Питу не разрешили петь, когда «The Beatles» впервые выступили на радиопередаче в Манчестере, но когда после эфира они собрались все вместе, Пита незаслуженно обругал отец Пола, заявив, что он все время старался привлечь к себе внимание. Маккартни–старший хотел, чтобы «The Beatles» избавились от Леннона, который имел дерзость называть его по имени и — он не раз предупреждал об этом Пола — оказывал на группу дурное влияние. Он, однако, понимал, что Джон и Пол были основной творческой силой коллектива, молодой Джордж особо не старался выделяться, но вот Пит всегда стоял особняком — его лицо отдельно печатали на обложке Mersey Beat и на афишах («Сегодня для вас поет Пит Бест!!!»), а когда Боб Вулер вызывал группу на бис — «…и снова Джон, Пол и…» — пауза — «Пит!!!», рев возбужденной публики достигал своего апогея.
Все это, может быть, и не имело бы такого уж значения, если бы этот тихий барабанщик с мягким голосом не держался отдельно от остальной троицы, эдакий Тони Кертис среди Pilzenkopfs («шляпка гриба», так по–немецки называлась «фирменная» прическа битлов), не принимавший бензедрин и прелудин и настолько обожавший свою девушку из Marks and Spencer's, что даже и не помышлял о том, чтобы хоть раз ей изменить. Даже из шуточек Джона, Пола и Джорджа можно было понять, что Бест был для них слегка… ну, вы понимаете. Одним словом, он должен был уйти.
«Последним гвоздем в крышку его гроба» стало прослушивание, устроенное Parlophone в одной из студий EMI на Эбби–роуд в Сент–Джонс Вуде.
Так как рок–н-ролльные барабанщики на концерте всегда имели тенденцию замедлять или ускорять темп в зависимости от своего настроения, на запись нередко приглашались ударники со стороны, как правило более техничные, чем штатный «метроном». В начале шестидесятых такого рода сессионными барабанщиками в Союзе музыкантов состояли Рон Боуден, ранее стучавший в «Kenny Ball Jazzman», Джимми Никол, Бобби Грэхэм, Клем Каттини из «The Tornados» и тридцатидвухлетний Энди Уайт из «The Vic Lewis Orchestra», которого Джордж Мартин пригласил — безо всякого пренебрежения к Питу Бесту (а потом и к Ринго, которого в тот раз не прослушивали) — на запись «Love Me Do», которую Маккартни и Леннон написали, чтобы выпустить в качестве дебютного сингла «The Beatles».
Кое–кто вспоминал, что шеф Parlophone отрицал, что с игрой Пита Беста было что–либо не так, а через два года утверждал противоположное. У себя в Ливерпуле Пит котировался не ниже Джима Хатчинсона, которого Эпштейн тайно считал преемником Беста. Предшественники легендарного трио конца шестидесятых, «The Big Three» считались самой сильной командой Мерсисайда; свой статус группа подтверждала и вне сцены — один из них умудрился выпить весь месячный запас бесплатного пива в Star–Club за один вечер. По словам Хатчинсона, лишь большая вероятность конфликта и последующей драки с Ленноном удерживала его от того, чтобы «баллотироваться» на пост битла. На самом же деле он боялся жестоких шуточек со стороны Леннона, из–за которых группу в 1960 году покинул более ранимый Томми Мур.
И в самом деле, если он однажды отклонил предложение играть в «Johny Kidd and the Pirates», зачем Хатчинсону уходить из «The Big Three» и связываться с какими–то «The Beatles»? Тем не менее он согласился заменить Пита Беста, когда тот не смог играть на двух концертах «The Beatles»; их никак нельзя было перенести на период между его увольнением и двухчасовой репетицией Ринго перед его дебютом в качестве официального члена группы перед аудиторией в пятьсот человек на танцах в зале Садового общества в Биркенхэде, которые состоялись в субботу 18 августа 1962 года.
