Он вышел из будки, снова подошел к окошечку.

— Нет еще для вас нового, нет! — раздраженно встретила его сестра. — Потерпите!

Терпят пусть дураки. А умные люди действуют! Он сказал почти небрежно:

— Через двадцать минут здесь будет доцент Старунский. Вы позвоните туда наверх, пожалуйста, чтобы подождали, не напортачили чего без него.

И сестра покорно стала звонить. Знает, кто такой Старунский!

Вячеслав Иванович вышел на улицу, чтобы высматривать машину. Костис обещал и денег захватить, чтобы Вячеславу Ивановичу не мчаться домой. Когда привезет доцента, надо сразу послать старика за букетом, чтобы все обставить по-интеллигентному.

Старунский вышел из «Волги» через двадцать шесть минут после телефонного разговора — Вячеслав Иванович засек по часам. Небольшой, плотный, строго и стильно одетый, он как бы излучал спокойствие и уверенность. Вячеслав Иванович шагнул к нему, но Старунский прошел мимо — такая в нем была стремительность и целеустремленность. Пришлось догнать и фамильярно (Вячеслав Иванович сам понимал неуместность такого жеста, но выбора не было) схватить за локоть:

— Простите, профессор, это я вам звонил.

«Профессор» вырвалось само собой, невольно, Вячеслав Иванович и не собирался так грубо льстить.

— А? Так что? Я еще не смотрел!

— Я вас подожду, вы мне потом скажете.

— Да-да.

И Старунский устремился в подъезд с вывеской «Приемное отделение». Вячеслав Иванович вошел следом и видел, как Старунский, не снимая пальто, скрылся за дверью, куда вход мужчинам был закрыт. Вячеслав Иванович вернулся на улицу, подошел к Костису.

— Деловой мужик, — сказал Костис. — Звоню, он открывает уже одетый. Говорит: «Извините, я небрит, но

не будем задерживаться: в таком положении дама простит!»

Если вдуматься, не так уж и смешно, но Вячеслав Иванович засмеялся. Напряжение, застывшее в нем, как только он услышал: «Состояние матери средней тяжести», проходило.

— Ты молодец, — сказал Костис. — Так и надо: делово.

— Я его с постели поднял! — гордо сообщил Вячеслав Иванович.

Это для него имело особенное значение: что с постели. Уж если смог, если заставил больного профессора — или почти профессора, потому что многие доценты не хуже профессоров или даже лучше! — заставил больного (больного ли? так бодро шагал!) примчаться сюда, значит, и правда невозможного для него сегодня нет!

Костис уехал за цветами, а Вячеслав Иванович гулял по тротуару перед подъездом. Он блаженно мечтал о том, как скоро будет встречать здесь Аллу и маленького; надо будет снова мобилизовать Костиса с его «Волгой», а букет он на рынке купит такой, какого здесь не видели и летом: розы, одни розы, штук двадцать пять! Конечно, очень плохо, что у Аллы осложнение, но после Старунского все будет хорошо; а зато и сама Алла, и Рита, и старуха эта Зисиповна, чертова бабушка, поймут и оценят, кто такой новый дядя у Аллы! А без него бы, в этом безымянном роддоме на углу Петра Лаврова?! Поймут и оценят! Ну и надо подарки. Один он уже наметил: бумажные пеленки, чтобы не возиться со стиркой. Он достанет. Трудно, но он достанет! А идея другого пришла вот прямо здесь: микроволновая электропечь! Есть такие, стоят в электромагазинах и стоят три сотни. Цена тоже имеет значение: пусть видят! Но главное ее достоинство— быстрота готовки. Пять минут — и любое блюдо! Очень важно при занятости Аллы. Да к тому же не разрушаются витамины! Вячеслав Иванович любил всякую кулинарную технику, потому и позавидовал, что в

«Приморской» стоит «мутный глаз», значит втройне приятно будет дарить племяннице трехсотрублевую кухонную машину…

Вернулся Костис, отсалютовал букетом:

— Пусть доценту белые астры, как невесте. Белый конверт в белых астрах. Конверт я тебе купил нарочно без марки: приличнее деньги в конверте без марки! Нет, «деньги» звучит грубо, — гонорар. Гонорар за консультацию! Где это, у Конан Дойля, да? Что докторам гонорар принято в гинеях. Жаль, у нас нет специальной монеты для интеллигентных гонораров. Ты любишь Конан Дойля?

