— Да, — с благодарностью кивнула Верджинель.

— Но... почему?

— Тут дело не в «почему», — смущенно призналась Верджинель.

Искра прокрутила фразу у себя в голове, пытаясь уяснить смысл. Дело не в «почему». Но ведь всегда есть «почему». Титаниды народ правдивый, но порой всей правды они не говорят.

— Я тебе больше не нравлюсь? — спросила Искра.

— Ты мне по-прежнему нравишься.

— Тогда... если ты не можешь сказать почему, скажи хотя бы, что... что изменилось? Ведь что-то изменилось?

Верджинель неохотно кивнула.

— У тебя в голове, — наконец сказала титанида. — Там кое-что растет.

Искра невольно поднесла ладонь ко лбу. Она сразу же подумала про Стукачка и почувствовала, как по всему телу побежали ледяные мурашки.

Но ведь не всерьез же она.

— Я думала, оно быстро отомрет, — продолжила Верджинель. — Но ты все время его подкармливаешь, и скоро оно сделается таким большим, что уже не убьешь. Я горько тебя оплакиваю. И хочу попрощаться с тобой сейчас — прежде чем это что-то пожрет ту Искру, которую я любила.

Искра опять изо все сил попыталась уяснить смысл — и на сей раз кое-что получилось.

— Это как-то связано с моей матерью? Верджинель улыбнулась, радуясь тому, что Искра ее поняла.

— Да. Конечно. Тут самый источник.

Искра почувствовала, как ее снова захлестывает гнев. И на сей раз она не была уверена, что с ним удастся совладать.

— Слушай, черт тебя подери, если Робин тебя на это подбила...

Верджинель дала ей пощечину. Для титаниды удар был совсем невесомый. Искра даже не упала.

— Значит, Сирокко, да? Она сказала тебе, что я... Верджинель дала ей еще пощечину. Искра почувствовала на губах кровь. И заплакала.

— Прости меня, пожалуйста, — сказала Верджинель. — Но у меня тоже есть гордость. Никто тебе козней не строит. Я не позволила бы сделать себя орудием чьих-то планов по примирению тебя с твоей матерью.

— Это не твое дело!

— Совершенно верно. Это совсем не мое дело. У тебя своя жизнь, и ты должна поступать так, как считаешь правильным. — Она повернулась и направилась было прочь.

Искра бросилась вслед за титанидой и схватила ее за руку.

— Подожди. Пожалуйста, Верджинель, подожди. Я... что я могу сделать?

Верджинель со вздохом остановилась:

— Я знаю — у тебя и в мыслях не было поступать невежливо, но у моего народа считается грубостью предлагать советы в подобных ситуациях. Я не могу за тебя решать.

— Помириться с матерью, значит? — горько сказала Искра. — Сказать ей, что она запросто может... нарушать все торжественные клятвы... якшаться с этим...

— Не знаю, поможет ли это тебе. Я... я и так уже слишком много сказала. Иди к Тамбуре. Она совсем еще молода и некоторое время не будет этого замечать. Ты сможешь ездить с ней на прогулки.

— Не будет замечать... значит, другие титаниды тоже замечают...

Чудовищность этой мысли потрясла Искру. Она почувствовала себя раздетой. Неужели все ее тайные мысли видны любой титаниде?

Что же они видят?

Верджинель сунула руку в сумку и достала оттуда небольшую деревянную дощечку — такими она обычно пользовалась для резьбы.

На дощечке была изображена девушка, в которой нетрудно было узнать Искру. Девушка сидела в ящике с каменным выражением на лице. Снаружи ящика были остальные — Робин? Конел? Верджинель? — не столь ясно узнаваемые, но все в разных скорбных позах. Искра поняла, что ящик вполне может быть гробом. Но сидящая в нем девушка мертвой не была. Искру затошнило, и она попыталась вернуть дощечку титаниде.

— Посмотри внимательно на лицо, — велела Верджинель.

Искра посмотрела. Приглядевшись внимательнее, она заметила самоуверенную, кошачью усмешку на губах. Самодовольство? Глаза были просто пустыми дырами.

Искра оттолкнула дощечку. Верджинель взяла ее, грустно оглядела — а потом запустила в мрачные воды Рока.

