Он был не так уж голоден, когда заказывал ужин себе и Нэнси. И попросту сыт, когда чуть позже решил поужинать во второй раз. Но ему безумно захотелось посидеть в ресторане, среди всех этих восхитительных запахов, и чтобы его обслуживали, и, главное, опять жевать и глотать!

Единственным утешением в этом позорном возврате к привычке съедать по два ужина за вечер было то, что в целом мире никто об этом не знал. Разве что Синтия, как когда-то Мэрион, наняла сыщика следить за ним. Он представил себе машинописный отчет о его, Клэя, гастрономических излишествах на столе какого-нибудь жалкого, жующего резинку клерка. Представил, как Синтия читает этот отчет. Нет, слишком неправдоподобно. Устраивать слежку, тратить время, силы… Кроме того, это доказывало бы, что он ей не совсем безразличен, а это уже из области фантазии. И раз она поклялась ни при каких обстоятельствах не уходить от него, для чего ей было бы все это затевать?

Какая глупость, что он на ней женился! Зачем вообще нужно было жениться? Пояс брюк глубоко врезался в живот, стало больно. Незаметно он запустил руку под пиджак, расстегнул брючную пуговицу и про себя взмолился, чтобы не раскрылась молния. Сразу почувствовал облегчение, но теперь и речи не могло быть о том, чтобы идти пешком. Только такси, и срочно возвращаться домой.

Швейцар сказал, что одна из его падчериц дома. Клэй удивился — которая из двух? Почему вдруг? Обе не очень прижились в Хоуп-Холле: Сара потому, что плохо училась и все время влюблялась; Бет потому, что постоянно всем грубила. Из них не получались порядочные девушки. Почему? Очень просто — мамаша у них непорядочная.

Он вставил ключ в дверь и открыл ее. Горели лампы, гремела дискомузыка — однообразная, ухающая, отвратная, — так что все вокруг дрожало. Даже хрустальная люстра под сводчатым небесно-синим потолком в прихожей слегка раскачивалась. Разозлившись, он устремился к библиотеке, где стоял проигрыватель. Если возмущенные соседи звонили, чтобы положить конец безобразию, Бет — а это, как пить дать, Бет, Сара не осмелилась бы вести себя так беспардонно — наверняка никаких звонков не слышала.

Когда он входил в библиотеку, он заметил, как приоткрылась кухонная дверь. Он задержался на пороге — чуть дольше, чем следовало.

Из-за двери выглянула Бет, она вызывающе усмехнулась, а потом проследовала через весь холл в свою спальню.

Она была голая. В чем мать родила — сияющее стремительное белое тело с маленькими упругими ягодицами, по спине рассыпались длинные, разлетающиеся на ходу шелковистые волосы, грязные маленькие ступни бодро шлепают по ковру. Бледная, даже как будто с перламутровым отливом фигура на фоне терракотовых стен.

Быстрая. И юная — юная!

Он стряхнул оцепенение. Музыка — сначала выключить музыку. Он быстро вошел в библиотеку и так яростно нажал на кнопку, что сдвинул проигрыватель с места. Музыка прервалась с шипением; хорошо если повреждена пластинка, а не игла. В воздухе еще стоял запах марихуаны, повсюду журналы, пластинки, книги — только какая-нибудь ненормальная могла все это устроить. Кто? Кто-нибудь из этой троицы. Бумаги, в основном счета, были разбросаны на секретере, за который Синтия уплатила (ну, не смешно ли!) десять тысяч долларов на распродаже антиквариата. Горели и настольные лампы, и верхний свет.

Он нагнулся подобрать с пола пластинку. Молния расстегнулась, и брюки сползли. Быстро, стыдливо он подтянул их, застегнул тугую пуговицу и подумал, как хохотала бы Бет, увидев, что у него свалились брюки. Тут он представил себе ее лживые зеленые глаза, гладкий белый животик, прямые развернутые плечи. Его член под белыми трусами просунулся сквозь все еще не застегнутые брюки. Он с нежностью посмотрел на него. Даже шесть тысяч сожранных калорий не могли его утихомирить.

Бет не должна была выходить из кухни. Заметив его в холле, она могла высунуть голову и попросить принести халат. В конце концов могла подождать, пока он уйдет, а уж потом пройти в свою комнату. И вообще, могла бы не усмехаться так нагло.

