— Вы все спятили, — буркнул Билл и хлопнул ладонью по койке. — Вы даже понятия не имеете, что там окажется. И потом. Ты серьезно считаешь, что сможешь взобраться по дымовой трубе 400 километров в вышину?

— Мы хотим посмотреть, возможно это или нет.

— Вы хотите там угробиться. Когда ты грохнешься оземь, твоя скорость будет за тыщу кэмэ.

— Поменьше. Я так прикидываю, что максимальная скорость в этой атмосфере — 200 с небольшим. И вообще, Билл. Если ты пытаешься меня взбодрить, то у тебя это хреново получается. — Сирокко никогда его таким не видела. И таким он ей совсем не нравился.

— Нам нужно держаться вместе, и ты сама это знаешь. Просто ты все еще комплексуешь из-за потери «Укротителя». Вот и пытаешься записаться в героини.

Не будь в его словах хоть крупицы правды, Сирокко не было бы так больно. Порой, пытаясь заснуть, она часами об этом думала.

— А воздух? Что, если там нет воздуха?

— Билл, мы не на коллективное самоубийство собрались. Если невозможно, значит, невозможно. А ты сейчас просто изобретаешь доводы.

Глаза его умоляли.

— Прошу тебя, Рокки. Подожди меня. Раньше я тебя ни о чем не просил. А теперь прошу.

Вздохнув, Сирокко жестом попросила Джина и Габи выйти из комнаты. А когда они вышли, присела на край койки и потянулась, чтобы взять Билла за руку. Тот руку убрал. Тогда Сирокко резко встала, кляня и себя, и Билла. Себя — за то, что решила так к нему подлизаться, а Билла — за то, что он ее отверг.

— Оказывается, Билл, я совсем тебя не знала, — тихо проговорила она. — Когда мне бывало одиноко, ты поддерживал меня, и я думала, что со временем тебя полюблю. Ведь я не так легко влюбляюсь. Быть может, я слишком недоверчива — не знаю. Рано или поздно каждый начинает указывать, какой ему желательно меня видеть. Теперь и ты за это взялся.

Билл молчал и даже на нее не глядел.

— Ты сейчас так по-свински себя ведешь, что просто выть хочется.

— Хотелось бы посмотреть.

— А зачем? Чтобы я вписалась в твои представления о том, чего следует ждать от женщины? Черт возьми, ведь когда мы познакомились, я была капитаном. И тебя это как будто не очень волновало.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я о том, что если я сейчас уйду, между нами все будет кончено. Потому что я не намерена дожидаться, пока ты явишься, чтобы мужественно меня оберегать.

— Не понимаю…

Тут она взвыла, выругалась — и сразу полегчало. А когда полегчало, Сирокко даже удалось испустить горький смешок. Билл обалдел. Габи сунула было голову в дверь, но тут же скрылась, едва поняла, что замечать ее подруга отказывается.

— Ладно, — проговорила Сирокко. — Ладно. Я просто комплексую. Все оттого, что я проворонила свой корабль и должна отыграться, с ног до головы покрыв себя славой. Еще у меня страшный мандраж от неспособности собрать воедино команду и заставить ее работать на общую цель. Я такой хреновый капитан, что даже тому единственному человеку, от которого, как мне казалось, я могу ждать понимания и уважения, мне приходится говорить: заткнись и делай как сказано. Да уж, странная я женщина. Сама это знаю. И хорошо — может, даже слишком хорошо — понимаю, что все было бы по-другому, будь я мужчиной. Поневоле закомплексуешь, глядя, как без конца выходит одно и то же. И поневоле начнешь звереть, понимая, что нужно быть вдвое лучше мужчин — иначе должность тебе не светит.

Ты не согласен с моим решением подниматься к ступице. Ты высказал свои возражения. Еще ты сказал, что любишь меня. Хотя, наверное, уже не любишь. Мне очень жаль, что так вышло. Но я приказываю тебе ждать здесь, пока я не вернусь. И кончен разговор.

Билл непреклонно сжал губы. Потом ответил:

— Я люблю тебя. Потому и не хочу, чтобы ты уходила.

— Господи, Билл. Да не нужна мне такая любовь. «Я люблю тебя. Так что сиди смирно, пока я тебя не связал». Больнее всего, что как раз это ты и делаешь. Если ты не можешь видеть во мне самостоятельную женщину, способную принимать собственные решения и самой заботиться о себе, мне лучше вообще на глаза тебе не попадаться.

