— Нет, мамка, это будут добрые стихи, — пояснил я. — В них я Ваньку похвалю.
— На распев? — захотелось знать матери.
Тут уже Ванька объяснил:
— Сначала он сам их на запое у нас прочитает, а там и на распев пойдет. Готовы?
— Дело за маслом, — говорю я.
— Не подмажешь — не поедешь, — молвил отец про себя.
— За маслом дело не. станет, — заявил Ванька.
Я смотрю на отца. У него хитрые глаза, он улыбается.
— Тятька, бери бидон и иди к ним.
Но тут Ванька встревожился.
— Подождите. Скоро тятя уйдет, и я тогда сестру пришлю, скажет.
— Гляди, воды в масло не подбавь. Узнаю — такое тебе в стих вкачу!
Ванька даже перекрестился, что не обманет.
Перед обедом прибежала его сестренка и сказала только одно: «Приходите».
Отец собрался, мать подала ему жестяной бидон. В обед мы картофель ели с маслом. Сочинять стихи предстояло потом.
Нелегко они давались. Не рифма трудна, а смысл. Он должен быть двойной, с тонким намеком. Ведь читать я буду на запое у Гагариных, а они не дураки, особенно Николай.
Сижу, грызу ногти. Мать смотрит на меня, вздыхает и, видимо, жалеет,, что мы взяли масло, но прямо об этом не говорит, а вот так:
— Петя, масло‑то вроде горчит. Не отнести ли назад?
— Ничего, мать. Не бойся, напишу.
…В избах Гагары за столами полно народу. Против окна — Ванька и невеста. Я несмело поздоровался и не знал, куда девать картуз, но Николай нашел ему место на гвозде. Меня усадили за стол. В голове только одно — не забыть бы стихотворения.
Успокоившись, я осмотрелся. Случайно или нет, но меня посадили рядом с Настей. По другую сторону ее — ненавистный мне Макарка. Но я с правой стороны, значит, она со мной, а не с ним.
Взглянул на Ваньку. На лиде у него написано блаженство. Столы завалены всяческими яствами, словно это не запой, а уже настоящая свадьба. Да, роднятся два богача нашего общества, женится тот, которому давно бы на войне надо быть. Вон еще второй грыжак — Макарка. Злоба взяла меня. Хотелось выйти из‑за стола и убежать. Зачем я сюда пришел? Масло нам нужно? На черта оно! Нет, все озорство мое.
Николай налил жениху, невесте, всем, кто сидел за нашим столом, в небольшие стаканчики самогону.
— Ну‑ка, молодежь, покажи пример старикам.
Шум все сильнее и сильнее. Какие там стихи! Да я уже и не думал, что придется их читать. Мы говорили с Настей, вспоминали прошлое, я рассказывал ей о своей жизни в трактире. Еще налил нам Николай по стаканчику. Это был чистый, как слеза, перегон. Вдруг Николай встал и огласил:
— Гости дорогие, потише. Хочу вам слово сказать.
Гости постепенно затихли. Еще бы, говорит хозяин.
Николай погладил бороду, устремил взгляд на столы.
— Не так давно с войны вернулся раненый солдат, приятель Вани. Они вместе росли, учились, играли, но одному выпала доля сражаться за Россию, другому бог не привел. Этот раненый солдат имеет начитанность. Он сам, единолично слагает песни. Нынче в честь запоя он сложил одну, в которой истинная правда о женихе Ване. Послушайте этот стих. Скажет нам его Петр Иваныч, которого опчество наше метит в писаря.
Последние слова меня поразили. Если Николай так говорит, это неспроста.
— Читай! — обратился он ко мне.
Я встал, провел рукой по волосам, достаточно отросшим для зачеса, и, преодолев робость, четко, громко начал:
Мудрый бог сказал однажды.
Обведя глазами землю:
«Пусть там будет счастлив каждый,
Моему кто гласу внемлет».
Вот ты, Павлов Ваня, с детства
Славный сын, каких не много,
Крепок телом с малолетства.
Слово богу держишь строго.
К дому рвенье ты имеешь,
Своей силы не жалеешь,
Ты не сын, а сущий клад!
Оттого и дом богат.
