Что касается музыки, то Ринго не привнес в саунд «The Beatles» никаких существенных изменений. Молодой, подававший надежды вокалист «Bootle» Пол Крэмер не «считал, что «The Beatles» стали играть лучше, пригласив Ринго Старра. Я никогда не сомневался в том, что он хороший ударник, но с Питом группа была более жесткая, «необузданная». Ринго, который во время игры часто закрывал глаза, вряд ли был более сдержанным, чем Пит. В иерархии группы он подчинялся даже Джорджу — хотя тот был самым младшим из них; во время общественных волнений, вызванных увольнением Беста, Старр предпочитал держаться в тени. С тех пор о нем стало складываться впечатление как о человеке, который хотел бы играть «за дымовой завесой. Я не против того, чтобы болтать и улыбаться. Просто я делаю это не так уж часто. У меня не слишком улыбчивое лицо и болтливый язык».
Когда вышла первая авторизованная биография «The Beatles», историю группы пришлось «слегка подправить»: в новом варианте Ринго представал уже не как наемный барабанщик, а как сознательный, продуманный выбор группы, «верх совершенства», но тогда, в 1962 году, он, так же как и Пит Бест, ничем не отличался от остальных посредственных ударников. Самым трудным делом после отставки Беста было вернуть расположение (и микроавтобус) Нейла Аспинелла, который был до глубины души возмущен закулисными интригами группы. После долгих Уговоров Аспинелл все же остался роуд–менеджером группы, время от времени оставаясь ночевать у Бестов, с которыми он еще долгое время поддерживал теплые, дружеские отношения. Нейл вел себя с Ринго довольно вежливо, но еще не проявлял по отношению к нему особого дружелюбия, поскольку тот еще не принадлежал к «клану» «The Beatles»: Старр даже не присутствовал на венчании Леннона и Синтии Пауэлл, которая была беременна от Джона (никто из битлов не удосужился его туда пригласить).
В то время Ринго значил для группы не больше, чем в свое время Джимми Никол (еще один «избранный битл», который заменил Старра во время мирового турне, когда тот свалился с тонзиллитом). «Ребята были ко мне очень добры, но я чувствовал себя чужаком. В такую группу попасть не так–то просто. У них сложилась своя атмосфера, свое собственное чувство юмора. Это вроде маленького мирка, в который посторонним вход запрещен».
Ринго напоминал метеорит, по воле случая попавший в их маленькую вселенную, сконцентрированную на своих внутренних процессах; он затягивался сигаретой и согласно кивал всем, кто бы с ним ни заговаривал, если кто–нибудь из группы или роуд–менеджер случайно обижали его, рассказывая о вечеринках, на которых он не был, о концертах, на которых он не играл, или о людях, с которыми он никогда не встречался.
— Это все равно что попасть в новый класс, — рассуждал Старр. — Все знают всех, кроме тебя.
Ринго был самым старшим из битлов и единственным, в ком не было примеси ирландской крови, а значит, и лукавства. Кроме того, от него не было никакого толку в смысле пения: его голос абсолютно не сочетался с остальными тремя, когда те записывали в студии трехголосные вокальные гармонии, настолько отточенные тысячами «живых» выступлений, что идеально ложились на пленку.
Стараясь не вмешиваться со своими глупостями в работу остальных битлов, Ринго получил прекрасную возможность дать каждому из них подробную характеристику. Легче всего он сходился с избирательно дружелюбным Харрисоном, который, играя на гитаре лучше Леннона и Маккартни, по возрасту и интеллектуальному развитию уступал и тому, и другому; композиторский союз Пола и Джона всегда служил для Джорджа источником эмоционального замешательства. Не имея возможности проникнуть в эту «касту внутри касты» Леннона — Маккартни, Джордж боготворил рассеянного Джона, для которого он был «надоедливым ребенком, вечно болтающимся под ногами». Из–за того что у Харрисона сложились более близкие отношения с Маккартни — еще со времен учебы в ливерпульском институте, — Джордж оказался в положении младшего брата, для которого средний брат — непреодолимый барьер на Пути к старшему.