Вячеслав Иванович почти что успокоился после прибытия Старунского, но все же не настолько, чтобы разговаривать о Конан Дойле. Он молча взял конверт, пристроил его в букете так, чтобы торчал крошечный угол, — для опытного глаза достаточно!

— Пойду там посижу перед приемным. Подожду.

— Брось. Может, не очень хочется доценту, чтобы ты там ему конверт совал. Народ сидит.

— Не видно же почти.

— Разглядит! И неинтеллигентно так сразу совать. Не чаевые это тебе, а гонорар, понимай разницу.

— Один черт! Слово придумали важное: «гонорар»!

От возбуждения, от чувства, что невозможного сегодня нет, Вячеслав Иванович и говорил легко, уверенно, не раздумывая. Действительно, какая разница: «чаевые», «гонорар»?

Костис задумчиво отщипнул лепесток от астры.

— Ты знаешь, разница есть. Потому что он не только за деньги, этот доцент. Его и Алла твоя волнует. Он и меня кинулся расспрашивать, думал, я знаю. Ты меня знаешь, я смотрю трезво, но на него клепать не стану… Потому ты лучше со своим конвертом — в машине. Или потом домой. По обстановке почувствуй. Может, он скажет, что нужно будет ему к Алле еще. Тогда сейчас рано.

— Ты что: «еще»? Ведь «средняя тяжесть» всего, а то бывает «тяжелое состояние», я знаю. А у ней всего средняя!

— Ну увидишь. Но аккуратно давай, чтобы он как бы и не заметил. Говорю ж: не чаевые.

Верно сказал Костис. В другое время Вячеслав Иванович и сам бы до того додумался— видно, все-таки не очень соображал сегодня.

— Ну, пойду, так посижу. Встречу.

Он сел на тот же самый стул, на котором сидел вчера рядом с Аллой. А вот другой, по спинке которого они суеверно постучали. Не очень подействовало. Или могло быть хуже? Старунский задерживался — и снова становилось тревожнее. Две пары сидели перед дверью, запретной для мужей, женщины давали какие-то наставления, мужчины кивали — как и вчера. Одна говорила очень уж бодро, так что Вячеславу Ивановичу захотелось объяснить ей, что дело ей предстоит непростое, что бывают всякие осложнения, состояния средней тяжести и потому не стоит заранее веселиться. Но, конечно, удержался.

Сорок минут прошло. Час. Или у него и другие дела? Очень даже возможно: мало ли у врачей вопросов к доценту!

Наконец дверь приемного отделения стремительно открылась — и уже по движению двери Вячеслав Иванович понял, что это Старунский. И встал навстречу.

Тот быстро обвел коридор глазами.

— Вы?.. Ну вот… Словом, вы все равно не поймете. Но осложнилось. Бывает в нашем деле. Проводим мероприятия.

Старунский двинулся к выходу. Вячеслав Иванович поспевал за ним.

— Но как теперь? Ей лучше? После вашего осмотра?

— Сразу не может быть лучше. Я не лечу наложением рук. Мероприятия проводятся.

Вячеслав Иванович распахнул перед Старунским переднюю дверцу «Волги», схватил лежащий на сиденье букет, протянул. И был момент страха, что Старунский не возьмет, и это будет означать, что консультация оказалась бесполезной, что помочь невозможно!

— Вот, профессор. Большое вам спасибо.

— Ах, да что вы, — поморщился Старунский, но взял букет.

Взял! Значит, не напрасно!

— Можно будет? Если еще понадобится? Прибегнуть? Вы разрешите?

— Разумеется. Я и сам справлюсь, естественно.

Костис резко взял с места — таксерская манера.

На работу Вячеслав Иванович уже опоздал, но это не имело никакого значения. Управятся пока и без него: второго мало придет обедающих. И он снова пошел в справочное со своей передачей.

Та же сестра скучала в окошке, кажется и те же люди в ожидании сидели по стенам.

Вячеслав Иванович уже не старался специально улыбаться и вообще не думал о том, как выглядит.

— Возьмите вот для Калиныч.

— Сейчас… — Она повела пальцем по списку. — Нету. Значит, она еще не переведена. В физиологии нет, ну и не может с температурой. В патологии смотрю — тоже нет.

— Как «в патологии»?