Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Наверняка ты про нас с Конелом знаешь.

— Конечно знаю.

— Он хочет снова со мной жить.

— Зачем ты его выставила?

— Я его не... — Но она его выставила. «Ладно, в этом можно признаться», — решила Робин. Случилось это почти килооборот назад, и спала она с тех пор совсем мало. Просто отвыкла спать одна, убеждала себя Робин, точно зная, что дело не только в этом.

— Думаю, отчасти тут Искра повлияла, — сказала она. — Она мне как живой укор. И чувствую вину. Я хотела снова с ней сблизиться.

— Ну и как, удачно?

— Бесчувственная ханжа, подлая сопливая... — Усилием воли Робин прервалась, пока вся ярость не вырвалась наружу. — Вся в меня, — беспомощно призналась она затем.

— Неправда. И это нечестно по отношению к ней.

— Но я...

— Послушай минутку, — перебила Сирокко. — Я много об этом думала. Думала с того самого пира, когда мы дали клятву и начали планировать захват Беллинзоны. Я...

— Так ты еще тогда знала?

— Терпеть не могу, когда друзья попадают в такую беду. Я держалась в стороне только потому, что на самом деле в таких делах люди советов не любят. Но кое-какие у меня есть. Если желаешь.

Робин не желала. Она давно уже уяснила, что планы и наблюдения мэра обычно оказываются именно тем, что нужно. И очень часто именно тем, чего ни в какую делать не хочется.

— Да, желаю, — отозвалась она.

Робин отсчитала триста ступенек, прежде чем Сирокко снова заговорила. «Великая Матерь, — подумала она. — Дело, наверное, и правда табак, если ей требуется столько времени, чтобы выбрать нужные слова. За кого же она меня принимает?»

— Искра еще не уяснила для себя разницы между злом и грехом.

Робин отсчитала еще пятьдесят ступенек.

— Я тоже, наверное, — наконец сказала она.

— Я, естественно, считаю, что я-то для себя ее уяснила, — усмехнувшись, продолжила Сирокко. — Позволь, я скажу тебе, что я на самом деле думаю, а потом решай как знаешь.

Еще десять ступенек.

— Грех — это нарушение законов племени, — сказала Сирокко. — Во многих земных сообществах то, что ты практиковала в Ковене, считалось грехом. Есть и другое слово. Извращение. Исторически так сложилось, что большинство людей видели в гомосексуальности извращение. Далее. Я слышала штук сто теорий насчет того, почему люди бывают гомосексуальны. Доктора утверждают, что это идет из детства. Биохимики уверены, что все дело в каких-то химикалиях, поступающих в мозг. Воинствующие голубые орут, что быть голубым хорошо, и так далее. Вы там, в Ковене, говорите, что мужчины — порождение зла и что только злая женщина станет входить с ними в связь. У меня лично нет никакой теории. Мне просто наплевать. Мне без разницы, гомосексуален там кто-то или гетеросексуален. Но для тебя существует разница. И существенная. По твоим представлениям, поделившись с мужчиной священным знанием, ты согрешила. Ты стала извращенкой.

Еще пятьдесят ступенек, пока Робин все обдумывала. Ничего нового тут для нее не было.

— Сомневаюсь, поможет ли мне все это, — наконец сказала она.

— Я не обещала помочь. Думаю, твоя единственная надежда — взглянуть на все объективно. Я попыталась. И пришла к выводу, что по непонятным для меня причинам некоторые люди ведут себя так, а другие иначе. На Земле, с ее подавляющими общественными причинами быть гетеросексуалом, всегда находились те, которые таковыми не были. В Ковене — все то же самое, но в зеркальном отображении. Полагаю, в Ковене тьма-тьмущая несчастных женщин. Вероятно, они даже не догадываются, что же делает их несчастными. Возможно, им это снилось. Греховные сны. Но их проблема заключается в том, что — неважно, по каким причинам: биологическим, поведенческим, гормональным, — они... ну, скажем, с точки зрения Ковена, они розовые. Они были бы куда счастливее с мужскими половыми партнерами. Не знаю, рождаешься ты розовой или становишься — будь то на Земле или в Ковене. Но я думаю, что для Ковена ты извращенка.

Лицо Робин запылало, но она не нарушила ритма долгого спуска. Лучше было выяснить все до конца.

— Ты думаешь, мне следует иметь мужчину.

