Габи знала, что расти духовно она больше не будет. Она на это и не рассчитывала. Возраст, выяснила она, приносит больше опыта, больше познаний, больше перспектив; он приносит множество всякой всячины, которую человек, скорее всего, может накапливать вечно, — но кривая мудрости, раз достигнув плато, уже обречена идти параллельно оси абсцисс. Если Габи одолеет свое второе столетие, больших перемен она ожидать не будет. До восьмидесятилетия она еще испытывала некоторое беспокойство, но дальше она уже ни о чем не тревожилась. К тому же хватало повседневных забот.

И в тот день была забота, разрешение которой все приближалось.

Взглянув на расхаживающую вокруг костра Робин, Габи глубоко вздохнула.

Яства соответствовали обычным высоким титанидским стандартам — но с одной, в буквальном смысле, кислой нотой. В титанидской кухне обычно использовалась одна очень сильная пряность, полученная из размолотых и особым образом приготовленных зернышек голубого фрукта размером с арбуз. В песнях титанид для фрукта имелось очень элегантное название, но люди обычно звали его гигалимоном. Внутри он был белый и зернистый, нескольких зернышек хватало для любого рецепта.

Когда еда была уже почти готова для раскладывания на тарелки, Псалтерион внезапно отвернулся от котла, сплюнул овощи на землю и сморщился. Титаниды лишь вопросительно на него посмотрели. Тогда он просто протянул ложку, Валья приложила к ней язык и скорчила гримасу.

Не слишком много времени ушло на то, чтобы выяснить, что кожаная сумка, на которой стояла пометка «СОЛЬ», на самом деле содержала в себе концентрат гигалимона. Сумку купила Фанфара. Заключение, выработанное четырьмя титанидами сообща — после почти скандальных дискуссий, — было следующим. Торговец — некий бывший текилаголик по имени Кифаред — по какой-то причине решил сыграть с экспедицией Феи дурную шутку.

Никого из титанид шутка эта не развлекла. Скорее — напротив. Габи подумала, что невелика беда — пусть даже пришлось выбросить целый котел овощей. Соли у них все равно было навалом — и превосходной. Тщательная проверка остальной провизии никаких подмен не выявила. Но у титанид порча кушаний считалась тяжким грехом. Ни одна из них не могла понять, зачем Кифареду это понадобилось.

— Уж я позабочусь по возвращении его об этом спросить, — мрачно пообещал Псалтерион.

— Хотелось бы мне тоже быть где-то неподалеку, — отозвалась Валья.

— Да что вы такую бучу заварили? — недоумевала Габи. — Просто шутка. И довольно безвредная. Порой вы, ребята, кажетесь мне слишком трезвыми. И я рада, когда хоть кому-то из вас удается выкинуть номер.

— Мы вовсе не против шуток и номеров, — возразила Фанфара. — Мне лично они нравятся не меньше, чем кому бы то ни было. Но эта шутка… слишком дурно попахивает.

Хотя процесс старения Габи и миновал, все же одно в ней менялось с годами все больше и больше. Ей требовалось все меньше сна. И сейчас двух часов из двадцати хватало с избытком. Часто она бодрствовала по шестьдесят-семьдесят оборотов подряд — и без каких-либо болезненных последствий.

Титаниды говорили, что Габи с каждым годом становится все больше подобна им — и скоро совсем лишится своей скверной привычки.

Причины этого ее не занимали. Так или иначе, Габи решила, что в этом лагере она обойдется без сна. Тогда она уединилась, побродила какое-то время по берегу реки, а когда вернулась, в лагере уже стояла тишина — если не считать басовых, гудящих песен отдыхающих титанид. Они расположились у костра — четыре неправдоподобно гибких комических кошмара — руки заняты какой-то маловажной работой, все погружены в собственные мысли. Валья лежала на боку, опираясь на локоть. Фанфара устроилась на спине, и ее человеческий торс составлял теперь одну линию с остальным телом, а ноги были согнуты будто у щенка, ожидающего, чтобы ему почесали брюшко. Из всего, что могли делать титаниды, такое положение Габи находила самым забавным.

Меж деревьев на некотором отдалении от костра разбиты были четыре палатки. Габи прошла мимо своего свободного убежища. В следующем тяжелым сном спала Сирокко. Фея выпила в себя два глотка спиртного и целый океан кофе. Но Габи знала, что мечется и ворочается она вовсе не от кофе.

