Нет, потерпи. Прекрати! Баста!

И наконец доброе, все понимающее лицо Хэнка вынырнуло из-за спин двух женщин, которые несли цветы (наверно, прихватили со столиков). На одном из атласных отворотов его смокинга было пятно от крема. Волосы торчали в разные стороны. Он вскинул руки в приветственном жесте. Все его некрасивое лицо светилось любовью — настоящей любовью. Мэрион улыбнулась и, приподняв брови, посмотрела в сторону дверей. Он кивнул. Он тоже хотел уехать. До чего он замечательный! Что за важность, если даже он считает себя богом? Она его так любит. Кто бы еще от души посмеялся ее рассказу о том, как хранители нравов женской уборной застукали ее, когда она ругалась последними словами? Кто кроме него понял бы, что надо остановиться на заправочной станции, потому что Мэрион нужно было в уборную? Она могла рассказать ему все, кроме своих навязчивых мыслей о Клэе и его лавочнице.

Я понимаю, после красок Ка-рибского моря тут все выглядит довольно мрачно, но как только ты подберешь тона, мы все перекрасим, — сказал Клэй Синтии.

Загорелые, отдохнувшие, они стояли в его спальне с чемоданами в руках. Эта неделя на острове Антигуа, полная жаркого солнца и пылкого секса, казалось, троекратно увеличила жизнелюбие Клэя.

— Может, нужно поменять занавески, как по-твоему?

Синтия с грохотом поставила свой чемодан на пол, вышла из спальни и пошла по длинному зеленому холлу. Казалось, квартира протягивала к ней свои грязные мохнатые лапы. Прислонившись к ободранным пустым книжным полкам в библиотеке, Синтия на мгновение прикрыла глаза. Потом снова открыла их и включила верхний свет.

Отчего у нее так дрожит все внутри? Она вытянула выигрышный билет, уехала из Велфорда, и теперь, если у нее вдруг испортится настроение, она всегда может выпить бокал шампанского. Она получила все, что хотела: возможность все бросить и уехать, мужчину, деньги, надежные объятия и безопасность. Пять лет она ждала и теперь, казалось бы, должна была испытывать удовлетворение и покой. Почему же тогда у нее возникло безудержное желание выбежать из дверей и помчаться по улице куда глаза глядят? (Куда? В гостиницу? В какой-нибудь второразрядный ресторан, черт его побери?)

Синтия окинула взглядом комнату. Все те же коричневые коробки с книгами, все тот же поцарапанный паркет, который напоминал дно птичьего гнезда, те же подгнившие оконные рамы и жуткие пружины, торчащие из всех стульев и диванов. В общем — ничего нового.

И все же по человеческим стандартам она достигла многого. Теперь, чтобы выполнить свою часть сделки, ей надо создать красивый интерьер, пару раз в неделю приготовить что-нибудь вкусное, отдавать ему свое тело, когда он этого захочет, поддерживать в доме чистоту и хорошо выглядеть. Но она его больше не любила, и ей не хотелось здесь оставаться.

Синтия посмотрела на сводчатый потолок прихожей. Как будет красиво, подумала она, если выкрасить его в темно-голубой цвет, цвет неба, цвет его глаз, а стены сделать кремовыми и, может быть, постелить на пол восточный ковер в голубых тонах. Ну, сказала Синтия самой себе, у меня уже появляются кое-какие идеи.

Но какой ценой! Какой ценой я должна платить за все! И не то чтобы я чего-то там боялась, но я не знаю, что делать с собственным раздражением. А это уже опасно.

Клэй пришел к ней в прихожую. Он провел рукой по облупившейся и потрескавшейся краске.

— Мне кажется, мы смогли бы отремонтировать всю квартиру за пятьдесят тысяч.

— Не знаю. Цены так подскочили. Одна кухня, наверно, обойдется тысяч в сорок. Просто ободрать обои и заново оштукатурить этот коридор будет стоить долларов триста.

Клэй опустил руку и с каким-то даже уважением посмотрел на стену.

— Сварить кофе? Люблю выпить чашечку кофе после долгого перелета.