Ринго тоже, хотя и в меньшей степени, чем Харрисон, восхищался Ленноном, который был «нулевым» гитаристом, зато блестяще справлялся с ролью рок–вокалиста: он инстинктивно — пускай довольно грубо — умел подчинять себе публику, разъяряясь до такой степени, что, по словам Боба Вулера, «производил впечатление действительно жесткого парня». Такое поведение на сцене явно шло вразрез с его строгим воспитанием представителя среднего класса, которое он получил, живя в Вултоне, пригороде Ливерпуля. Учась в художественном колледже, Джон слыл остряком, который частенько срывал лекции; всем казалось, что в его прищуренных близоруких глазах (Леннон был слишком самолюбивым, чтобы носить очки) таится постоянная усмешка.
Джон был прекрасным карикатуристом, а кроме того, писал сюрреалистические рассказы и бессмысленные стихи, которые Старр в своих ранних интервью национальным газетам охарактеризовал как «самые странные из тех, какие когда–либо сочиняли, но, очевидно, без них Джон бы просто свихнулся». Ринго вежливо хихикал, когда Леннон рассказывал о том, как он изобрел название группы:
— Мы думали о разных ползучих тварях, а потом добавили немножко бита (beetles— англ, «жуки», beat— «бит». — Прим. пер.).
Для Джона Хатчинсона самой «ползучей тварью» в «The Beatles» был Пол Маккартни, которого он называл «ничтожеством с законченным средним образованием»; более дипломатичный Ринго охарактеризовал Пола «очаровательно неискренним». Маккартни определенно имел право на такое поведение, ведь он, во–первых, был самым музыкально одаренным из всей четверки, а во–вторых, он был единственным из них, кто внешне напоминал Элвиса. Молодой человек с наиболее ярко выраженными гетеросексуальными наклонностями, Маккартни обошел остальную троицу и по числу любовных побед, заставляя своих клеветников завидовать ему черной завистью. Коллеги по группе называли Пола главным зачинщиком интриг и раздоров внутри коллектива, зато благодаря его красноречию и обаянию «The Beatles» пользовались благосклонностью менеджеров и импресарио всех мастей.
В творческом союзе Леннон — Маккартни Пол был более плодовитым, чем Джон; сингл «Love Me Do» был лишь надводной частью айсберга. Конечно, и до них в Ливерпуле существовало великое множество поп–композиторов, в чем была немалая заслуга Mersey Beat, некоторые из них даже писали песни для других исполнителей: Стюарт Слэйтер из «The Mojos» — для «Flamingos» Фэрона, а Ли Кертис — для Расса Конуэя, впрочем, безрезультатно. Никто из них не пользовался столь внушительным коммерческим успехом, какого достигли Леннон и Маккартни к 1963 году. Любимая песня Старра, энергичная «I Saw Her Standing There», была наиболее удачной из всех кавер–версий, сделанных «The Beatles». Включая в свой концертный репертуар все больше и больше собственных сочинений, Джон и Пол «отдавали» другим исполнителям вещи, которые уже не подходили им для исполнения. Они пообещали отдать Берил Марсден «Love of the Loved», но потом Брайан Эпштейн настоял на том, чтобы передать песню Силле Уайт. Впоследствии она стала Силлой Блэк — после того, как она и другие ливерпульские музыканты, включая «Gerry and the Pacemakers», «The Big Three», «Billy J Kramer» и «Fourmost» Билли Хэттона, подписали контракт с компанией Эпштейна NEMS Enterprises.
Вне зависимости от того, насколько успешно шли дела у всех этих исполнителей, профессиональным и личным приоритетом для Брайана Эпштейна всегда оставались «The Beatles». Группа не была в восторге от его идеи превратить их в «причесанный» поп–ансамбль, но все возражения утихли, как только Брайан договорился с Джорджем Мартином о контракте на выпуск двух синглов и продолжении сотрудничества с группой, если пластинки будут продаваться успешно.
Если по идеальному произношению Джорджа Мартина невозможно было распознать в нем выходца из низов северного Лондона, то определить ливерпульское происхождение Эпштейна мог только профессионал. Брайан родился в Дингле, а его детство прошло в Чайлдуолле — еще более рафинированном районе, чем Вултон. Когда в небе над Ливерпулем появились первые фашистские самолеты, Эпштейны переехали в съемную квартиру в Сауспорте и оставались там до 1944 года. Брайан, которому к тому моменту исполнилось десять лет, прошел через несколько дорогих интернатов, где приверженцы антисемитизма и гомосексуальной любви сделали из него того, кем он впоследствии стал. Затем была недолгая служба в армии и плодотворный год в Королевской академии драматического искусства.
