Однако ее излияния уже никого не интересовали.

— В делах, связанных с колдовством, у нас никогда не бывает недостатка в свидетелях, — объяснял Ла Барелль. — Лучший свидетель — это тот, который сам является подозреваемым. Он рассчитывает выкрутиться за счет активного сотрудничества с судом. И если сначала он испытывает угрызения совести, то очень быстро начинает понимать, что, выдав одного, уже легко способен выдать и других.

Теперь, в перерыве между слушаниями, он уделял особое внимание инспектору, излагая ему свои методы и предпочтения.

— Но все это, конечно, отойдет на второй план, как только я найду эту пресловутую бородатую женщину, или, по крайней мере, ту, которую так называют. Когда она будет в моих руках, мне останется только потянуть за кончик ниточки, чтобы взять всех остальных!

В зал ввели супругов-евреев. Их подозревали в переходе в христианство с единственной целью: избежать участи своих единоверцев. Выходя из церкви, они многократно осеняли себя крестным знамением, но, по слухам, продолжали отправлять свои собственные обряды в тайной синагоге, обнаружить которую пока не удалось. Однако был еще один признак, выдававший в них истинных евреев, — это занятие таким гнусным делом, как ростовщичество. Истинный христианин никогда не заставит должника возвращать помимо взятой взаймы суммы еще и проценты!.. За исключением разве что нескольких кальвинистов, живущих в районе швейцарских озер.

Супруги испугано жались друг к другу Они явно не ожидали вопросов председателя суда.

— Вы знаете бородатую женщину? — без обиняков спросил он.

— Бородатую женщину? Нет, конечно же, нет! Мы ее не знаем!

— Как же так? Ее здесь все знают! Или вы живете в отрыве от общины? Разве вы не общаетесь с жителями Миранжа?

— О да! Постоянно! Мы разговариваем со многими!

— Тогда вы должны знать этих трех женщин: Анну Дюмулен, Жанну Бург и Рену Бригетту. Их имена вам что-нибудь говорят?

Супруги в растерянности переглянулись. Они хотели бы сказать да, но лгать было слишком опасно. Неожиданно на помощь им пришел председатель суда.

— Анна Дюмулен — это жена аптекаря…

— Ах, аптекарь! Конечно! Мы его знали. Нам сказали, что он умер. Мы не помним точно, как зовут его жену, но мы ее знаем, конечно!.. Из-за своей астмы мой муж…

— Значит, вы не знаете ни Жанну Бург, ни Рену Бригетту, но Анну Дюмулен…

— Да, да! Прекрасно знаем!

Давая этот ответ, они были убеждены, что в знакомстве с такой почтенной особой, как супруга аптекаря, нет ничего предосудительного. Однако, сами того не желая, они усугубили как свое, так и ее положение, ибо не зря говорится: два сапога — пара.

Но, несмотря на все свое желание, они мало что могли рассказать о вдове. Ла Барелль понял, что больше ничего не вытянет из этих свидетелей, стоящих в стороне от городских интриг, и перешел к рассмотрению жалобы на угрозы четы ростовщиков в адрес крестьян, не заплативших вовремя проценты с ссуды. Это мелочное дело ему быстро надоело, и он передал эстафету прокурору Канэну.

Наклонившись к инспектору, Ла Барелль доверительным тоном шепнул, что временами работа сильно утомляет его. Не согласится ли судья Данвер выпить с ним по стаканчику миранжского? Без посторонних, у него в кабинете? Что касается его самого, то он чувствует, что нуждается в перерыве. С этими ростовщиками он только даром потерял время, нужно было с самого начала отдать их в руки Канэну. Тот обожает допрашивать евреев. Но лично он не любит возиться с ними: как правило, они ничего не знают. Ах, если б только точно знать место и время шабаша, он скрытно отправил бы туда Шатэня с его людьми… А потом… Потом он лично займется бородатой женщиной. Он уже представлял, как допрашивает ее днем и ночью, без перерыва…

И какого же мнения придерживается по этому поводу судья Данвер? Конечно, ему особенно нечего сказать. Ведь он здесь в роли наблюдателя. А в чем конкретно состоит его задача? Собрать факты, показать, в каком состоянии находятся процессы по делу о колдовстве, оценить, насколько глубоко это зло поразило Францию, не так ли? Сравнить положение в провинциях, выяснить, где колдовство еще процветает. Бесспорно, это очень важно…