— Не надо, я сама. — Синтия направилась на кухню. Она уже давно не пускала в ход эту стандартную формулу, не говорила таким заботливо-материнским тоном, выражающим одновременно и ласку, и готовность кинуться на помощь. И произнесла она это по своей доброй воле. Он не давал ей команды: «Принимайся за дело, отрабатывай свой хлеб». В этом не было нужды.

Он прошел за ней в кухню, сел на один из простых стульев у деревянного стола, покрашенного при Мэрион в цвет фуксии по крайней мере лет двадцать назад.

— Вот увидишь, мы с тобой отлично заживем, — заяви… Клэй.

— Мне так странно — я отвыкла быть женой. Наверно, нелегко будет снова привыкать.

— Со мной будет легко. — Клэй, расставив руки, взялся за край стола, как будто это был поднос, который он хотел поднять.

— Я знаю. Конечно, с моей стороны глупо даже сравнивать — ты совсем не похож на Джона Роджака. Ты более открытый и умный, и у тебя есть чувство долга, — отозвалась Синтия и подумала: Все то же самое, что и с Джоном. О Господи Боже мой, все то же самое!

Она положила кофе и налила воды в электрический кофейник, который сама подарила ему еще до свадьбы.

— Не знаю, найдется тут что-нибудь к кофе?

Поискав в ящиках буфета, она нашла размякшее имбирное печенье, положила перед ним на тарелку и поняла, что не хочет быть его женой.

Такие дела!

— Спасибо. — Он надкусил печенье и потянулся к ее бедру.

Ее охватило безумное раздражение. Только не злиться. При мысли о том, что теперь ее всегда будет охватывать раздражение, Синтия пришла в отчаяние. Она поставила на стол две чашки и с возмущением отметила, что он сидит, а она стоит. Но ведь он предлагал сварить кофе? Разве она не сама отказалась от его предложения? И почему бы ей не сесть, если так не хочется стоять?

— Мальчики, наверно, приедут на уик-энд, — сказал Клэй.

— Прекрасно, — ответила Синтия. Какая разница? Только на уик-энд. Пустяки. Часть ее работы. Не думай о том, что ты его жена. Лучше считай, что просто работаешь, работаешь у доброго приятеля.

Проглотив кусочек печенья, Синтия сказала:

— Мне кажется, было бы неплохо покрасить потолок в прихожей в голубой цвет — как твои глаза. Не возражаешь?

Мне тридцать восемь, и у меня не хватило ума прислушаться к голосу сердца.

— Потрясающе! Я люблю голубой. — Клэй просиял от мысли, что Синтия уже планирует что-то изменить в его квартире. Синтия ощутила, как от него исходят волны счастья, удовлетворения и покоя. Казалось, они заливают кухню, подступают все ближе и ближе, поднимаются наверх и душат ее.

— У тебя такой довольный вид, — только и выговорила она. Отвернувшись, она сполоснула свою чашку.

Что делать, если человек решает быть честным с самим собой с опозданием на месяц?

Клэй поднялся, подошел к раковине и поцеловал Синтию в шею.

— Давай еще разочек, а? Отметим конец медового месяца? — Он прижался животом к ее ягодицам.

Синтия послушно качнулась к нему, когда его крупные руки обвились вокруг ее талии. Было не так уж и противно. Он человек добрый. Нужно выполнять свою работу.

Наверняка со временем она научится контролировать себя и скрывать то раздражение, которое она испытывала, подавая ему кофе, и сейчас, когда он терся об ее зад — круглый, пухлый, очень даже приятный зад, как ей об этом не раз говорили мужчины. Все-таки это лучше, чем переживать, что снова подорожал кофе, что дорожает все вокруг, даже свобода, и лучше, чем быть по ночам одной.

Факты таковы: у нее нет никаких талантов. Она никогда не могла бы войти в ту небольшую группу женщин, которые считают, что мужчина — это роскошь, а не предмет первой необходимости, группу женщин вроде миссис Ганди, Тэтчер или Луизы Невельсон или вроде всех этих деловых женщин, уверенных, улыбающихся, жестких (такой, она надеялась, станет когда-нибудь ее Бет). Ей самой было далеко до этих потрясающих женщин. Она, Синтия, была обычной разведенной женщиной из Велфорда, у которой двое детей, которой нужна нормальная семейная жизнь, свой мужчина, то есть более привлекательная для нее сторона медали — если представлять в виде медали человеческую жизнь.