— Нет, Павел, — покачал головой Василий Яковлевич, — ты не знаешь, что для меня значит Аделина!.. Я способен любить только раз в жизни и никогда не женюсь ни на ком, кроме Аделины, никогда даже взора не обращу на другую женщину.

— И все же, — продолжал Ушаков, — я прошу тебя: будь силен, как подобает мужчине, и забудь ее, забудь в кругу своих друзей, и пусть честолюбие заменит тебе неудачную любовь.

— Никогда, никогда! — воскликнул Мирович. — Никогда я не забуду Аделины и не откажусь от нее, хотя бы не только императрица и этот высокомерный Орлов, не только этот хитрый плут Фирулькин, но и все силы ада выступили на борьбу со мной!..

— Ты с ума сошел, Василий! — воскликнул Ушаков. — Что ты можешь сделать, чтобы преодолеть такие несокрушимые препятствия?

— Что я сделаю? — воскликнул Мирович, пылающим взором взглянув на друга. — Тот, кто не знает страха, может все преодолеть! Ты так же храбр и мужествен, ты так же беден, как и я, и в борьбе с судьбою поставишь на карту не более как свое жалкое существование, тогда как в случае удачи можешь приобрести все, что составляет прелесть жизни. Да, да, — воскликнул он, схватывая руку Ушакова, — ты — мой друг, мой товарищ по оружию в борьбе за счастье! Один я не в состоянии выполнить то, что зародилось в моих мечтах в виде туманного образа и постепенно принимает все более твердые и ясные очертания!

— У тебя есть какой‑нибудь определенный план? — испуганно спросил Ушаков. — Я не понимаю…

— И все же ты должен был бы понять это, — ответил Мирович, — понять именно здесь, где зарыт клад, который поможет нам осуществить самые смелые мечты и доставить нам богатство, силу и власть, если мы только сумеем добыть его! Да, ты будешь моим верным помощником, ты первый разделишь со мною славное будущее!

Ушаков испытующе глядел на взволнованное лицо друга, и его руки дрожали.

— Что ты задумал? — спросил он. — Я все еще не понимаю.

— И все же, — возразил Мирович, — тебе так же, как и мне, вероятно, говорили об этом пенистые волны, так как они ведь охраняют таинственный талисман, который из ничтожества и бедности может возвести нас на вершину счастья. Павел, — продолжал он, — когда мы стояли выстроившись там, на площади, перед смотром, — в те минуту ты воочию видел всю военную мощь Екатерины, весь блеск и пышность двора, окружающего ее! Но подумай, могла ли бы она достигнуть этой власти и великолепия, если бы ей, нынешней русской государыне, не удалось вырвать скипетр из слабых рук своего супруга, если бы ее отвага не увенчалась успехом? Она давно была бы стерта с лица земли или томилась бы, всеми забытая, где‑нибудь в темнице.

— Василий, что ты говоришь! — испуганно произнес Ушаков, вздрогнув при этих словах.

— Оглянись на прошлое! — продолжал Мирович. — Что сталось бы с Елизаветой Петровной или с Петром Федоровичем, если бы чья‑нибудь сильная рука поднялась на защиту несчастного Иоанна Антоновича, колыбель которого была увенчана императорскою короной? Ему были бы нынче подчинены все военные силы Российского государства, царский блеск окружал бы его престол, и никто никогда не упоминал бы о существовании Елизаветы, Петра или Екатерины.

— Василий, Василий! — испуганно воскликнул Ушаков. — Ради Бога, не произноси таких слов! Их не должны слышать даже немые стены!