— Разве не стоило сохранить? — горько спросила Искра. — Быть может, со временем она поднялась бы в цене. Хотя, пожалуй, там все слишком утрированно. Слишком уж все символично. Уверена, если б ты попыталась снова, вышло бы как надо.

— Эта уже пятая в одной и той же серии. Я делала их последние пять сноподобных периодов. Пыталась не обращать на них внимания. Выбрасывала. Но больше я не могу игнорировать то, что подсказывают мне мои сны. Ты отталкиваешь от себя тех, кто тебя любит. Это очень печально. А тебе нравится. Да, ты сама сказала — это не мое дело. Но быть рядом я в таком случае больше не могу. Прощай.

— Подожди. Пожалуйста, не уходи. Я... я скажу ей, что все в порядке. Принесу извинения.

Верджинель поколебалась, но затем медленно покачала головой:

— Не знаю, будет ли этого достаточно.

— Что же мне делать.

— Снова раскрыться, — без колебаний ответила Верджинель. — Ты закрыла свое сердце для любви. И дело не только в твоей матери. У тебя в канцелярии, к примеру, есть одна девушка. Ты едва ее замечаешь. А она тебя обожает. Она могла бы стать твоей подругой. Могла бы стать твоей любовницей. Не знаю. Но для такой, какая ты сейчас, не существует ни той, ни другой возможности.

Искра опять пришла в недоумение:

— О ком ты говоришь?

— Я не знаю, как ее зовут. Ты сразу ее найдешь, если только поищешь.

— Но как? Верджинель вздохнула:

— Искра, будь ты титанидой, я посоветовала бы тебе уйти куда-нибудь на время. Если б эта душевная болезнь меня заразила, я ушла бы в пустыню и постилась до тех пор, пока не вернула бы себе ясный взгляд на вещи. Не знаю, подходит ли такое для людей.

— Но я не могу. Моя работа... я нужна Сирокко...

— Да, — грустно признала Верджинель. — Конечно, ты права. Так что прощай.

Cирокко нашла Конела на холме, откуда открывался вид на учебный лагерь. Лагерь этот размещался на большом продолговатом острове в самом центре Рока. Была там солидная столовая и ученый плац. В воздухе висели выкрики сержантов, а крошечные фигурки новобранцев маршировали строем или одолевали учебные полосы препятствий. Когда Сирокко села рядом, Конел поднял взгляд.

— Ну и местечко, правда? — спросила она.

— Не самое мое любимое, — признался Конел. — Впрочем, с призывниками у тебя нет проблем.

— На последней поверке было тридцать тысяч. Я думала, придется предлагать прибавку в оплате и пайке, чтобы стольких заполучить, но они все прибывают. Славная штука патриотизм, разве нет?

— Никогда особенно не задумывался.

— А теперь задумываешься?

— Это точно. — Конел махнул рукой в сторону неоперившейся армии Беллинзоны. — Ты говоришь, им даже воевать не придется. Но вот ведь какая штука. Похоже, им хочется воевать. Даже...

— ...после всего того, что они увидели на Земле, — докончила Сирокко. — Знаю. Мне казалось, здесь будет трудно собрать добровольческую армию. Но теперь я думаю, что вряд ли человечество уже когда-либо лишится... какого-то глубинного, фундаментального вкуса к военным действиям. Рано или поздно Беллинзона станет слишком велика. Тогда мы заложим где-нибудь поблизости другой город, — возможно, в Япете. Вскоре после этого между городами завяжется оживленная торговля. А почти сразу после торговли — война.

— Неужели им нравится бегать по округе и получать приказы?

Сирокко пожала плечами:

— Кому-то нравится. А остальным... Многие, дай им волю, разошлись бы по домам. Мы ведь их не предупреждали, что вербуем их на время и что единственной возможностью увольнения является медицинское предписание. Половина тех людей уже сейчас думает, что сваляла дурака. — Она указала на огороженную площадку. — Вон видишь частокол? Это еще покруче исправительно-трудовых лагерей. Когда они оттуда выйдут, солдаты из них будут что надо.

Конел это знал; знал он и еще очень многое, связанное с тем, о чем Сирокко только что говорила. Он проводил здесь кучу времени, пытаясь это понять. Конел родился слишком поздно — когда время больших армий давно прошло. Воинская дисциплина была для него чуждой и пугающей. Солдаты, с которыми он общался, казались ему... какими-то другими.