Помедлив у палатки Криса, Габи решила, что заглянуть в нее будет значить, как минимум, ненужное любопытство. Дела к Крису у нее не было. Ей следовало пройти к следующей палатке. У входа она несколько секунд подождала, пока не услышала, как Робин ворочается внутри.

— Можно к тебе на минутку?

— Кто там? Габи?

— Ага.

— Так я и думала. Заходи.

Робин сидела на своем спальном мешке, расстеленном на глубокой подстилке из мха, заботливо уложенного туда Фанфарой. Габи зажгла свисающую с центрального шеста лампаду и заметила, что глаза Робин бдительно, но вполне беззлобно поблескивают. На ней была та же одежда, что и весь предыдущий день.

— Я тебя не потревожила?

Робин помотала головой.

— Никак не заснуть, — призналась она. — Первый раз в жизни приходится спать без кровати.

— Фанфара была бы счастлива притащить еще мха.

— Дело не в этом. Ничего, привыкну.

— Было бы легче, если бы ты надела что-то посвободнее.

Робин взяла искусно вышитую ночную рубашку, разложенную для нее Фанфарой.

— Это не в моем стиле, — сказала она. — Как в таком вообще можно спать? Это же музейный экспонат.

Габи усмехнулась, затем присела на корточки, встала одним коленом на землю и оторвала кожицу у основания ногтя. Когда она подняла глаза, Робин внимательно на нее смотрела. Ну вот, пора начинать, подумала Габи. Она знает, что ты пришла не за тем, чтобы проверить, нужно ли ей свежее полотенце.

— Пожалуй, для начала следует извиниться, — сказала она. — Что я и делаю. Сожалею о случившемся. Такое ничем нельзя оправдать. Мне очень жаль.

— Извинения я принимаю, — отозвалась Робин. — Но и предупреждение остается в силе.

— Прекрасно. Я понимаю. — Габи старалась как можно аккуратнее подбирать слова. Требовалось нечто большее, чем извинения, но ни в коем случае нельзя было впасть в покровительственный тон.

— То, что я сделала, в моем обществе порицается так же, как и в твоем, — сказала она. — Извинения были в том числе и за насилие над моим собственным моральным кодексом. Но ты мне про что-то такое рассказывала — про то, что есть у ведьм. Какая-то система обязательств, что ли? Слово выскользнуло у меня из головы.

— Лабра, — подсказала Робин.

— Точно. Я не претендую на полное понимание. Тем не менее, как мне кажется, я подвергла насилию и эту самую лабру, хотя и не знаю, как именно. Теперь я прошу тебя о помощи. Есть какой-то способ уладить наши отношения? Могу я сделать что-то такое, чтобы все выглядело так, будто ничего и не было? Робин хмурилась.

— Сомневаюсь, что тебе захочется…

— Но мне хочется. Очень хочется. Так есть или нет?

— Вообще-то есть. Только…

— Ну что?

Робин развела руками.

— Совсем как в каком-нибудь примитивном обществе. Дуэль. Один на один.

— А насколько серьезна эта дуэль? — спросила Габи. — До смерти?

— Ну, мы все-таки не настолько примитивны. Цель здесь — примирение, а не убийство. Если бы я считала, что тебя нужно убить, я просто бы тебя убила. А потом надеялась бы, что сестры оправдают меня, когда я предстану перед трибуналом. Мы будем биться голыми руками.

Габи поразмыслила.

— А если победа будет за мной? Робин возбужденно выдохнула.

— Ты не понимаешь. Неважно, кто победит, — не в этом смысл. Мы не станем пытаться доказать, кто из нас лучше. Драка докажет только, кто из нас сильнее и быстрее, — а это не имеет отношения к чести. Но, соглашаясь на поединок с уговором не убивать друг друга, мы обе подтверждаем в другой достойную, а значит благородную соперницу. — Тут она помедлила и на миг лукаво ухмыльнулась. — И не беспокойся, — добавила она. — Ты не победишь.

Габи оценила ее ухмылку и еще раз подметила, что ей нравится эта странная девчонка. И больше чем когда-либо она захотела видеть ее на своей стороне, когда начнутся проблемы.