Не добившись желаемого результата, костолом сменил тактику. Вооружившись большой иглой, он навис над телом женщины, раздумывая, куда бы воткнуть острие. Наконец, решив эту проблему, он вогнал иглу в трепещущую плоть точным движением специалиста своего дела. От нестерпимой боли Рена Бригетта выгнулась дугой, но ремни на руках и ногах крепко держали ее на месте. Игла не оставила следа, но на месте укола выступила капля крови, которую один из стражников промокнул тампоном, смоченным в уксусе. Зрелище становилось невыносимым, а пытка все более жестокой. Ла Барелль поднял палец. Палач кивнул и вонзил иглу в паховую складку. Тело женщины уже не реагировало на боль. И та вонзилась в живот в районе пупка. Рена Бригетта не шелохнулась. Она, казалось, перешла ту черту, за которой уже не чувствовала боли.

Ла Барелль словно угадал мысли инспектора и, повернувшись к нему, предложил посмотреть, что будет дальше. Палач вонзил иглу в левую грудь женщины, и Рена Бригетта испустила ужасный крик, тем самым подтвердив, что она еще в сознании. Однако несчастная утратила контроль над своим телом: мышцы сфинктера ослабли и содержимое прямой кишки излилось наружу жидкой зловонной массой. Зажав носы и с отвращением отвернувшись, свидетели пытки разразились громкими проклятиями. Председатель суда замахал рукой, отгоняя от себя волну зловония, и потребовал открыть дверь, чтобы впустить струю свежего воздуха. На этом дознание с пристрастием закончилось.

Пока обвиняемую «готовили» к отправке в тюрьму, Ла Барелль ждал на улице.

— Нет! Я умоляю вас! — истошно вопила Рена Бригетта. — Я ничего не сделала! Отпустите меня! Я вас умоляю!

Тимоте де Ла Барелль прищурился и поджал губы. Знала бы эта голая, дурно пахнущая женщина, до какой степени она была ему отвратительна!

Рену Бригетту везли через весь город в маленькой тележке, которую тащили два стражника. Остальные несли сундук с изъятыми у нее уликами. Не бог весть какие улики, думал председатель суда, тогда как судья Данвер размышлял, может ли светский суд рассматривать отсутствие боли в определенной точке тела в качестве доказательства вины. Судья Канэн и палач шагали с осознанием исполненного долга, не обремененные какими бы то ни было мыслями и сомнениями. На обратном пути кортеж снова проходил мимо пологого спуска к реке, где женщины стирали белье, но на сей раз их взгляды были прикованы к тележке. На непроницаемых лицах прачек застыло выражение подчеркнутого безразличия, чтобы, не дай бог, не навлечь на себя какой беды. Женщины торопливо перекрестились и продолжили прерванную работу, еще громче стуча вальками.

Иезуит, сопровождаемый раздраженными взглядами стражников, молча расхаживал перед входом в зал заседаний. Когда дознаватели наконец вернулись, он, ни с кем не здороваясь, посторонился, чтобы пропустить их, и пристально посмотрел на Рену Бригетту. Председатель суда бесстрастным тоном сообщил ему, что невосприимчивость обвиняемой к боли была зафиксирована вторично и в присутствии других свидетелей. В подтверждение своих слов он повернулся в сторону судьи-инспектора, который промолчал, не имея формальных возражений.

— Да, в двух местах она совершенно не чувствовала боли, — повторил Ла Барелль, — однако при этом реагировала на все, что происходило вокруг!

Бенедикт Караш д’Отан не сводил глаз с жертвы председателя: голова женщины была запрокинута, рот широко раскрыт.

— Стало быть, вы нашли след дьявола, — скрипнул зубами иезуит. — Вот как! Что-то уж очень легко он дал себя обнаружить, этот пройдоха!

Судья Данвер не верил своим ушам. Как мог говорить таким тоном об Извечном Враге служитель церкви?

— Я хотел бы знать, — продолжал священник, — насколько велика власть дьявола над этой несчастной. То, что он оставил отпечатки своих лап на различных местах ее тела, еще не значит, что она ему принадлежит и больше не способна почитать Всевышнего.

