В трёхлитровые банки закрыла концентрированный абрикосовый компот — светлый янтарь. Царский. Одну банку поставила на столе — ясно солнышко светит на кухне. И я — павой дефилирую между бутылём и банками. Сын, наведываясь домой, помог с урожаем, да всякий раз пилил Иванычем:
— Оно тебе надо?! Посмотри на себя — за всю мою жизнь и ста граммов не прибавила. Говори — а ей как до горы. Тебя ж весы не показывают!
«Ну и что? На руках же меня носить не будут! Толкут — как в ступе. А может, в моём малом весе большой… э-э… внутренний мир. Богатый…»
И богатый урожай, дачурин.
…За вишнями на грядке петрушка. Лапчатая. Листики большие, резные, как лапочки, стебельки выше колен и выше. И такой пряный дух от них — живой!.. Как борщ. Вот его с буряком варить и петрушку бросать прямо от земли со стеблей. Стою в зелени, дышу на полную, ем — сочная — и тёрном заедаю-запиваю. Сладимый, медовый, липнет. Компот из тёрна — как моя настойка-вино, кровянистый, густой и сладкий без сахара. Сыну в дорогу с собой наливала. Хвалил. Про долг ему не говорила, сама выпуталась. Осенью в последний поливной все деревца влила, виноград положила, утеплила, прикопала. Попрощалась с дачуркой. Иваныч зимой там рыбалит на пруду, будет звонить.
Орешек растёт. Крепенький. Выстоит в снегах.
…В пятницу вечером после работы звонит Анна. Перекинулись новостями. Чую, у неё задумка.
— Выкладывай!
Они всё ищут варианты с обменом квартиры для сына.
— Бери ручку, диктую. Ты ж любишь прикалываться. Это из пикантных, и там твоя копия.
Ничего не понимаю, слушаю, записываю. Среднего возраста, женат, материально обеспечен, нежадный, познакомится с невысокой, хрупкой, с тонкой талией, светловолосой женщиной для встреч на его территории. И домашний телефон. Позвонить в субботу с тринадцати до четырнадцати часов.
— Анна, зачем мне это, я ж не пэри-гейша-тётка по вызову?!
Кинула трубку, чёртова водолазка. Утром звонит снова, напоминает, подхихикивает.
Что ж, приколоться и забыться? «Ну, держись, Анюта!»
Всяческие дела, поездка к портнихе в частный сектор Советского района. К обеду возвращаюсь. Анкин телефон с пикантным дядькой сверлит. Запрограммировала-таки.
Отвести!
Номер… вот он. Набрала.
— Алло, я слушаю. Говорите. — Голос, низкий, почти басом-карабасом. «Фу ты-ну ты! Сколько прошло… я и забыла — ведь ни травмочки, ни царапины… Не зацепило».
— Добрый день. Я по объявлению.
— Здравствуйте. Я… ищу женщину…
«Бросить трубку!»
— Алло, вы слышите меня? Я ищу женщину, светловолосую…
— Да, я знаю. Что вы хотите там… на вашей территории? Что нужно делать? — «Хм… любой каприз за ваши деньги».
— М-мы договорились бы. Для начала надо хотя бы увидеться…
«Ага, уже виделись».
— Алло, я могу только по пятницам вечером, час или два. Деньгами не обижу.
«Как там?.. Деньги — металлические и бумажные знаки, мера стоимости при купле-продаже.
Большие деньги… сумасшедшие. Деньги… дело… заняться делом между делом… сексом, любовью… под вязами, в кустах… быстрей-быстрей, сама-сама…»
— Вы слышите меня? Я нежадный.
— Это хорошо. Я тоже. Могу поделиться.
А у него шкварчит. Картошку жарит, что ли?..
— Мила-я… — жуёт.
— Не Мила я, а Анна, что означает всё же миловидная, грациозная.
— Да? Замечательно. Анна, дайте мне свой телефон.
«У-у… какой у Миловидной номер?.. А!» Называю.
— Хорошо, Аня, созвонимся. Я накрою стол. Что вы любите?
«Прикусывать губу. Себе. Или прокусывать…»
— Вы слышите меня? Что вы любите?
— Яблоки. Скороспелка. На асфальте.
Молчит. Подавился картошкой?
— Э-э… Т-ты?.. Я подъезжал к твоему дому.
— Зачем?
— Не знаю… Спешка, гонка… Устал…
— Понимаю.