— Слова сами по себе ничего не значат, — возразил Мирович, — но из слов рождаются дела, которые ведут к счастью, величию и могуществу. Прошлое не умерло, Павел, так как не решились пролить кровь порфироносного юноши, это прошлое заперто здесь, в этих мрачных стенах, среди волн Невы и Ладоги, и виновники этого прошлого чувствуют себя в безопасности… Но волны знают эту тайну и могут рассказать удивительные вещи тому, кто желает прислушаться к их словам, как это сделал я в уединении своей комнаты. — Он вскочил, протянул руку сквозь решетку окна по направлению к озеру и заговорил глухим голосом: — Если отворить темницу, — так звучит мне голос волн, — если тот, кто заживо погребен здесь уже много–много лет, выйдет из своего заключения и предстанет перед гвардией и всем населением Петербурга в образе, столь схожем с великим императором, — что станется тогда со всем великолепием этой чуждой России женщины? Если отпрыск истинного царского рода угрожал соперничеством даже Елизавете и. Петру, которые сами принадлежали этому роду, то насколько опаснее он для нынешней государыни!.. С каким воодушевлением народ последовал бы его призыву! А одного его появления, одного слова из его уст было бы достаточно, чтобы повергнуть в прах престол, занятый неправомерно. Да, так говорят мне волны… И тот, кто выведет здешнего узника из темницы, кто возвестит России зарю нового царствования, основанного на справедливости, правде и свободе, тот, кто, вняв призыву этих волн, захочет быть орудием Провидения, тот, поверь мне, не будет более нуждаться в милости императрицы и Орлова. Поверь, что имя такого героя прозвучит славою по всей обновленной России при истинном и справедливом царе! Итак, Павел, — положив руки на плечи своего друга и пристально глядя в его лицо, воскликнул Мирович, — здесь, в этих стенах, таится славное будущее России, которое принадлежит тому, кто вызовет его к жизни! И мы, Павел, мы призваны для этого дела!..

— Ты бредишь, Василий! — проговорил Ушаков. — То, о чем ты говоришь, — государственная измена.

— Государственная измена? — воскликнул Мирович с язвительным смехом. — Измена? Ей, в жилах которой нет ни одной капли русской крови?!

— И к тому же, — продолжал Ушаков, испытующе глядя на него, — это безумие, это невозможно!

— Невозможно? — воскликнул Мирович. — Когда Иоанн, который таится в этой тюрьме, еще покоился в своей царственной колыбели, разве тогда, среди мирного течения обыденной жизни, кто‑нибудь считал возможным воцарение Елизаветы Петровны? И разве тогда не казалось совершенно невероятным, что во главе России станет Екатерина Вторая? Ничего нет невозможного для людей, умеющих желать!

— Все‑таки я не понимаю, каким образом это может произойти, — проговорил Ушаков.

— Это гораздо проще, нежели ты думаешь, — ответил Мирович. — Сейчас я мысленно увидел перед собою весь план, и так ясно, как будто он уже приведен в исполнение. Не знаю, были ли то водяные духи, которые взывали ко мне из глубины волн, или то были мои собственные мысли! Но я знаю только, что это предприятие легче всего выполнить здесь, в этом уединенном месте, куда не смеет ступить нога человека, откуда не проникают вести в остальной мир и которое тем не менее находится так близко к центру власти, что нам стоит только протянуть руку, чтобы вырвать корону у пришлой чужеземки и надеть ее на голову законного наследника престола. Нужно только, — раздумчиво продолжал он, — привлечь на свою сторону здешних солдат — только самых старших и самых надежных; остальные последуют за ними, и тогда мы овладеем позицией. Никто не узнает об этом, так как вести не доходят до Петербурга, и нам останется только приобрести нескольких сообщников в гвардейских казармах, которые готовят заговор в войске; после этого мы ночью отвезем туда освобожденного узника, и в несколько минут он будет восстановлен в своих царских правах, а нам достанется высшая власть в государстве.

— Ты бредишь, — сказал Ушаков, — да, ты бредишь!.. И все‑таки, — продолжал он, склонив голову, — ты, может быть, и прав, все может произойти так, как ты говоришь, если нам улыбнется счастье. Но подумай, Василий, дорога к успеху проходит так близко от эшафота!

— Лучше умереть на плахе, чем сгинуть в нищете и ничтожестве, я имею мужество не бояться эшафота… Если ты хочешь последовать за мною, то прямо и смело пойдешь на это дело; если же ты колеблешься, то я пойду один или найду других единомышленников!..

— Хорошо, — сжал его руку Ушаков, — я согласен, Василий! Обдумай этот план, а я последую за тобою… Ты задумал это грандиозное предприятие, и ты должен быть его руководителем.

Мирович открыл ящик стола и вынул из него крест искусной чеканной работы, украшенный драгоценными камнями.