Но собеседник был не очень словоохотлив, и председатель ломал голову над тем, как умаслить его. Может быть, завязав более тесные отношения… Судья Данвер родился в Париже, верно? В его роду были еще судьи? Нет, ну и ладно… Ах, это зависит от людей… Вот он, Тимоте де Ла Барелль, с рождения был обречен носить судейскую мантию…

Председатель не отказал себе в удовольствии продлить перерыв и после второго стакана миранжского завел разговор о своей золотой юности. Выходец из известного дворянского рода, связанного с герцогами Бургундскими по женской линии, он пошел на службу в магистратуру по примеру младших членов семьи. Конечно, мысль о необходимости зарабатывать свой хлеб насущный трудом совсем не прельщала его, но он переборол себя. И теперь считает, что его деятельность дает пищу разуму, хотя и вынуждает общаться с посредственностями. Вместе с тем ему случается бывать и в высшем свете, особенно когда сильные мира сего нуждаются в нем…

После третьего стакана они вернулись в зал заседаний. Сейчас начнется самое интересное, предупредил Ла Барелль судью Данвера. Он почувствовал необыкновенный прилив бодрости и был готов к работе. Председатель суда любил сюрпризы.

Она появилась в том же черном одеянии, что и в первый раз, но держалась уже совершенно иначе. Со стороны могло показаться, будто окружавшие вдову стражники на самом деле составляли ее свиту. Остановившись перед барьером, отделявшим место для подсудимых от судей, Анна Дюмупен в упор посмотрела на них чуть взволнованным, но прямым взглядом. Такая перемена в поведении не осталась незамеченной Жаспаром Данвером, и он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы знать, чем она вызвана. На вопросы, касавшиеся гражданского состояния, она отвечала спокойным чистым голосом. Ее относительная непринужденность и скромное изящество могли бы понравиться Тимоте де Ла Бареллю, если бы тот не был настроен по отношению к ней резко враждебно, словно хотел подчеркнуть, что у них нет ничего общего кроме антипатии, которая стихийно зарождается между судьей и преступником.

Канэн объявил ей, что отныне она является не подозреваемой, а обвиняемой в отравлении своего мужа. Кроме того, прокурор намекнул еще на две жертвы, которые дурно отзывались о ее супруге. Вдова якобы убила их из мести. Обвинение начало расти, как снежный ком. Анна Дюмулен знала, что это только начало. Она спокойно спросила:

— Так я защищала мужа или убила его?

— Одно не исключает другого! — тявкнул Канэн. — Вступаясь за мужа, вы защищали свое собственное имя, а когда он стал вам мешать, вы избавились от него!

— Избавилась… — чуть слышно повторила вдова.

Наклонившись к Бушару, председатель насмешливо произнес:

— Вдовы хуже повитух. А у нас есть и та, и другая…

— Вам повезло, — ехидно заметил иезуит.

— У нее неплохо подвешен язык, — признал председатель суда. — Во всяком случае, она не говорит на жаргоне.

— И не тявкает, — добавил Караш д’Отан.

Новая выходка иезуита взбесила Канэна, и он разразился яростной обвинительной речью.

— Истинный христианин, господин Дюмулен, по имени Гастон — человек благочестивый и уважаемый в городе, — лечил вас, когда вы были больны… У вас был выкидыш, не так ли? Желали ли вы, чтобы этот ребенок появился на свет?.. Ваш супруг хотел иметь детей… А вы? Разве вы не посещали неких женщин, которые помогают избавиться от плода? Вы не знаете таких? Рену Бригетту, например. Говорят, что она специалист в подобных делах. И что не все женщины, у которых она принимала роды, счастливо разрешались от бремени… Вы не хотите рассказать суду о Рене Бригетте? Что ж, ваше право. Но это свидетельствует не в вашу пользу. Когда человеку нечего скрывать, он не боится говорить… Но вернемся к Гастону Дюмулену. Он был старше вас, не так ли? Он был хорошим мужем? Способным иметь потомство?..