— А такая любовь как называется?

Ей хотелось заплакать, и уже было почти все равно.

— Хотела бы я знать. Может, такой любви вообще не бывает. Может, один всегда должен терпеть заботу другого. Но тогда мне придется подыскать мужчину, который будет мне подчиняться, потому что иной вариант меня не устраивает. Разве мы не можем просто заботиться друг о друге? В смысле, когда тебе туго, я тебе помогаю, а когда я слабею, ты меня поддерживаешь.

— Да ты, похоже, никогда не слабеешь. Ты же только что сказала, что сама можешь о себе позаботиться.

— Каждый должен о себе заботиться. Но если ты думаешь, что я железная, то ты меня совсем не знаешь. Сейчас, к примеру, я как дитя малое. Стою и думаю — неужели ты отпустишь меня без поцелуя? Неужели даже удачи не пожелаешь?

Проклятье, слезы все-таки навернулись. Сирокко быстро их утерла, не желая давать Биллу повод думать, что она пускает в ход излюбленное женское оружие. «Черт, — подумала она, — как же меня заносит в такие безысходные ситуации. Сильная я или слабая — а вечно оборону держу».

На поцелуй Билл сподобился. А когда поцеловались, говорить вроде бы уже стало и не о чем. Сирокко так и не разобрала, как Биллу ее сухие глаза. Она знала, что ему больно. Но не стало ли ему еще больнее?

— Возвращайся поскорее.

— Обязательно. Не тревожься за меня. Я крепкий орешек.

— Будто я не знаю.

— Два часа, Габи. Самое большее.

— Знаю, знаю. И хватит об этом, ладно?

Сидя на гладкой равнине к востоку от Титанополя, Свистолет казался еще громаднее. Обычно пузыри ниже уровня деревьев не опускались. Чтобы убедить его сесть на землю, в городе пришлось потушить все огни.

Сирокко оглянулась на Билла. Он стоял на костылях рядом с носилками, в которых его приспособились возить титаниды. Он помахал, и она помахала в ответ.

— Все, Рокки, сдаюсь, — стуча зубами, выдавила Габи. — Поговори со мной, скажи что-нибудь.

— Спокойно, девочка, спокойно. Открой глазки, ага? Смотри, куда ступаешь. Оба-на!

В желудке пузыря образовалась целая очередь из доброго десятка разных животных. Все они сильно смахивали на жаждущих поскорее добраться домой пассажиров метро. Но дисциплина у этих пассажиров хромала. Выбираясь наружу, они устроили настоящую чехарду. И сбили Габи с ног.

— Рокки, помоги! — выкрикнула Габи, рискнув бросить на Сирокко лишь один быстрый взгляд.

— Сейчас. — Перекинув свой рюкзак Кельвину, который вместе с Джином уже был внутри, Сирокко помогла подруге. Коротышка Габи просто леденела от страха.

— Два часа.

— Два часа, — тупо повторила Габи.

Послышалось торопливое цоканье копыт, и у открытого сфинктера появилась Волынка. Она ухватила Габи за руку.

— Вот, малышка, — пропела она. — Это поможет тебе в беде. — И титанида сунула Габи бурдюк с вином.

— Откуда ты узнала… — начала было Сирокко.

— Я увидела страх в ее глазах и вспомнила, какую услугу она мне оказала. А что? Я плохо придумала?

— Девочка моя, ты чудесно придумала. Спасибо тебе от нее. — О своем бурдюке, припасенном для той же цели, Сирокко решила не упоминать.

— Я не стану опять тебя целовать, раз ты говоришь, что вернешься. Удачи вам всем, и пусть Гея обязательно вернет вас назад.

— Удачи. — Отверстие бесшумно закрылось.

— Что она сказала?

— Она хочет, чтобы ты в хлам нарезалась.

— Да я уже приложилась разков пять-десять. Но раз уж ты вспомнила…

Потом Габи все-таки не выдержала и стала визжать как резаная. Тогда Сирокко взялась накачивать ее до потери памяти и рассудка. Наконец, удостоверившись, что Габи уже впору класть на большое блюдо и подавать на обеденный стол, она присоединилась к мужчинам в передней части гондолы.

Свистолет уже поднялся в воздух. Из дырки у его носа все еще выливался водяной балласт.