Много прочего и вновь
обретете вы с отцом.
Вот и Кати огневой
Суждена тебе любовь.
Не у всех такая доля.
Есть и горькая неволя.
Там, далеко, на войне,
Где пришлось побыть и мне.
Беспрерывный гул и гром.
Бьют снарядом и штыком.
Нет, не надо воевать!
Лучше землю бы пахать.
Всем бы дома, вот как Ване,
Всем бы жен таких, как Катя.
Летом в поле за снопами,
А зимою на полати!
— Ур–р-а–а! — первый подхватил сам Ванька, а за ним и все, хлопая в ладоши.
Николай посмотрел на меня пристально, затем указал на стакан с перегоном. А Ванька сиял. Он три раза чокался со мной, говорил «спасибо», и Катька чокалась, и Настя, даже рыжий, в отца, Макарка.
Снова заиграла гармонь, запели песни.
Я опьянел, почти не закусывал, Настя усердно заставляла меня есть. Она была очень ласкова и хороша теперь. Мы говорим с ней о всяких пустяках, и мне уже хочется так, будто шутя, спросить ее: «Посватаю — пойдешь?» Но, как ни пьян, все же не решаюсь.
Скоро начались у молодежи танцы, а в других избах пляска. Загудели полы в большом доме. Пошли и мы с Настей танцевать «краковяк». Я не стеснялся, что левая рука в бинте. Веду Настю за руку, потом обнимаю, мы кружимся. Вот она, желанная! Я чувствую ее так близко, мы кружимся, расходимся и опять вместе. И голова моя кружится, и уже ничего не вижу. Только шум да вздохи гармоник.
Кто‑то оторвал меня от Насти, закружил. Это соседка Гагары, солдатка Фрося, старше меня лет на пять. Она румяная, крупная, жмет меня к себе, и я уже рад бы отвязаться, но не могу. Что‑то шепчет мне в ухо, и я ей шепчу, сам горя от стыда и от близкого тела ее…
«Все так хорошо, — думаю я. — Да–да, женюсь на своей чернобровой Насте!»
Танцуя, вижу, как среди народа ходит старик Гагара, рослый, могучий. Он ходит, чуть согнувшись, этот владыка нашего села. А Насти все не вижу. Не в той ли избе? Я говорю Фросе, что устал, и отхожу в сторону, к углу. И вот тут‑то, в углу, сквозь дым и пьяный туман в глазах вижу Настю… Сердце мое замерло. Они сидят с Макаркой в обнимку, они не видят меня. Макарка шепчет ей что‑то, она целует его, гладит по щеке, и света для них нет, и людей для них нет…
Схватив фуражку, я крепко нахлобучил ее на голову. И долго еще неслись мне вслед звуки гармоники, топот и взвизги женщин.
…Венчалось десять пар. Из женихов пять — инвалиды. Свадебные поезда прибыли к церкви не сразу. Первый поезд примчал Ваньку Павлова, за ним приехал Филя Долгий, затем пунцовский жених, который сосватал‑таки Козулю; следующим — Илюха с дочерью знаменитого вора Палагина из деревни Тучино; потом — контуженный Сергей Зятев, припадочный Захар Макаров, совсем еще мальчик, Никита Цырьков и Другие.
Видимо, по порядку записи сторож расставил венчающихся в две шеренги: пять пар вперед, пять сзади. Но какое совпадение! Первой парой стояли Ванька Павлов с Катькой, второй — Филя с невестой, третьей — пунцовский парень с Козулей, за ними Илья. И вышло, что бок о бок с Филей, по правую сторону, стояла Катька, бывшая его невеста, а рядом с Ильей стояла Козуля. Когда священник начал, как и полагалось перед венчаньем, опрос женихов и невест, по согласию ли они женятся, Филя рядом с собой из‑под вуали услышал очень знакомый ему шепот: «По согласью». Он вздрогнул. До этого ему, видимо, было невдомек, кто там с ним рядом — ведь правый глаз его остался на войне. Он резко повернулся, взглянул левым глазом, увидел Ваньку и побледнел. Когда священник, ничего не подозревая, обратился к Филе с таким же вопросом, Филя не шепотом, а громко заявил:
