Почему же она, Сирокко, не может просто расслабиться и получить удовольствие?

Наверное, она выдала часть своей озабоченности, так как Габи стала вдруг серьезна. Тронув Сирокко за руку, она настойчиво взглянула на подругу, затем медленно покачала головой. Обе молчали, не отваживаясь заговорить, но все существо Габи лучше всяких слов сообщало: «Тебе незачем меня бояться».

Сирокко улыбнулась. Габи тоже. Вычерпывая остатки варева, они держали тарелки у самых ртов и не заботились о застольных манерах.

Но все уже было по-другому. Габи молчала. Вскоре руки ее забила дрожь, и тарелка загрохотала по ступенькам. Она рыдала, захлебываясь слезами, а когда Сирокко положила ей на плечо руку, слепо за нее ухватилась. Подтянув колени к самому подбородку, Габи спрятала лицо на груди у Сирокко — и безутешно рыдала.

— Господи, больно… так больно…

— Не держи в себе. Поплачь. — Сирокко прижалась щекой к коротким черным волосам, которые уже можно было слегка взъерошить, затем приподняла лицо Габи за подбородок и стала искать для поцелуя свободное от повязок место. Совсем собралась было чмокнуть Габи в щеку, но в самый последний момент, неожиданно для себя самой, вдруг поцеловала ее в самые губы. Влажные, теплые.

Громко шмыгая носом, Габи долго-долго смотрела на подругу. Потом снова спрятала лицо.

Зарылась носом во впадину у ключицы и застыла. Ни дрожи, ни рыданий.

— Почему ты такая сильная? — спросила она. Глухой голос звучал близко-близко.

— А почему ты такая храбрая? Ты же мне без конца жизнь спасаешь.

Габи покачала головой.

— Нет, я серьезно. Если б я не могла сейчас на тебя опереться, я просто бы спятила. А ты даже не плачешь.

— Я так просто не плачу.

— Изнасилование — это что, так просто? — Габи снова настойчиво искала глаза Сирокко. — Проклятье, меня боль совсем измучила. Мне больно от Джина и больно от тебя. Не знаю, от кого больнее.

— Габи, я охотно занялась бы с тобой любовью — только бы тебе не было так больно. Но меня тоже мучает боль. Физическая.

Габи опять покачала головой.

— Таких жертв мне от тебя не нужно. Даже если бы ты прекрасно себя чувствовала. Если всего лишь «охотно» — тогда это ни к чему. Я ведь не Джин. Пусть лучше мне будет больно — но так использовать тебя я не желаю. Я слишком тебя люблю.

Что сказать? Что же сказать? «Говори правду», — велела себе Сирокко.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь тебя полюбить. В смысле — так же. Но черт меня возьми, — притянув к себе Габи, она быстро вытерла ей нос, — черт меня возьми, если ты не лучшая моя подруга за всю мою жизнь.

Габи еле слышно вздохнула.

— Придется пока что хоть этим обойтись. — Сирокко подумала, что Габи сейчас снова заплачет, но ошиблась. Тогда она еще раз ненадолго притянула ее к себе и поцеловала в шею.

— Тяжкая у нас жизнь, правда? — тихонько спросила она.

— Точно. Давай спать.

Поначалу они устроились на трех ступеньках. На верхней раскинулась Габи, на средней металась и ворочалась Сирокко, а на нижней тлели последние угли костра.

Ночью Сирокко, дико крича, проснулась в кромешной тьме. Пот струился по всему ее телу, пока она в ужасе ждала удара ножом. Габи притянула ее к себе и держала, пока кошмар не отошел.

— Давно ты сюда перебралась? — спросила Сирокко.

— Когда опять реветь начала. Спасибо, что пустила.

Вот лгунья! Но, подумав так, Сирокко улыбнулась.

Еще шагов тысячу жар нарастал — жарко стало так, что до стен было не дотронуться, а подошвы ботинок просто горели. Сирокко уже предвкушала горечь поражения, зная, что до середины еще по меньшей мере семь тысяч шагов, — а только оттуда можно будет ожидать начала охлаждения.

— Еще тысяча шагов, — решила она. — Если это получится. А если прохладней не станет, возвращаемся и пытаем счастья на поверхности. — Но она понимала, что трос уже слишком крут.

Еще до входа в туннель деревья на нем росли далеко друг от друга. Раньше, чем они доберутся до спицы, наклон троса составит восемьдесят градусов. Тогда-то и сбудутся худшие опасения Сирокко — две женщины фактически окажутся перед неприступной стеклянной горой.

