— Просо выпололи? — спросила она, разглядывая меня с головы до. ног.

 — А вы разь нет? — в свою очередь, как ни в чем не бывало, спросила мать.

 — Мы завтра докончим. Жара‑то какая! Спаси бог, пожар. Мой мужик нынче трубу чистил.

 — Будет вам! — прервала их Анна. — «Труба, труба». О деле надо говорить.

Екатерина с притворным удивлением посмотрела на сноху.

 — О каком деле?

 — Вон мать скажет. Я — сторона.

 — Зачем сторона, — тихо возразила Арина, — ты сноха. Что зря обижаться? — Помолчав, обратилась к Екатерине. — Катя, дело вон какое… жених Ельке нашелся.

 — Женихов у нее много, — равнодушно заметила Екатерина и даже зевнула.

Они опять замолчали. Это молчание хуже всего для меня. Я сидел, как на раскаленных углях. Пусть бы Говорили что угодно.

 — Жених‑то чей? — будто не зная, спросила Екатерина.

Арина назвала село.

 — Вроде не слыхала. Где такое?

 — Самого спроси, — указала на меня.

 — Кого самого? — насторожилась вдруг Екатерина.

 — Жениха. Вон сидит. Петей зовут.

 — Петей? — повторила зачем‑то Екатерина и в упор уставилась на меня. — Видела, видела его. Чего это он стал вроде… серый?

Арина тоже посмотрела на меня, а так как я, видимо, действительно был бледен, ответила дочери:

 — Ему небось не легко теперь.

Лучше бы Арина этого не произносила. Спазмы сжали мне горло. Она, мать Лены, хорошо поняла меня. Только говорит как‑то нерешительно, словно сама чего‑то опасается. А Екатерина, — по глазам вижу, — тоже поняла меня и уже более ласковым голосом снова спросила, где наше село.

Я ей подробно рассказал о селе, будто оно невесть где за горами. Екатерина вдруг припомнила какую‑то бабу из нашего села, которую она когда‑то встретила на базаре в городе. И я подтвердил, что такая женщина, верно, есть и живет недалеко от нас. Готов был даже рассказать, какая и семья у этой женщины. Екатерина, оглядевшись, спросила мать:

 — А Елька что?

 — Вроде ничего, — тихо ответила мать — Вроде у них сговорено. Они письма друг дружке слали. Он и допрежь тут был. Теперь избу выстроил. Парень‑то во всем хороший. Рука вон только у него ранета, но это ничего. Он — писарь.

С тревогой уставилась Екатерина на мою руку, но вступился Костя.

 — Екатерина, все ты сама знаешь. Говори семейное согласье.

 — А вы как?

 — Мы? Хоть сейчас за самогонкой.

Екатерина засмеялась. У меня от души отлегло.

 — Чего же он сам сватать пришел? Сватьев бы надо.

 — А на кой они пес! — возразил Костя. — Время военное, и мы по–солдатски. Говори, Катька, а то скоро Федора придет.

 — Что ж я, пущай с богом, раз у них согласье. Теперь дело за Федорой. Послали за ней?

 — Послали, да что‑то долго не идет, — ответила мать.

Анна встала с кровати и, вздохнув, промолвила:

 — Зря–а за ней…

 — Как зря? Она сама старша сестра.

 — И зря, и зря, и зря, — затвердила Анна.

Снова все напряглось во мне. Если так говорит сноха, если на Федору ссылается и мать, и Екатерина, что же это за человек? Неужели она одна сломит всех? Я приготовился встретить Федору… но как ее встретить? Злобно или с улыбкой? Эту сестру я ни разу не видел. Только часто слышал в семье: «Федора, Федора. Как рассудит Федора!»

Посмотрел в окно на дверь того дома, куда скрылась Лена. Хоть бы на миг показалась она! Легче бы мне стало. Но там никого… Бабы начали какой‑то разговор, а Костя принялся рассказывать мне, как они однажды дрались с немцами на кладбище.

Внезапно открылась дверь в другой избе и громко захлопнулась. Все вздрогнули.

Я сразу смолк, а мать тут же вышла. Минута ожидания показалась мне вечностью.

Вошла Федора, за ней — мать. Вошла Федора и не помолилась. Сухо бросив «здорово», в упор уставилась на меня. Нет, неласковым взором надо на нее смотреть.

Одета она хорошо. Крупное, грубое лицо, к которому совсем не идет румянец. Резкие, сухие губы, и глаза, глаза… Видно, эта женщина никогда не улыбается. Ее пригласили сесть, но она будто не слышала. Стоя у двери, обвела всех властным взглядом, помолчала, затем снова уставилась на меня, — и вот грудь ее высоко поднялась.

