Мы проезжаем мимо лошадиного кладбища. Столб, с четырех сторон канава. Видны свежие кости лошади, высокая трава. Вспомнилось, что тут же где‑то лежат кости пристава, которого наши мужики убили в шестом году.

 — Погоняй, Вася! — прервал я свои думы. — За день надо разочка три обернуть.

 — Обернем, — ответил брат тем же беспечным голосом, каким всегда говорил и отец. — Солнышко во–он где!

Чего уж «вон где». Солнце припекало, и проворные люди успели по два раза съездить.

 — Держись! — вдруг крикнул Васька.

Я схватился за наклестку. Сначала телега съехала в мою сторону, затем в Васькину. С крутой межи мы свернули на свой испольный загон. Я спрыгнул и пошел за телегой. Под ногами шуршало жнивье. Из тысячи загонов узнаю я косьбу отца. Подрядья высокие, неровные. Кладка снопов в обносах тоже отцовская. Кладет широко. Васька въехал между крестцов, отвязал у лошади повод, чересседельник, бросил под морду ей сноп, а я одной рукой стащил гнет, развязал канат. Сухие снопы овса шумят в руках. Беру снопы обеими руками. Перчатка пригодилась. Вообще‑то я поехал в поле на пробу: могу ли снопы возить? Ничего, вот накладываю. Скоро, уложив первый ряд, забираюсь на телегу, Васька подавалками бросает мне снопы. Я ловлю их тоже обеими руками.

Васька бросает снопы ловко, плашмя. Сам нет–нет а посмотрит на меня, как бы опасаясь, справлюсь ли.

 — Давай–давай! — кричу ему.

Воз снопов на телеге растет. Смотрю, как бы на один бок не наложить, — свалим по дороге.

 — Немножко перевес на ту сторону, — отошел Васька.

 — Вижу, — говорю ему, — выправлю.

На соседний загон свернула подвода. Там были парнишка и девка. Это первые люди, которые видят, как я работаю, вернувшись домой. Девка посматривает в нашу сторону. Наверное, она догадалась, с кем Васька накладывает снопы. Но я не знаю, чей это загон, а спросить брата неловко. Что ж, надо стараться. Ведь эта девка может рассказать Насте о том, как я работаю. Стоя наверху, строго оглядываю почти готовый воз снопов. Как будто ничего, кладу ровно. Лишь бы лошадь не подвернула. Но она ест овсяный сноп и стоит спокойно. Наложили еще два крестца. Воз высок. Боюсь за телегу и за лошадь. Сдернет ли с загона? А там — межа крутая. Накладываю в средину последний ряд, и Васька подает тяжелый гнет. Телега качается. Взглянул — девка стоит, смотрит. Заметив, что и я смотрю, вновь начинает подавать снопы.

Наконец‑то я втащил гнет. Васька зацепил за него передовку, бросает мне канат и тянет. Слезаю с воза. Девка снова глядит в мою сторону.

 — Васька, выбирай канат, я буду тянуть.

Подсунув левую руку по локоть за струну каната и взяв правой, я так дернул, что весь воз затрясся.

 — Ого! — воскликнул Васька, — ты, как тятька.

 — Еще бы, — обрадовался я. — Силенки хватит.

Снопы утянули, Васька замотал канат, укрепил, и воз готов. Пока брат подвязывал чересседельник и повод, я из‑за угла воза присматриваюсь, чья же это там девка. Они тоже утягивают. За конец каната держится парень, а девка сильно тянет, вся выгибается, платок с ее головы съехал, открыв черные волосы, заплетенные в косу.

 — Вася, — тихо позвал я брата; кивнув на соседний загон, шепотом спросил: — Чья там девка?

Васька сузил глаза на меня и хитро ухмыльнулся:

 — Чья–чья, твоя… Настя.

Ноги подкосились. Поскорее за телегу. Даже не спросил Ваську, почему это она «моя». А Васька, не обращая на меня внимания, уже взял вожжи, поплевал на руки, тронул Карюху. Вместо того чтобы дернуть прямо, Карюха взяла вбок, и телега срезу накренилась в мою сторону.

 — Н–но, че–орт! — ругался Васька. — Вот я тебе подурю, — и хлещет лошадь.

Карюха, как все старые, слабосильные лошади, низко нагнув голову, вдруг рванула, промчалась шагов десять и внезапно стала, отдуваясь.

 — Н–но, сатан–на! — злобно шепчет Васька и снова бьет лошадь. Опять она, сбочившись, прыгнула, просеменила несколько шагов и снова остановилась.

