Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Слава Богу, что он первый взял трубку!

На крючке в ванной он увидел купальный халат Мэрион и принес его в гостиную.

— Накинь, — сказал он, закутывая ей плечи халатом и стараясь не смотреть ей в лицо, еще оцепенелое от шока.

Он отвернулся и мысленным взором увидел свою квартиру: длинный терракотовый холл, широкие, приглушенных тонов восточные ковры, тяжелые зеркала в золоченых рамах. И все мое, мой собственный дом. Мое. Мое. Мое. По вечерам сигары, музыка… Иногда какая-нибудь мисс Пфайфер… Поужинать вместе с сыновьями, сходить в театр, на концерт, когда захочется. Жалованья на все это хватит. И наконец он обретет покой — единственное желание, которое осталось после двух его браков.

— Я опаздываю на ужин, — объявил он.

— На ужин? С кем? — В ее голосе звучало недоверие.

— Сейчас поздно. Поговорим завтра.

— Что же ты, прямо так и уйдешь? — Она не потрудилась запахнуть халат. Одна ошибка за другой. — Ты т-только что пообещал, что женишься на мне. — Она заикалась! — И т-тут же передумал? Что случилось?

— Обстоятельства изменились.

— Какие обстоятельства? Если она отказывается от денег, мы просто станем на семьсот пятьдесят тысяч богаче.

— Ты станешь богаче. Не мы.

— Значит, ты говорил, что женишься на мне просто потому…

— Это была минутная слабость. Ты знаешь, как плохо я умею говорить «нет».

— Но нам было так весело, когда мы вместе вытирали пол…

— Мэрион, пойми, я не хочу жениться вообще. Дело не в тебе.

— Неужели ты готов был жениться только из-за денег? Это как-то уж чересчур цинично.

— Цинично? Посмотри на себя!

— И жестоко. Ты всегда был жесток. — Голос ее зазвенел. Скоро она перейдет на крик.

— Прекрати. Из соседних номеров начнут звонить администрации и жаловаться на шум. — Он попытался встряхнуть ее за плечи, но она выскользнула из его рук. Тело у нее было жесткое, напряженное, все еще влажное. — На самом деле я тебе не нужен. Ты отлично проживешь без меня.

— Я не могу. Не хочу! — закричала она. — Будь ты проклят! Проклят! Я кончаюсь. У меня внутри пустота. Я одна. — Она схватила поднос, словно готова была швырнуть им в Клэя. Он поспешно снял со стула пиджак. — Давай, давай. Убирайся, идиот проклятый! — Она потрясла подносом в воздухе, бросила его на стол, подняла, снова бросила. — Толстобрюхий идиот, вот кто ты! Убирайся! Убирайся сейчас же!

Он быстро двинулся к двери.

Почему ярость кажется особенно страшной, если она исходит от маленькой, тщедушной женщины? Почему темные, злые глаза на худом, бескровном лице выглядят так пугающе?

Он выскользнул из номера, закрыл дверь и приказал сердцу колотиться потише; потом с облегчением услышал, как щелкнул дверной замок. По ковровой дорожке холла к лифту шел рассыльный; его туфли слегка поскрипывали. Клэй подождал. Из-за двери ни звука. Почему вдруг такая зловещая тишина? Может, она одевается и сейчас бросится догонять его? Или перерезает себе вены? Может, надо постучать и — не дай Бог — вернуться обратно?

Но тут он услышал рыдания. Громкие, надрывные. Наверно, сидит на стуле, облокотившись на секретер. Она всегда любила сидеть вот так и рыдать во весь голос.

Между рыданиями он уловил какие-то слова и, приложив ухо к двери, попытался расслышать. Имя. Повторяет чье-то имя. Хэнк? Оплакивает покойного мужа?

— Хи-и-иро. Хиро-о-о…

Японец! Слуга!

Переведя дух, он выпрямился и пошел по коридору к выходу. Все обойдется. Его жестокость ее не убьет.

Глава двадцать четвертая

На следующий день после того как Синтия послала Мэрион телеграмму, они с Бет вернулись на «мерседесе» в Нью-Йорк и оставили машину в гараже Клэя. Потом поднялись в квартиру, упаковали свои вещи и решили, что для переезда на Лонг-Айленд придется нанять две машины.

Заранее успокоив себя тем, что идеальных людей не бывает, Синтия забрала все свои платья и все подарки Клэя. Бет взяла стереосистему и всю одежду, свою и Сарину. Синтия с вожделением поглядела на разные кухонные приспособления и настольные лампы, но удержалась.