 — Этот? — указала на меня пальцем.

 — Этот, — не сразу ответила мать.

 — Жених Ельки?

Никто ничего не ответил.

 — Ты чей? — спросила она меня, но как спросила!

Я промолчал.

Еще раз и уже совсем грозно задала она вопрос — чей я? Но снова я промолчал. Что ответить? Чувствую, если начну отвечать, из моего горла только хрип вырвется. За меня сказал Костя, который, кажется, тоже немного оробел.

 — Сроду не слыхала такого села! — объявила Федора.

 — Да ты сядь, — указала ей Арина на скамью.

 — Аль у вас за постой платят?

 — Как хошь, — вздохнула мать. — Я тебе все выложила. Зовут Петя. Кто он, ты знаешь.

 — Ничего не знаю. Вижу, сидит и вроде немой. Язык, что ль, отнялся? Эй, парень, подай голос…

 — Будет тебе, — снова вступилась мать. — Разь так говорят! Ведь он Елькин жених.

 — Жени–их?! — шагнула Федора и вытаращила на меня глаза, как на чудовище. — Елькин? Моей самой хорошей сестры? Красавицы? Жени–их?! Ма–а-туш–ки! — каким‑то особенным голосом протянула она. — Вы что, белены объелись? Ни с того ни с сего девку за первого встречного…

 — Погоди, — приподнялся Костя, — остановись. Не сама ли хватила белены?

 — А ты, вояка, лежи. Навоевался, хватит. Видать, тебе сестры не жалко?

 — Тебе очень жалко. Прежде чем карахтер свой показывать, ты бы спросила по–людски, кто он, что. Мы олухи, по–твоему? Крикнули тебя, как старшую сестру. Совет в семье держать, а ты…

 — Костя, не тревожься, — подошла к нему Анна, — пущай ее! Аль не знаешь? И ты, Петя, не робь. Говорят: большая Федора, а…

 — Дура? — подхватила Федора. — За коим чертом и звать дуру? Всякая сноха дурой меня…

Разгоралась ссора. Надо мне что‑то сказать Федоре. Сказать такое, чтобы как‑нибудь смягчить ее. Какими же словами смягчить ее черствое сердце?

 — Федора Митрофановна, — назвал я ее по отчеству, видя, что она вот–вот снова закричит на сноху и мать. — Здравствуйте, Федора Митрофановна. Вы видите меня первый раз, и я вас тоже. А дело такое…

 — Какое? — перебила она.

 — Навек! — брякнул я.

 — В своем селе девок нет? Аль никто не идет? — И, обратившись к матери, сказала: — Хоть бы красавец был, а то… одни веснушки.

В жар меня бросило от стыда. По самому больному месту ударила.

 — Только веснушки и разглядела, — вступился Костя. — Эх, умна!

 — А чего же больше? Может, он богач?

 — Вот–вот. Богатством своим ты везде и трясешь, — проговорил Костя.

 — Не всем и богатыми быть, — подала голос Екатерина. — Ты сама…

 — Что сама?.. — бросила на нее молниеносный взгляд Федора.

 — В шоболах ходила.

 — Ходила, да не хожу. И своей сестре того не хочу.

Мать покачала головой.

 — Эх, дочка, дочка!..

 — Ты, мамка, молчи. Ежели бы не сама я подыскала себе жениха, маялась бы, как вон Катька.

 — Чем она мается?

 — Не знаешь? Говорить при чужом человеке нехорошо.

 — Скажи, сестра, скажи, — с укором проговорила Екатерина. — Тебе все одно, что свои, что чужие.

 — Будет, — попытался остановить ее Костя. — Что должны вам, это знаем. Погоди, теперь другое время. Расплатимся, и катитесь вы со своим муженьком… Ишь, нахватали опять испольной ржи…

Этот упрек Федора приняла с радостью. Даже подобие улыбки показалось у нее на лице.

 — Муж, деверь и свекор на боку не лежат. И сама я… А за кого отдать меня хотели, век не забуду. Сама женишка откопала.

 — Скажи, женила его на себе! — не вытерпела Анна.

Я с удивлением посмотрел на Федору. Да, такая заставит жениться на себе. И мне стало смешно. Я понял все.

 — Богатство вам, Федора Митрофановна, нужно?

 — А чего же в тебе?

 — Хорошо. Есть богатство.

 — Много ли?

Злобно хотел сказать, что все оно тут со мной, но перебила мать. Пока мать говорила обо мне, Федора села на лавку, поодаль от бедной своей сестры. Мать все ей рассказала, что слышала от меня и от наших людей, которые останавливались у них при поездках в город. Мне казалось, мягчеет лицо у Федоры и ответы ее не так злы.