А с того загона сильная лошадь ровно вывозит телегу с кладью на межу. Лошадью правит братишка, а Настя идет сбоку, с той стороны воза. Она не видела, как мы выезжали. Это хорошо! Вот как‑нибудь межу нам одолеть. Крутая она, воз опрокинешь. Стыда не оберешься. Придется подсоблять лошади.

Васька решился взять это расстояние сразу и выехать на межу. Он дернул лошадь, крепко ударил ее _х вожжами. Карюха, совсем опустив голову до земли, рывком допрыгала до межи и вновь хотела остановиться. Не тут‑то было! Васька так хлестнул ее вовремя, что она, не останавливаясь, собрав последние силы, почти вползла на крутую межу, а я, забыв — смотрят на нас или нет, начал подпихивать сзади. Затрещала и накренилась наша телега, но все же выехали на межу. Колеса с хрустом и грозным треском провалились в колею. Испуганно оглядываю лошадь, сбрую, телегу — все в целости.

 — Садись, — предлагает Васька.

 — Спасибо! Лучше пешком.

Брат, привязав вожжи за передок телеги, идет сбоку, покрикивая на лошадь. А я, уже опомнившись, нет–нет да и взгляну украдкой. В одно и то же время мне хочется, чтобы передняя подвода уехала от нас подальше, и догнать их, увидеть Настю, — и лучше не видеть.

Так мы проехали с полдороги, почти не отставая. Васька, тихо усмехаясь, посматривал то на меня, то на переднюю подводу. Наконец не утерпел:

 — Чего ты не подойдешь к ней?

 — Зачем?

 — Как зачем? Два года не виделись!

 — И не надо.

 — Иди поговори. Небось и ей охота повидаться. Самой‑то вроде неловко подходить.

Ого, брат‑то мой не такой тюфяк, как я думал.

Подъезжаем к крутому косогору, — поворот с межи на дорогу. На земле — измятая солома, рассыпанный овес: на этом косогоре, который давным–давно надо бы мужикам срыть, опрокидывалась не одна телега. Передняя подвода подъехала к нему. Настя взяла подавалки, зашла с того бока, на который сваливались телеги. Братишка что‑то крикнул ей. Лошадь повернула, телега накренилась, брат быстро пересел на правую сторону, свесив ноги. Настя сильно уперлась подавалками в снопы… Ничего, проехали. Теперь очередь за нами.

Крикнув на лошадь, мы уперлись в снопы. Не знаю, что произошло: лошадь ли свернула слишком круто или телега такая разболтанная, но воз бесшумно начал падать прямо на нас. Мы отскочили, гнет взлетел вверх, и снопы кучей повалились на землю. Со злобы и стыда мне хотелось ругать брата, себя и лошадь, эту старую клячу.

На телеге осталось всего ряда два снопов.

 — Выводи на дорогу! — шепнул я Ваське. — Снопы будем подтаскивать.

 — Эх ты! — воскликнул Васька, — передовка‑то лопнула…

 — Еще не было греха! Что ж теперь делать?

Забыл и про Настю. До нее ли! Будут ехать люди, засмеют. Пока я отводил лошадь к дороге от проклятого косогора, пока брат поднимал гнет, распутывал канат, я совсем не заметил, что передняя подвода остановилась и почти рядом со мной — Настя.

 — Свалили? — было первое ее слово.

Я вздрогнул от ее голоса. Такой знакомый.

 — Здравствуй, Настя. Как видишь!

 — Я вчера тоже. Вон наш овес‑то, обмолотили.

 — И вы? — почти радостно спросил я.

 — А тебе диво?

 — Нет, я думал, что дураки‑то одни мы…

Настя рассмеялась.

 — Есть и дуры, вроде меня. Ну, давайте подсоблю.

 — Что ты, что ты, — совсем сконфузился я. — Мы сами навьем.

 — Э, у вас и передовка лопнула! — увидела она.

 — Лопнула. Она плохая была.

 — Видать, ты постарался. Ишь, как утягивал.

 — А ты видела?

 — И ты видел, как я поглядывала. Ой, какой хитрый стал!

И она хорошо, лукаво мне подмигнула. Забыв про снопы, я рассматривал ее. Выросла она, окрепла, и не девчонка Настя передо мной, а уже взрослая, полная молодайка. Ведь ей почти столько же лет, сколько и мне. Вместе в школу ходили, вместе играли когда‑то.

Васька деловито принял ее услуги. Он забрался на телегу и притворно сердито крикнул:

 — Сноха, подавай снопы!

Хоть бы бровью повела. Ловко, сразу по два снопа, бросала она Ваське подавалками. А я стоял и любовался ею.