— Если у нее спросить, — вмешался Канэн, — то она скажет, что возносит ему молитвы ежедневно. Соврет — недорого возьмет!

— Существует испытание молитвами… — сказал председатель суда, делая вид, что не замечает намеков иезуита.

— Если обвиняемая не знает молитв, — подхватил Канэн, — значит, она не привыкла молиться или лукавый не позволяет ей делать это.

Судьи окружили Рену Бригетту, собираясь подвергнуть ее новому испытанию, для которого не требовались ни время, ни пыточные инструменты. Оно должно было дать окончательный ответ на вопрос о виновности подозреваемой. Канэн не преминул заметить, что она, возможно, знает молитвы, ведь ведьмы способны и не на такой обман. Взмахом руки председатель отмел это возражение. Неуемное рвение заместителя иногда раздражало его.

Один из стражников взял обвиняемую под мышки и поднял с колен. Другой принес скамеечку для молитвы и сунул ей под отекшие ноги. Рена Бригетта нашла взглядом председателя Ла Барелля и тихо застонала. Тот ждал, удивляясь собственному терпению, выработанному за годы долгой судейской карьеры.

— Начинайте! — распорядился Канэн.

Стоны стихли. И к высоким сводам зала вознеслась первая молитва.

— К тебе обращаюсь, милосердная Дева Мария, да пребудет с тобою милость Божья… — Женщина судорожно перевела дух и продолжила: — Пресвятая Богородица, молись за нас, бедных грешников, ныне и присно, и во веки… веков.

— Символ веры, — потребовал председатель.

— Символ веры? — переспросила она.

— Верую, — подсказал иезуит.

— Ах да, я знаю. Верую… Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, единородного, от Отца рожденного прежде всех веков; Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного с Отцом, Которым все сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося. Распятого же за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного… и погребенного… и погребенного… — она бросила на иезуита взгляд, взывающий о помощи.

— И душа его отошла в мир иной… — прошептал священник.

— В третий день… — неуверенно продолжила Рена Бригетта. — Третий день… — Она совсем растерялась. Она забыла, что произошло в третий день.

— Так что же было в третий день? — грозно спросил Ла Барелль.

Она не знала. Она забыла. Она рыдала, заливаясь слезами. Председатель повернулся к иезуиту. Тот не промолвил ни слова.

— Вот видите! — вскричал Ла Барелль, который не выносил драматических ситуаций. — Она не знает! Она не знает!

Бенедикт Караш д’Отан бросил на него вызывающий взгляд, словно им предстояло сойтись в поединке за корону Франции во времена битвы при Гастингсе.

— А вы, господин председатель, вы знаете продолжение?

Тимоте де Ла Барелль побагровел и издал нечленораздельное рычание. Будь у него под рукой протазан, он, не раздумывая, проткнул бы им этого наглеца.

— Так вы не знаете продолжение, господин председатель?

Ла Барелль задыхался от бешенства. Он знал, что после смерти произошло чудесное воскрешение, но уже не помнил в точности, какими именно словами об этом говорилось в молитве! Председатель суда публично продемонстрировал, что у него дырявая память!

— Ну хорошо, сударь, — выдавил он, — католическая литургия — это не мой профиль.

Но дело было сделано: отныне его претензиям на совершенство пришел конец и панегирики в его честь станут всего лишь блестящей мишурой, скрывающей неожиданно проявившиеся изъяны.

— Раз уж обстоятельства сложились таким образом и нам нужно абсолютное доказательство, то мы его получим, — процедил сквозь зубы председатель суда, давая понять, что урок, преподанный ему иезуитом, лишь усугубит участь обвиняемой.

Вместе с тем Тимоте де Ла Барелль хотел показать, что он умеет принимать в своем суде тех, кто соблюдает протокол и признает его власть. Он взял судью Данвера за локоть и, не оглядываясь на остальных, повел его в подвалы суда, где размещались тюремные камеры.