Медленно, осторожно он высвободил свой член из тесных трусов. Никого нет. Почему бы?.. Нет, лучше подождать, пока он окажется у себя в комнате, запрет дверь, ляжет в кровать и не надо будет никуда спешить. После того, что он видел, результат будет бесподобный. Не надо портить все. Эта неубранная комната, где у него кружится голова и мешаются мысли, совсем неподходящее место.

Очень осторожно он нагнулся и поднял пластинку, которая все еще лежала на полу; голова у него поплыла. Может, на него действует запах марихуаны? Или это оттого, что он видел Бет? Он часто думал о ней, но даже в воображении не позволял себе увидеть всю ее нетронутость, юность, стремительность. Ужасно хотелось потрогать ее грудки.

— Привет.

Он резко повернулся, сердце бешено заколотилось в груди. Какой ужас! Какой восторг! Она стояла в дверях, одной рукой придерживая борта длинной мужской рубашки. Спереди на рубашке были пуговицы, но она их не застегнула, так что в разрезе виднелись голые бедра.

На лобке чуть темнели русые волосы. Взгляд у нее был затуманенный, хитроватый. Она уставилась на его член, чуть обмякший, но все еще выглядывавший из-под пиджака. Она захихикала, тихонько, дразняще, непристойно.

— Ты что делаешь дома? Ты должна быть в школе, — хрипло сказал он, стараясь прикрыться пластинкой.

— Как он мне нравится. М-мм. — Она была под кайфом. — Ты чудо, Клэй.

Она высунула язык, скинула рубашку. Тело у нее было белое, точеное. Груди, которые казались плоскими под гимнастическим трико, были полнее, чем он их себе представлял: округлые и упругие, как ее ягодицы.

— Что ты мелешь? Прекрати. Убирайся!.. — Он проговорил это насколько мог решительно и сердито, чувствуя, как вспыхивает желание, как перехватывает горло и не хватает воздуха.

Но она уже подходила к нему, прижималась своими шелковистыми белыми ляжками. Ее волосы щекотали ему шею под подбородком. Розовый жадный рот маленькой развратницы смыкался с его ртом. Ее головка склонилась ему на грудь.

— Нет, — простонал он. — Нет, Бет, не надо!

Но она не слушалась. И это было так прекрасно, что по крайней мере на несколько минут он забыл, как он себе противен.

Мэрион бегом спустилась вниз по широкой, покрытой светлой ковровой дорожкой лестнице своего пустого дома, схватила ключи от машины, захлопнула входную дверь и заперла ее. Стоя под жемчужно-серым небом, она заглянула в сумочку. Кошелька не было. Она отперла входную дверь и опять поднялась наверх, перепрыгивая через ступеньки. Кошелек остался в ванной: она вспомнила, что пересчитывала деньги, сидя на унитазе.

Запыхавшись, она выбежала из дома. Шаркая по гравию, пошла к машине, села и быстро включила зажигание. Нужно ждать целых десять секунд, пока согреется мотор. Она опустила окно, и ей отчаянно захотелось закурить. Ни в карманах, ни в сумке, ни в машине сигарет не было. Захлопнув дверцу машины, она снова направилась к дому, медленно, мучительно передвигая ноги. Голова у нее раскалывалась. Сердце разрывалось. Воздух казался влажным и липким. Спотыкаясь как старуха, она потащилась обратно в дом и поднялась наверх. На лестничной площадке из ящичка стола торчала пачка сигарет. Она схватила ее дрожащими руками, закурила и жадно втянула дым в легкие.

Дверь спальни была открыта. Она закрыла ее, чтобы не видеть неубранной постели, свисающего из ящиков белья, ковра с накопившейся за пять недель пылью, крошками и пеплом. На двери и около выключателя в холле виднелись следы пальцев. Руки у нее были грязные. Она уже несколько недель не принимала ванны, только пару раз поплескалась в бассейне. Она была грязнее, чем дом.

Вскоре после похорон Хиро взял расчет. Потом у прислуги случился выкидыш, и она известила Мэрион, что работать не сможет. Мэрион позвонила в бюро по найму, чтобы ей прислали кого-нибудь другого. Обещали прислать в тот же день, но никто не появился. Она думала, что из бюро позвонят и объяснят, в чем дело, но никто не позвонил. Прошел день, другой, звонка все не было. Правда, звонили знакомые, справлялись, как она себя чувствует. «Хорошо. Все хорошо. Через пару недель я уезжаю путешествовать». На третий день она выдернула все телефонные шнуры из розеток.