Эпштейн проявил чудеса корректности: он позвонил в Стормсвилль и сообщил Вайолет, что «The Beatles» ждут, когда у Ринго закончится сезон в Скегнессе, чтобы забрать его к себе. Тем не менее Сторм, отнюдь не обладавший такими качествами, обвинил ребят в том, что они украли у него барабанщика. Это, однако, не помешало ему на всех парах устремиться в Ливерпуль, чтобы найти ему замену. Взяв с собой мать, он поспешил в Хэйманс–грин, чтобы выразить свое почтение семейству Бестов. Не хотел бы Пит поиграть с «The Hurricanes»? Он мог бы начать уже сегодня. Нет, сказала Мона, он все еще слишком подавлен. Сезон у Батлина был в самом разгаре, так что группе пришлось в срочном порядке взять Энтони Эшдауна, актера, который решил сесть за барабаны ровно на одну неделю, пока Норман Макгэрри из «Johnny Sandon and the Searchers» — еще одного коллектива на стадии распада — не займет эту должность. Наконец–то пришло то время, когда барабанщики лезли из кожи вон, чтобы играть у Рори Сторма.
Похоже, дела у группы пошли в гору: «The Hurricanes» заполучили шестнадцатилетнего Гибсона Кемпа из «Memphis Three», с надеждой на то, что тот когда–нибудь вырастет и сценический костюм Ринго придется ему впору. Брайан Эпштейн убедил Ринго, что в создавшихся обстоятельствах было бы не слишком вежливо требовать у Сторма (или Кемпа) пятнадцать фунтов, которые Старр когда–то выложил за этот костюм. Шоу в Садовом обществе было затишьем перед бурей. На следующий день в Cavern зрители устроили настоящий бунт, когда «The Beatles» вышли на сцену с новым барабанщиком, а Харрисон, который больше всех за него вступался, заполучил под глаз «фонарь». Стоя за спинами телохранителей, Брайан игнорировал все обвинения, которые публика выкрикивала в его адрес; он, как и Ринго, получил несколько анонимных писем от оскорбленных поклонников Беста.
На следующий день Брайан обнаружил, что злоумышленники прокололи все четыре колеса его «Форда Зодиак», что лишний раз явилось подтверждением того, на что жаловался скромный Ринго: «Все они любят Пита. Зачем брать какого–то ободранного кота взамен красивого и породистого?»
В соответствии с новым статусом Ринго сбрил свою жидкую бороденку и, по настоянию Эпштейна, отправился в парикмахерскую Ноте Brothers, чтобы сделать стрижку на манер битлов (правда, понадобился еще год, чтобы его новая прическа полностью соответствовала требованиям работодателей). Нейл Аспинелл подбросил Старра на Эдмирал–гроув, и, чтобы успокоить Элси, потрясенную переменами в его внешнем виде, Ринго заявил: «Да ладно, мам, не так уж сильно я и изменился», — что было расценено Аспинеллом как первое проявление «битловского рингоизма».
Миссис Старки, может, и смирилась с коротенькой челочкой сына, но когда фото группы в новом составе было напечатано в Mersey Beat, читатели долго не могли понять, почему вместо прекрасного принца им подсунули жабу. В газете сообщалось о том, что «смена кадров» произошла по обоюдному согласию в результате двустороннего соглашения, которое было заключено в дружелюбной атмосфере, однако, судя по тому, что в Cavern группе всякий раз оказывали враждебный прием, вряд ли имело смысл скрывать правду.
Для многих из тех, кто хоть раз слышал Пита, он навсегда остался битлом, хотя большинство фэнов остались верными группе и смирились с существованием нового ударника.
«Первые несколько недель нам приходилось трудно, — признавал Харрисон, — но потом, мне кажется, большинство поклонников приняли Старра».
Спустя несколько неприятных минут, во время которых группа выходила на сцену Cavern (особенно когда Джордж с подбитым глазом громко поприветствовал Ринго), разгоряченная публика разразилась бурными овациями. У поклонников «The Beatles» не оставалось большого выбора: либо они принимают нового участника, либо отворачиваются от группы; уже к ноябрю зрители из первых радов кричали Джону и Полу, чтобы те разрешили Ринго спеть какой–нибудь номер. И все это, как отмечала Mersey Beat, «…благодаря его изумительному, застенчивому характеру, который так импонирует фэнам». Одним словом, Ринго стал для них новым Питом Бестом (пусть он и не обладал такой сногсшибательной наружностью), битлом, которого девушки любили скорее как брата, а не красавца с демонической внешностью.
