Затем Гея выплевывала голову в «воскрешалку» — и дюжину оборотов спустя из другого конца «воскрешалки» вылезал какой-нибудь хныкающий ублюдок.

Ублюдку этому богиня говорила: «Ты Распутин!» или «Ты Лютер!», торжественно бубнила Проповедь, в которую тому надлежало уверовать, — и отпускала недоноска в мир.

Жили жрецы, если так можно выразиться, довольно долго — в отличие от зомби, чья полужизнь длилась около килооборота. Однако и жрецы достигали той точки, когда уже могли только лежать и подергиваться, что забавляло Гею лишь краткое время. Поэтому она уже провела через свои владения кучу лютеров и вагон Распутиных.

Все обожали Геины шуточки.

Но перед самым прибытием царя Гея представляла собой один жуткий спецэффект ростом за те чертовы пятнадцать метров. Вышло все это, конечно, из-за Океана. Океан был Врагом.

Почти того же калибра, что и сама Сирокко Джонс. Не могло быть никакого повода для хорошего настроения, пока царя несли над гиперборейскими просторами Океана.

По правде, немногие из обитатели Преисподней были особенно довольны такой близостью к Океану. Именно от Океана и следовало держаться подальше на Изгибе Великого Колеса — чтобы не нависал он так грозно, напоминая гигантскую штормовую волну айсбергов. Многие из самых преданных лизоблюдов и то слонялись с поникшими плечами. Запросто можно было сделать состояние на концессии за «гусиную кожу».

Но затем царь вылетел из сумеречной зоны и появился над Ключом Соль — самым юго-западным из восьми регионов Гипериона — всего в трехстах километрах от Ключа Реминор, где стояла лагерем Преисподняя. И быть может, что-то Гея сделала с солнечными панелями — там, в вакууме, — теми, что постоянно направляют под углом солнечный свет на богатый и бойкий Гиперион. А быть может — просто почувствовала колоссальное облегчение. Знаешь, брат, когда пятнадцатиметровая звезда/богиня испускает вздох облегчение, это, брат, до кончиков ногтей ощущаешь... Но так или иначе тот нескончаемый и неизменный день вдруг сделался ярче.

Внезапно налево и направо пошли приказы — и все принялись буквально икру метать, чтобы первым облизать божественную задницу.

— Вина! — протрубила Гея. — Пусть земля сочится вином! — Тут же двадцать ошарашенных виноделов были выведены, перевернуты и набиты будто страсбургский сыр, пока шабли не потекло в тысячи фляжек.

— Яств! — гудела богиня. — Откройте мощный рог изобилия, и пусть мое изобилие полнит просторы! — Масло плавили тоннами, а зерна лопатами и ведрами наваливали во вращающиеся утробы тридцати аппаратов для приготовления воздушной кукурузы размерами с бетономешалки — которые, по сути, первоначально и были бетономешалками. Под аппаратами быстро разводили огонь, и вскоре горячие желтые хлопья уже разлетались во все стороны, засыпая землю, пожираемые легионами продюсеров, что на время забыли о своей жажде до свежей пленки в священном безумии пожирания воздушной кукурузы. Десятки тысяч сосисок шипели на сотнях рашперов, а из жестких сосцов грузовиков тек молочный шоколад.

— Кино! — ревела Гея. — Пусть это будет фестиваль во славу царя — самое изумительное целлулоидное празднество всех времен и народов! Пусть крутят фильмы сразу на трех экранах, вывесят список льготников и поднимут цену в кассе!

Затем Гея перешла к перечислению названий. «Царь Царей». «Величайшая история из когда-либо рассказанных». «Иисус Христос Суперзвезда». «Иисус». «Иисус-II». «Иисус-Ш и IV». «Назорей». «Евангелие от Матфея». «Жизнь Бриана». «Бен-Гур». «Бен-Гур-П». «Вифлеем!» «История о Голгофе». Послышался недовольный ропот жрецов мусульманского, иудаистского или мормонского происхождения, но слишком тих оказался этот ропот — и быстро забыт во всеобщем веселии.

Ибо кто стал бы жаловаться? Царь прибывал! Хватало и вина, и яств, и фильмов. И Гея была счастлива. Чего еще могла желать Преисподняя?

Но случилось и кое-что еще.

Минут за десять до ожидаемого прибытия царя, когда празднество начало набирать полный размах, Гея вдруг вскочила, сделала четыре невероятных шага, а затем указала в небо и расхохоталась в синераму.