— Не все так просто. Но что-то в твоей личности переплетается с чем-то в личности Конела. Будь он женщиной, счастливей тебя в Гее сейчас никого бы не было. Но раз он мужчина — ты одна из самых несчастных. И все потому, что ты купилась на большую ложь Ковена — пусть даже ты думаешь, что уже достаточно для этого повзрослела. Миллионы земных мужчин и женщин купились на большую ложь земной культуры — и умерли такими же несчастными, как ты сейчас. Уверяю тебя, все это очень глупо.

— Да, но... черт побери, Сирокко. Я и сама это понимаю. Мне тоже приходили в голову эти мысли...

— Но ты не очень успешно с ними боролась.

— А как насчет Искры?

— Насчет Искры? Если она не сможет принять тебя такой, какая ты есть, значит, она не та, какой ты ее надеялась увидеть.

Несколько сот шагов Робин об этом думала.

— Она взрослая, — сказала Сирокко. — И сама вправе принимать решения.

— Я знаю. Но...

— Она воплощает в себе неумолимую ковенскую мораль.

— Но... могу я помочь ей с этим покончить?

— Нет. Я даже не уверена, способна ли ты вообще ей помочь. Впрочем, — может, мне и не следует об этом говорить — но думаю, только время решит твои проблемы. Время и одна титанида.

Робин хотела об этом расспросить, но Сирокко больше ничего не сказала.

— Так, по-твоему, я должна позволить Конелу вернуться?

— Ты его любишь?

— Иногда кажется, что да.

— Я не очень многое знаю с уверенностью, но одно я знаю точно. Только любовь действительно кое-чего стоит.

— Я с ним счастлива, — призналась Робин.

— Вот и хорошо.

— Мы... нам хорошо в постели.

— Тогда просто глупо проводить время где-то еще. Это очень годилось для твоей прапрапрабабки. Да, ты происходишь от длинной череды лесбиянок, но в крови у тебя есть что-то от извращенки. Еще сотня шагов, потом еще одна.

— Ладно. Я подумаю, — сказала Робин. — Ты объяснила мне, что такое грех. А что такое зло?

— Знаешь, Робин... зло я узнаю, когда его вижу.

Для дальнейшей беседы времени просто не осталось. Робин вдруг с удивлением поняла, что они оказались на самом дне лестницы Диониса.

Здесь было совсем иначе, чем у других региональных мозгов. Робин уже довелось повидаться с тремя из них: Крием, по-прежнему преданным Гее; Тефидой, ее врагом; и Тейей, одной из сильнейших союзниц Геи. Двенадцать региональных мозгов решили, кто на чьей стороне, еще давным-давно, во время Океанического Бунта, когда сама земля сделалась неверна Гее.

Несчастьем для Диониса было оказаться между Метидой и Япетом, двумя сильнейшими и активнейшими сподвижниками Океана. Когда разразилась война, зажатый в клещи Дионис был смертельно ранен. Умирал он долго, но теперь уже лет пятьсот был мертв.

На дне лестницы царил мрак. Шаги звучали гулко. Во рву, что окружал массивную коническую башню, прежде бывшую Дионисом, было сухо. В то время как Тефида сияла красным внутренним светом, представляясь бдительной и разумной даже в полной неподвижности, Дионис явно был трупом. Некоторые части башни уже обрушились. Сквозь зияющие дыры Робин даже сумела разглядеть решетчатую внутреннюю структуру. Когда на нее попал луч фонарика Сирокко, структура отбросила мириады зайчиков.

Потом фонарик повернулся в другом направлении — и отражений там оказалось всего два. Два одинаковых отсвета располагались в двух метрах друг от друга, находясь внутри большого сводчатого входа в туннель. Впечатление было такое, будто в туннеле стоит поезд.

— Давай, Наца, выползай, — прошептала Сирокко. Сердце Робин едва не выскочило из груди. Память вернула ее на двадцать лет назад, и даже раньше...

... к тому дню, когда ей, совсем юной девушке, подарили крошечную змейку, южноамериканскую анаконду, Eunectes murinus. Змейка должна была стать ее демоном. Демоном Робин — никаких там кошечек или ворон; нет, у нее будет змеюга. Робин назвала анаконду Нацей — что на одном из земных языков означало «свинка», — увидев, как та разом сожрала шесть перепуганных мышей.

267
{"b":"205131","o":1}