— Ваш совет, Григорий Александрович, доказывает, что я была права, в точности познакомив вас с положением дел на Востоке. Ваш совет прекрасен, с точки зрения военного генерала, допускающего хитрость во время войны; но императрица не может желать такого успеха, зная, что победа произошла вследствие подкупа неверных слуг врага.

Потемкин покраснел от гнева, хотя Екатерина Алексеевна говорила очень ласково и как бы извиняясь, но он почувствовал в ее словах, насколько она ставит себя выше его.

Орлов взглянул на него с насмешливым торжеством, а Панин сочувственно кивнул ему головой. Он был почти благодарен новому фавориту за то, что и его совет был унизительно отвергнут.

— Я выслушала ваши советы, господа, — произнесла императрица после некоторого молчания, — и приняла решение.

— А что вы изволите приказать, ваше императорское величество? — спросил Орлов торжествующим тоном, так как был убежден, что государыня последует его совету и он снова займет первое место в совещательной комиссии.

Екатерина Алексеевна свысока взглянула на него, и в ее глазах промелькнул своеобразный огонек.

— Фельдмаршал Румянцев должен получить ответ на свой рапорт, — сказала она. — Я сейчас отправлю его.

Императрица сделала знак, что хочет писать. Григорий Григорьевич Орлов поспешил подвинуть ей золотую чернильницу, а граф Панин подал бумагу и перо. Не думая ни минуты, Екатерина Алексеевна быстро набросала несколько строк, и подписала своим именем.

— Вот мой ответ, — проговорила она, обведя всех присутствующих гордым взглядом. — Пошлите его немедленно с гонцом к фельдмаршалу!..

— Что гласит этот приказ, ваше императорское величество? — спросил пораженный Орлов.

Панин и Потемкин тоже с удивлением смотрели на это коротенькое письмецо, так быстро решавшее трудное дело, о котором им пришлось долго совещаться.

— «Фельдмаршал Петр Александрович Румянцев, — прочла императрица, — сообщил мне, что силы турок втрое превышают наши. Напоминаю фельдмаршалу, что римляне никогда не спрашивали, силен ли враг, а лишь спешили узнать, где он находится».

Немая тишина последовала за этим чтением. Все были ошеломлены безмерной, почти дерзкой самоуверенностью государыни, как будто вызывавшей саму судьбу на бой.

Граф Панин неодобрительно покачал головой и наконец осмелился сказать:

— Это очень высокие слова, ваше императорское величество, но…

— Но? — переспросила Екатерина Алексеевна.

— Если Румянцев прочтет эти строки, — продолжал Никита Иванович, — то может совершить неосторожность. Он начнет сражение, и весьма возможно, что ему придется потерять всю свою армию, что было бы небезопасно для могущества государства.

— Нет, Никита Иванович, — гордо ответила императрица. — Румянцев победит. Он снова найдет свою богатырскую силу, которую временно потерял, начав считать неприятельское войско. Таково мое решение, и никакого другого ответа фельдмаршал не получит. Прошу вас тотчас же послать это письмо с курьером.

С этими словами Екатерина Алексеевна подала Панину написанный листок бумаги, а затем, сделав знак Потемкину следовать за ней, слегка поклонилась присутствующим и вышла из зала заседания.

— Она с ума сошла! — не помня себя от гнева, воскликнул Орлов. — Она ведет к погибели всех нас и государство. Нет, это письмо нельзя посылать!

Орлов протянул руку, чтобы взять письмо, но Панин не отдал его.

— Я высказал свое мнение, — холодно ответил он, — на него не обратили внимания; теперь я обязан исполнить волю государыни — пусть на нее падает ответственность за дальнейшее.

Сказав это, он сложил листок бумаги, вложил его в конверт и запечатал императорской печатью.

Алексей Орлов почти насильно увел своего взбешенного брата. Чернышев молча последовал за Паниным. Он знал, что раз Екатерина Алексеевна приняла какое‑нибудь решение, переубедить ее невозможно. Он не сомневался, что ответ фельдмаршалу был придуман заранее, а все высказанные мнения заранее отвергнуты.

Потемкин проводил императрицу до ее рабочего кабинета, где она занималась днем государственными делами. Обстановка комнаты была самая простая. Несколько кресел, диван и большой письменный стол, заваленный бумагами, составлял всю ее меблировку.

Когда паж прикрыл за вошедшими дверь кабинета, Екатерина Алексеевна протянула руку Потемкину и нежно взглянула на него.

— Что ты мне скажешь, мой гордый герой! Доволен ли ты своей Екатериной, своей государыней? — спросила она.

— Я восхищаюсь своей обожаемой Екатериной, — ответил Потемкин, — но что касается государыни…

— Государыней недоволен? — перебила императрица, нежно пожимая его руку.

— Государыня поступила возвышенно, благородно, но…

— Но безумно, не правда ли? — смеясь, закончила Екатерина Алексеевна. — Ведь ты это хотел сказать?

— Да, безумно и в высшей степени опасно, — подтвердил Потемкин. — Румянцев стоит на берегу Дуная, имея на противоположной стороне врага втрое сильнее его. Ему невозможно переправиться через широкую реку на виду у неприятеля, не потеряв при этом половины своего войска. Остальное будет перебито на суше.

— Нет, мой друг, этого не будет, — возразила Екатерина Алексеевна, — так как мой гонец теперь уже в Польше с приказом немедленно послать к Дунаю сильное подкрепление. Ты знаком с Румянцевым?

— Он постоянно оказывал мне честь дружеским обращением! — удивленно ответил Потемкин.

— В таком случае напиши ему обыкновенное приятельское письмо, — улыбаясь, проговорила императрица, — скажи ему, что я жду от него победы и не сомневаюсь в ней, так как к нему спешит сильное подкрепление из Польши. Как ты думаешь/он дождется прихода этой армии?

— Он был бы безумным, если бы поступил иначе, — воскликнул Потемкин. — Впрочем, этого нечего опасаться. Румянцев в такой же мере умен и осторожен, как храбр и решителен.

— Вот и прекрасно! — заметила Екатерина Алексеевна. — Как видишь, я была права, рассчитывая на победу. Да, ты говорил о раздоре в армии визиря, — прибавила она, как бы вспомнив что‑то. — Ты знаешь каких‑нибудь ловких людей, которых можно было бы послать туда?

— Я найду их, — ответил Потемкин, все более и более удивляясь. — Я готовился представить таких агентов, которые взяли бы на себя вести опасные тайные переговоры, но мой совет был отвергнут, — с укором заметил он.

— Так пошли их, пошли скорее, мой друг, — живо проговорила императрица. — Скажи мне, сколько нужно денег для того, чтобы подкупить генералов великого визиря? Моя казна к твоим услугам — бери все, что нужно, только никто — понимаешь, ни один человек? — не должен ни слова знать об этом. Я доверяю только тебе, потому что люблю тебя.

— О, моя обожаемая Екатерина! — воскликнул Потемкин, заключая государыню в свои объятия. — Ты выше всех героев истории, ты одна сильнее всего твоего государства! Ты победишь, и я теперь уверен, что Византия будет лишь первой ступенью твоего всемирного владычества.

— И тогда, — заметила Екатерина Алексеевна, нежно прижимаясь к своему другу, — мой возлюбленный герой, Григорий Александрович, будет меченосцем вновь воздвигнутой Восточно–Римской империи.

Несколько минут голова императрицы покоилась на груди Потемкина, а затем Екатерина Алексеевна ласково отстранила его, проговорив:

— Теперь уходи, мой друг, оставь меня одну, мне нужно работать. Там, в моей уединенной хижине, я живу для любви, а здесь принадлежу государству. Для того чтобы удержать быстрый бег истории, ежедневно совершающей головокружительный путь, необходимо иметь светлый взгляд и твердую руку. Здесь я должна положить основание своему нерукотворному памятнику.

Последние слова императрица произнесла с улыбкой на губах, но тон ее голоса был серьезен, почти торжествен.

Потемкин поцеловал ее руку и невольно поклонился особенно почтительно.

«Екатерина представляет собой какую‑то бескрайнюю бездну, — думал он, направляясь в свою квартиру с низко опущенной головой. — Только думаешь, что добрался до дна бездны, как снова проваливаешься в бездонную глубину. Как мало места уделяет императрица женщине! Победит ли когда‑нибудь женщина императрицу? Нет, этого, вероятно, никогда не будет. На нее нужно действовать чем‑нибудь другим. Главное место в ее жизни занимает честолюбие. Она последует за тем, кто представит ей самую заманчивую цель для удовлетворения ненасытного честолюбия».