Когда Бет уехала с первой машиной, Синтия позвонила Клэю на работу и спросила, не хочет ли он повидаться с ней. Он сказал, что хочет и приедет сейчас же.

Когда он приехал, его ждал горячий кофе. Видно было, что он чувствует себя неуютно, как панда, которому тесно в собственной шкуре. Они изобразили что-то вроде объятия. Он понял, какую маску она выбрала — для него и для самой себя: усталая уборщица, которая подметает сцену и собирает с нее всякий мусор после конца мелодрамы; но душой она давно уже не в театре, а дома.

— Я прочел — вернее, выслушал по телефону, — твою телеграмму. — Это было первое, что он сказал, садясь за стол. В голосе его звучало напряженное ожидание. — Ты всерьез решила так поступить?

— Да. Ты рад?

— Да. Пожалуй, да.

Напряжение спадало с него на глазах; его тело облегченно расслабилось.

— Ты расстаешься со мной без сожаления?

— С огромным сожалением. — Он поджал губы, стараясь принять грустный вид. Но грудь его распирало от радости.

— Я тоже.

— То, что ты не взяла денег от Мэрион, достойно восхищения.

— Согласна. Я сама собой восхищаюсь. Ты на ней женишься?

— Ни в коем случае.

— Она показалась мне довольно интересной.

— Chacun à son goût,[1] как сказал бы бедный Хэнк.

— Не знаю, что это значит.

Он посмотрел поверх нее на этажерку, где стоял китайский фарфор, который она так усердно разыскивала и покупала.

— Что ты решила забрать?

— То, что называется «личные вещи». Платья, твои подарки. Бет взяла стереосистему.

— Можешь оставить себе «тойоту». Ты ведь из-за меня продала свой пикап.

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны.

— Хочешь еще что-нибудь взять?

Она с улыбкой обвела глазами комнату, пока он поудобнее усаживался на стуле и только что не посвистывал, демонстрируя полное безразличие.

— Нет, не хочу.

— Ну, хорошо.

— Кто будет подавать в суд — я или ты?

— Подавай ты, — быстро ответил он. — Я оплачу все судебные издержки.

И снова она сказала ему спасибо.

Он встал, подошел к камину, посмотрелся в висящее над ним зеркало. Он как будто уже похудел на несколько фунтов. Провел бессонную ночь?

— Итак, все кончено. Мы оба проиграли, — сказал он нараспев. Вид у него был блаженно-счастливый — как в тот вечер, когда она сказала ему, что согласна выйти за него замуж.

— Ты прав. Послушай, я хочу, чтобы ты знал: Бет мне все рассказала.

— Что рассказала?

— Все.

— Что «все»?

— Я не собираюсь ничего предпринимать, не волнуйся. Самое лучшее для Бет — поскорее забыть, что произошло. Но я просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю — и что ты вызываешь у меня только презрение. — Усталая маска сползла с ее лица, голос дрогнул. — Правда, я знаю, что она тоже не без вины. Все мы не без вины. Включая тебя.

— Понятия не имею, о чем ты, — сказал он, — но все равно спасибо за откровенность.

— Вообще-то ты правильно делаешь, что не признаешься. — Опять этот усталый, умудренный жизнью голос. — Надеюсь, Бет тоже постарается стереть это из памяти.

— Она здесь?

— Ты что, спятил? — Небольшой срыв.

— Тогда прощай. И прости. — Он повернулся и пошел к дверям, ступая на пятки; пальцы у него непроизвольно сжимались и разжимались — он еле сдерживал восторг.

Пронесло! Свободен! Он быстро кивнул ей и почти выбежал вон.

Она представила себе, как он шагает по Парк-авеню упругой походкой, раскинув руки, и радостно возвещает на весь мир: «Наконец я от нее избавился! Из-ба-вил-ся!»

Через десять дней она продала подаренный им жемчуг (он оказался, как она обнаружила, не от Картье: от Картье была только коробка), сняла со своего банковского счета все деньги и арендовала обширное, более выгодно расположенное торговое помещение, владелец которого недавно умер. Услышав о большой оптовой распродаже в Нью-Йорке, она решила не тянуть с открытием и купила столько товару, чтобы хватило и на остаток июля, и на август.

вернуться

1

О вкусах не спорят (фр.).

59
{"b":"204832","o":1}