— Как скажешь. Погоди, я сниму рубашку. А то уже совсем дышать нечем.

Сирокко тоже предпочла наряд Евы — и экскурсия по печке продолжилась.

Через пятьсот шагов они снова оделись. А еще через триста достали из рюкзаков теплые куртки.

Стены начали покрываться ледяной коркой, а под ногами захрустел снег. Подруги надели перчатки и натянули капюшоны меховых курток. Стоя в свете лампы, который, отражаясь от белых стен, вдруг сделался удивительно ярким, они выдыхали облака пара и смотрели, что там впереди. Коридор явно сужался.

— Еще тысяча шагов? — предложила Габи.

— Ты просто мысли мои читаешь.

Растущий со всех сторон лед вскоре вынудил Сирокко пригнуться, а затем и встать на четвереньки. Поскольку Габи держала лампу перед собой, Сирокко вскоре пришлось передвигаться чуть ли не в кромешном мраке. Помедлив, чтобы подышать на застывшие пальцы, она опустилась на живот и поползла по-пластунски.

— Эй! Я застряла! — Сирокко порадовало отсутствие у себя в голосе паники. Да, было страшно, но она не сомневалась, что, осади она назад, удастся высвободиться.

Скребущие звуки впереди затихли.

— Порядок. Здесь мне даже не повернуться, но дальше уже шире. Давай я проползу и посмотрю, чего там. Двадцать метров. Ага?

— Валяй. — Сирокко слышала, как удаляются звуки. Тьма поглотила ее с головой, и ей вполне хватило времени истечь ледяным потом, прежде чем свет вновь ее ослепил. Вслед за лампой, естественно, показалась и Габи. Брови у нее были белые от льда.

— Тут как раз самое узкое место.

— Тогда я лезу. Не затем забралась я в такую даль, чтобы торчать тут как пробка в бутылке.

— Конфет надо меньше кушать.

Габи протащить ее не смогла. Тогда Сирокко пришлось осадить назад и вытащить из рюкзака латунный ледоруб. В четыре руки поколов лед, они попробовали снова.

— Выдох! — скомандовала Габи и потянула ее за руки. Сирокко проскочила.

Позади от потолка отлетела метровая льдина и шумно заскользила вниз.

— Теперь понятно, почему здесь все-таки остался проход, — сказала Габи. — Трос гибкий. Он гнется, и лед колется.

— Ну да, и еще теплый воздух позади. Может, не будем тут затычками? Давай вперед.

Вскоре они смогли встать на ноги, а еще совсем скоро от льда осталось одно воспоминание. Скинув куртки, подруги стали гадать, что будет дальше.

Еще через 400 шагов послышался рокот. Он все нарастал — и вскоре Сирокко уже зримо представляла себе громадные механизмы, что тарахтят как раз за стенами туннеля. Одна стена разогрелась — но не так, как в той жаркой зоне, которую они уже прошли.

Наконец пришла уверенность, что звуки эти производит воздух, засасываемый в Месте Ветров и направляемый невесть куда наверх. Еще через две тысячи шагов рокот остался позади, и началась еще одна жаркая зона. Зная, что уже близок выход из туннеля, женщины заторопились вперед, не позаботившись даже о том, чтобы раздеться. Как и ожидалось, после достижения пика финской бани, температуру которой Сирокко оценила в семьдесят пять градусов, жара стала спадать.

Габи по-прежнему шла впереди. Ей и довелось первой увидеть свет. Свет был не ярче, чем с другой стороны, — лишь бледная серебристая полоска, что начиналась по левую руку и постепенно расширялась, пока женщины наконец не оказались на выступе рядом с тросом. Хлопнув друг друга по плечу, они стали взбираться дальше.

Постоянно поднимаясь и забирая к югу, они опять перебрались через широкий горб наверху троса и снова стали приближаться к дальней стороне. Трос здесь был уже совершенно голым — ни почвы, ни деревьев. Впервые Гея стала действительно похожа на машину, какой ее считала Сирокко, — немыслимо гигантскую конструкцию, созданную существами, которые, может статься, все еще жили в ступице. Идущий уже под углом в шестьдесят градусов, гладкий и прямой трос все приближался к краю расширенного дна спицы. Клинышек пространства меж тросом и спицей сузился теперь менее чем до двух километров.