— Жена беременна вторым, а тут мать умерла… Это её квартира… Пусто…
Туська прыгнул на край дивана, тихо сев напротив копилкой верности, засветил-заблестел зеленовато-янтарными лучами тёплых глаз.
— Алло… у меня мать умерла.
— Сочувствую. Но я не смогу заменить тебе мать. Никто не сможет.
— Что ты такое говоришь?.. Я собирался давать объявления, пока ты́ не откликнешься.
«И накрывать поляны на столе».
— Что ты молчишь? Я дал объявление в надежде…
— Я не читаю объявлений. Я вычитываю… Впрочем, это неважно…
— Анна, это знак! И тогда́ был знак, при нашем таране… то есть при дэтэпэ с яблоками. С тех пор у меня перед глазами твои ноги… да… в шортах… в разные стороны… То есть… миловидность-грация…
«В этом месте возмущаться или смеяться?..»
— Не смейся. Я серьёзно. Это знак! Ты понимаешь меня?
— Да. — «Знак, сигнал, жест — синонимы».
Прикольная трубка. Сигналит в ухо бархатно, почти басом, не карабасом:
— Алло, ты слышишь? Аня! Я позвоню тебе.
— …
— Что ты молчишь?
— Я не Аня.
— Как?!
— Я не Анна.
— Алло!.. Алло…
Трубку положить. Уверенным жестом.
Снова готова
Кто в баньке парится, тот не состарится.
Пословица
Говорят, вечная любовь — это любовь к себе. Но умом понимаешь, что ты сама совсем не вечна, что жизнь так очевидно быстротечна, а в полсутках и более твоё время отхватывает семья, дом с повседневными бытовыми заботами: сообразить меню, рассчитав каждый рублик, прикупив, сготовив, чтоб вкусно и здорово, подать, покормить, прибрать, почистить, постирать-погладить, починить, полечить, если приболели, и ещё нескончаемо много чего поделать не переделать.
С работы примчишься, выгрузишься — и марш-броском в дела, на кухню — во вторую смену, и всё это им, родным и самым дорогим. Себя же — в последнюю очередь. Если время останется. А его-то и не остаётся. Катастрофически не хватает. Да и усталость…
Это — замкнутый круг, повторяющийся каждый день — всю твою жизнь, сжатой пружиной. Шваброй, веником и быстро, пока не задымишь от вечного кружения и не сгоришь. При этом ты должна усвоить крепко: забудешь о себе — всё, что делаешь и отдаёшь, будут принимать как должное, привыкнут, перестанут замечать и ценить, в конце концов затопчут в переносном смысле, переступят и благополучно забудут. Конечно, это в крайнем случае. Может, с преувеличением.
Жизнь, однако, мчится, подгоняет, всё ускоряясь…
Вот ещё одна неделя из застиранных будней, обмочалившись, незаметно просочилась в прошлое, ещё один виток в калейдоскопе твоей жизни замкнулся в ловушку для простушки, тут-то и вспомни: лишь когда на всё рукой махнёшь, то себе часок урвёшь. Ну, например, для баньки с парной. И тогда решишь: а ну их в баню!
Для веника я заготовила ветки берёзы, дуба и дикой чёрной смородины в пору, когда они набрались лечебной силы и пользы. В баню стараюсь попасть последней — никто торопить не будет. Пока купалась, мылась, веник в шайке с горячей водой, с каплями пихтового масла запаривался, разбухал.
Волосы помыла, пополоскала-укрепила ромашкой, крапивой и тем, что люблю. Мокрые, шёлково-мягкие, водяными ручейками струятся по спине, приятно облизывая её и стекая вниз. Русалка-прелестница да и только!
Спинка-то сама много бессонных ночей гнулась-склонялась над колыбелькой-коляской маленькой ляльки в пелёнках, над стирками, уборками и десятилетиями — на работе. Всё выдержала, не согнулась. Нежными листиками мягкого веника загладить вину свою перед тобой. Да умаслить — гибкая ты моя стройняшка и опора.
Отмыла, отхлестала всё наносное, отполоскала.
И вот она — благословенная парнушка. Ты на небесах её, лежишь себе — одна! — на верхней полке, на чистой простынке, ноги в потолок, наверх, пусть отдохнут, откатится-отхлынет напряжение, усталость, — торопиться-то никуда не надо…
Эти оставшиеся глотки, капельки жизни не расплескай понапрасну, задержи для себя и в себе. Ты заслужила их, вечная труженица-бескорыстница, безотказная заботница, мать своего ребёнка.