— Она на подлете! — Гея завизжала так, что разлетелись глаза у доброго десятка болексов и аррифлексов, а по спинам всех в радиусе десяти километров побежали мурашки дикого ужаса. Истины ради следует добавить — это касалось лишь обладателей таких спин, по которым еще могли бегать мурашки.

— Она прибывает, прибывает, прибывает! — Гея подпрыгивала так, что создавала добрые семь-восемь баллов по шкале Рихтера. Буфет рухнул, и дерево-осветитель — тоже. — Это Сирокко Джонс. Двадцать лет прошло — и я все-таки выманила ее на поединок.

Тогда все стали напрягать зрение — и вскоре увидели, как неуклюжий прозрачный самолетик — сущая нелепость — закружил у них над головами.

— Давай вниз! — насмехалась Гея. — Давай вниз и сражайся, ты, заяц без яиц! Давай вниз, и станешь жрать свою же печенку, предательница вонючая, ты, убийца... ты, маловерная! Иди же! Иди ко мне!

Но самолет лишь кружил.

Гея набрала побольше воздуху и проревела:

— Он выучится любить меня, Сирокко!

Опять ничего. Народ начал прикидывать, на ошиблась ли Гея. Богиня уже много лет рассказывала им про Сирокко Джонс. Наверняка помянутая Джонс не может быть такой маловыразительной.

Гея принялась носиться по всей Преисподней, подбирая и швыряя в небо все, что попадалось под руку: валун, слона, аппарат для приготовления воздушной кукурузы, Бригема и пятерых его разбойников. Самолет легко уклонялся от всех импровизированных снарядов.

Затем он качнул крылами, наклонил одно — и нырнул. Ровный курс он восстановил метрах в ста от земли, и теперь бешеная штуковина издавала громогласный рев. Трудно было поверить, что такая машина на что-то способна, но для толпы народа, которая уже многие годы видела по меньшей мере четыре фильма про войну в неделю, сцена имела определенное тревожное сходство. Был тут некий привкус заходов «Ф-86» в «Мостах над Токо-Ри» — а быть может, и сходство с «Джеп-Зеро», скользящим к здоровенной барже под названием «Аризона» в «Тора! Тора! Тора!». Или с сотнями других фильмов про воздушные бои, где самолеты налетают быстро и яростно — и сразу начинают палить. Только вот в тех фильмах действие обычно показывают с воздуха, где все расцветает тебе навстречу в ужасающем разноцветье, — а не с земли, где в считанные секунды все прекращается.

Целый ряд храмов почти одновременно взлетел на воздух. Должен был последовать сверхзвуковой выплеск огня, а хитрым ракетам следовало прорваться прямо во входную дверь — БАБАХ! — и ничего, кроме щепок и грибовидного пламени. Самолет и впрямь начал обстрел, но вместо «трах-тах-тах, трах-тах-тах, трах-тах-тах» и аккуратных рядов фонтанчиков грязи проклятые штуковины шли зигзагами, поворачивали и гонялись за тобой. А когда догоняли, то рвались почище гранат.

Затем Сирокко стала выполнять поворот — скоростной поворот — и требовался ей только «кабанчик». Она, должно быть, тащила двенадцатикратную перегрузку, и, не будь там поля, Фея наверняка стерла бы проклятую штуковину в порошок, вспахала бы землю кончиком своего крыла. А так она заходила снова, еще стремительней, стреляя, выпуская все больше ракет, но начиная огонь гораздо раньше — так, чтобы все успели как следует разглядеть идущие на них «бурю и натиск». И она взмыла вверх, почти вертикально, и выпустила три пузатые бомбочки — раз, два, три — а потом продолжала подниматься, удаляясь, пока не стала почти невидима. Повисела в небе — и снова стала падать. Невозможно было, чтобы она в них прицелилась. Нет, сказали они, это что-то сверхъестественное, так не бывает — но она шлепнулась прямо на крыши киносъемочных павильонов — раз, два, три. Вот примерно так. Раз, два, три — и все павильоны стали историей.

Люди и гуманоиды, естественно, уже делали в штаны от страха, но фотофауна была просто в экстазе. Что за метраж! Свалки затевались у транспортировавших камеры вертолетов, что поднимались с пятью-шестью панафлексами, цеплявшимися к их опорам — и шли зигзагами в поисках лучшего ракурса. Большинство из них получили славный метраж ракет, увиденных с точки зрения мишени — кучу кадров, которых до сей поры никто не делал. Какой срам, что никто не выжил, чтобы доставить необработанный материал к проектору!