ней, перепрыгивая через лужи в своих остроносых узорчатых сапогах. Под крышей мемориала он торжественно снял свой стетсон. Барбара уже ожидала услышать что-то вроде «к вашим услугам, мэм», но оказалось, что он просто хотел стряхнуть с него воду… Причем стряхнул ее ей на ноги. «Хорошо, что я в брюках», – подумала Хейверс. Тем не менее она демонстративно отряхнула воду и посмотрела на него. Журналист извинился и плюхнулся на скамейку рядом с ней.

– И? – сказал он.

– Похищение.

– И что, я должен прыгать от радости, что ты мне об этом сказала?

– Похищение в Италии.

– Ты полагаешь, что, услышав про похищение в Италии, я сразу брошусь к своему компьютеру?

– Жертва – гражданка Британии.

Корсико мельком взглянул на нее.

– О’кей, считай, что ты меня слегка удивила.

– Ей девять лет.

– Я заинтригован.

– Она умна и обладает привлекательной внешностью.

– А разве они не все такие?

– Ну, не такие, как эта.

Барбара достала первое фото. Фото Хадии. Корсико не был дураком. Он сразу засек, что девочка была полукровкой, и приподнял бровь, показывая Барбаре, что сержант может продолжать. Хейверс достала фото Анжелины Упман, а затем фото Ажара. Потом пришла очередь фотографии счастливого семейства с двухлетней Хадией в сидячей коляске. К счастью, все они смотрелись очень привлекательно.

Как постоянный читатель, Барбара хорошо знала, что «Сорс» никогда не поместит на первой странице никого, кто не обладает привлекательной внешностью, будь это жертва похищения, убийства или чего-то еще. Уголовники с лицами, выглядевшими так, словно их переехала машина, появлялись на первой странице таблоида только в том случае, если их арестовывали за преступление, представлявшее интерес для газеты. Убитый горем муж или отец с физиономией плоской, как у рыбы? Да ни за что на свете.

– Девочка может быть мертва, – заметила Барбара, злясь на себя за то, что употребила слово «девочка», говоря о Хадие, не говоря уже о «мертва». Но Корсико не должен почувствовать ее личного интереса в этом деле. Если он это почувствует, то сразу слиняет. Барбара это хорошо знала. Он почувствует, что его используют, и перестанет сотрудничать, независимо от того, насколько интересна сама история.

– Девочка может быть в публичном доме в Бангкоке. Девочку могли продать в какой-нибудь подвал в бельгийской деревне. Девочка может быть уже в США. Она может быть черт знает где… Потому что сами мы ни черта не знаем.

Это «мы» зацепило его, как она и рассчитывала. Это «мы» значило больше, чем просто местоимение. Это «мы» означало для «Сорс» возможность начать атаку на полицию Метрополии. Оба они понимали, что подобная атака лишь немногим уступала новости о члене Парламента – педофиле или фотографии пьяного голого принца, сжимающего «драгоценности короны», сделанной мобильным телефоном. Но Митчелл Корсико был осторожным человеком. Осторожность в ситуациях, подобных сегодняшней, привела его туда, где он сегодня был, – с публикациями на первой странице 2–3 раза в неделю и со всеми остальными таблоидами, стоящими в очереди, чтобы предложить ему шестизначные гонорары за его изыскания. Поэтому он спросил, стараясь звучать равнодушным: