Лицо молодого офицера было бледно и расстроено, его взгляд мрачно остановился на девушке.

Фирулькин затаился.

— Вы пришли очень кстати, мосье Мирович, — сказала госпожа Леметр. — Ну, как обстоит дело с вашими надеждами, которыми вы так часто тешили мою дочь? Что скажете вы насчет громадных наследственных имений, которые должен был вам принести сегодняшний день?

Мирович горько рассмеялся.

— Наша всемилостивейшая императрица, — с едкой язвительностью ответил он, — так набожна и богобоязненна, что не смеет изменить ничего в словах Священного Писания. Там сказано, что грехи отцов взыщутся на детях до третьего и четвертого колена, поэтому она отвергла просьбу, с которой обратился к ней внук мятежника, и в своей великой милости избавила его только от наказания, заслуженного им такой великой дерзостью.

— О, Боже мой! — жалобно воскликнула Аделина, опускаясь как подкошенная на стул.

— В таком случае, — сказала госпожа Леметр, — вы понимаете, что здесь вам больше нечего делать. Я готова допустить, что вы сами были обмануты ложными надеждами; во всяком случае, мое дитя сделалось жертвою этого обмана. Я должна просить вас прекратить свои посещения, потому что мы не можем больше принимать их. И сегодня Аделина сделалась невестой моего почтенного друга Петра Севастьяновича Фирулькина.

Мирович вздрогнул, казалось, он только теперь заметил присутствие постороннего лица. Стесненный вздох вырвался из его груди.

— Нет, это неправда, — вскакивая, воскликнула Аделина, — я не невеста господина Фирулькина! Я твоя, Василий, твоя навсегда!

— Я не сомневаюсь, — холодно вмешалась госпожа Леметр, кидая уничтожающий взгляд на молодого человека, — что офицер, состоящий на службе ее величества, не будет колебаться насчет того, чего требует от него долг чести по отношению к девушке, которая, по воле своей матери, должна сделаться супругой всеми уважаемого и почтенного человека.

— Мне приятно, — с коварной улыбкой сказал Фирулькин, — что я имею удовольствие встретить здесь Василия Яковлевича Мировича, которого я ждал к себе уже несколько дней, чтобы узнать, когда я могу рассчитывать на уплату двух тысяч рублей, данных ему мною взаймы разными суммами в течение последних двух лет.

Мирович побледнел еще больше, с невыразимым презрением посмотрел на Фирулькина и промолвил:

— Вы упомянули о чести, мадам Леметр; это слово здесь неуместно… Я совсем забыл, что все на свете продажно, не исключая любви и верности. Ваши деньги я не могу вам возвратить, господин Фирулькин, — прибавил он с язвительным смехом, — зачислите их в счет платы за вашу невесту. Прощай, Аделина, — закончил он, — ведь я забыл, что и ты, дивная роза моей жизни, — не более как товар, который может купить какой‑нибудь Фирулькин для украшения своего сада!

— Василий! — воскликнула Аделина, боязливо ухватившись за него. — Ты несправедлив. Моя мать может разлучить меня с тобою, но она не имеет ни власти, ни права принудить меня надеть ненавистное ярмо. Никогда я не дам ложной клятвы пред Господним алтарем, никогда не изменю своей любви. Я твоя, только твоя навеки. И если я не могу принадлежать тебе на земле, то буду спокойно и терпеливо дожидаться, пока Господь соединит нас наконец на Небесах. Выслушай же меня, Василий! — с мольбою продолжала она, видя, что Мирович по–прежнему суров. — Ты не должен отталкивать меня, ты должен оставить мне утешение, что я любима тобою, что ты веришь мне!

— Цветок веры, — угрюмо ответил молодой офицер, — распускается в сиянии счастья, тогда как в холодном мраке бедствия растет только горькое, ядовитое зелье недоверия!

— Милостивый государь, — заметила мадам Леметр, — вы забываете, что находитесь в моем доме.

Мирович гордо выпрямился; он смерил старуху грозным взором, потом крепко прижал Аделину к своей груди и воскликнул:

— Моя дорогая, сияние нашей любви никогда не померкнет из‑за жалкого золота, перед властью которого преклоняются только пошлые души. Да, я верю тебе. Клянусь тебе, что я не расстанусь с тобой, и клянусь также, — прибавил он, поднимая руку к небу, — что я стану бороться за нашу любовь. Я противопоставлю судьбе человеческой ум и волю, и Бог, пробуждающий любовь в человеческих сердцах, будет со мною. Я одержу победу ради тебя и своей любви, и высокомерные люди, которые презирают теперь бедного подпоручика, будут принуждены пресмыкаться во прахе у моих ног. Я знаю путь, который должен привести меня к величию, власти и славе.

Его голос звучал какой‑то странной, пророческой торжественностью.

Госпожа Леметр боязливо попятилась.

Аделина смотрела счастливыми, сияющими глазами на своего Василия. Однако смелый, капризный задор, оживлявший раньше ее лицо, теперь пропал; святое воодушевление сияло в ее чертах. Она напоминала героиню, готовую вступить в священный бой вместе со своим возлюбленным.

— Прощай, моя Аделина, — воскликнул Мирович, — вскоре ты услышишь обо мне!

Он заключил ее в объятия, наклонился к ней и слил свои горячие уста с ее устами.

— Эхо уж слишком, милостивый государь, — воскликнул Фирулькин, стоявший до сих пор в. стороне, колеблясь между гневом и страхом. — Это уж слишком: вы осмеливаетесь целовать мою невесту в моем присутствии!

Вне себя кинулся он, чтобы оттащить его от Аделины.

Мирович выпустил девушку из объятий. Не говоря ни слова, оттолкнул Фирулькина с такою силой, что тот, покачнувшись, упал на стул. В следующий момент молодой человек исчез, и было слышно только звяканье его шпаги по лестнице.

— Неслыханно, неслыханно! — воскликнула госпожа Леметр. — Прошу вас, почтеннейший господин Фирулькин, простите эту возмутительную выходку: я тут ни при чем.

— Оставим это, оставим, мадам Леметр, — ответил Фирулькин, — это заблуждение юности, больше ничего. Да, заблуждение, которое мы позабудем…

— Я уже объяснилась с вами, господин Фирулькин, — холодно и твердо произнесла Аделина, — и никогда, клянусь Богом, не изменю своего решения. Жестокая судьба может разлучить меня с моим возлюбленным, но я буду хранить ему верность и никогда — слушайте хорошенько! — никогда не протяну вам своей руки!

Она поклонилась мимоходом и прошла в соседнюю комнату, где на столах и стульях были разложены принадлежности ее костюма для вечернего спектакля в Зимнем дворце.

Девушка заперла за собою дверь и посреди мишуры, в которой ей предстояло вечером веселить двор императрицы, опустилась на колени, в усердной молитве ища утешения своему горю.

Фирулькин между тем успокаивал дрожавшую от негодования госпожу Леметр, которая боялась, что неожиданно разыгравшаяся сцена может оттолкнуть такого богатого и завидного жениха.

— Кто не хочет иметь соперника, — промолвил он со своей слащавой, самоуверенной улыбкой, — тот должен довольствоваться тем, что никому не нужно. Маленький шип возвышает прелесть розы, а Петр Севастьянович Фирулькин может справиться со всеми соперниками. Мирович кажется мне опасным; какие дерзкие, кощунственные речи вел он о нашей всемилостивейшей императрице, да хранит ее Господь! — прибавил гость, набожно крестясь. — Но у Петра Фирулькина везде есть друзья; этого Мировича можно быстро сделать безвредным, а я все‑таки тем временем стану готовиться к свадьбе с милейшей Аделиной.

Он поцеловал руку госпожи Леметр, обещал на прощание вскоре заглянуть и покатил домой в своем легком экипаже.

Вскоре после того, как Петр Севастьянович Фирулькин укатил в свой отделанный с княжеской пышностью особняк на Большой Морской, пустынные улицы Петербурга начали вновь оживляться. Зажиточный слой среднего сословия и не состоявшее на придворной службе дворянство вернулось с военного парада обратно, тогда как простой народ оставался еще там, чтобы воспользоваться бесплатными развлечениями, устроенными императрицей.

А сама Екатерина Алексеевна? Она сначала поехала медленно, но потом пустила свою лошадь в галоп, и блестящая пестрая императорская кавалькада помчалась так быстро обратно в столицу, что неповоротливая карета ландграфини Гессенской не могла следовать за нею и наконец осталась позади с назначенными при ней шталмейстерами и кавалерами, к великой досаде их, а также обеих августейших девиц, которые осыпали горькими упреками свою сестру Вильгельмину, скакавшую сейчас возле великого князя следом за императрицей.