Я почти совсем раскис, однако гордость не позволяла мне сдаваться. Если бы не сломанное ребро и не рана в плече, я даже смог бы его побороть. Уже готовый покориться своей участи, я нечаянно задел рукой за что-то холодное. Это был его тесак. Кувыркаясь в поединке, мы незаметно для себя приблизились к вязу, в который он воткнулся. Я замер, как парализованный, обдумывая появившуюся возможность. Видимо, и он заметил внезапную перемену во мне, потому что, как бы натолкнувшись на невидимую преграду, задержал в полете свой кулак и насторожился, вглядываясь в дерево.

От моего удара его череп хряснул, как арбуз, хлопнувшийся о мостовую. Я тут же горько раскаялся, мне вовсе не хотелось этого. Меня самого такой удар оглушил бы, может, лишил бы на время сознания, но его молодые кости не выдержали.

Я подхватил его, но он оказался ужасно тяжелым, и я опустил его на грязный, истоптанный снег и сам повалился рядом, уставившись в высокое небо, где уже мерцали первые звездочки, Я тяжело дышал, как борзая после изнурительной гонки. Легавый, валявшийся около меня, казался мертвым.

Вокруг царила глубокая тишина. Лунный свет высекал серебристые искорки из тонкой корочки льда, затянувшего озеро.

Я перебрал в уме детали последнего эпизода драки. Особенно врезался в память тот момент, когда голова моего противника откинулась назад, как будто у него сломана шея, колени подогнулись, а свободная рука судорожным движением оттолкнула воздух. Если этот начинающий джентльмен окажется столь неблагоразумным, что умрет, моя жизнь превратится в цепь бесконечных мучений!

Если бы мне сказали, что она еще существует, я бы вернулся на убогую улочку моего детства, отыскал бы среда канав калитку своего двора. Я бы вошел в дом, сменил ставшую тесной одежду и снова, но уже другим человеком, вышел на улицу. Сколько раз я пытался именно так и сделать! И каждый раз меня прогоняли бывшие соседи, швыряя в меня, как в бродячую собаку, булыжниками.

Когда мой пульс стал нормальным — шестнадцать ударов за четверть минуты, — я с трудом поднялся на колени. Усевшись верхом на своего бывшего противника, я расстегнул пуговицы его куртки. Трясущейся от волнения рукой нащупал сердце. Пульс был очень слабым, но все же сердце билось! Душа моя возликовала.

Я принялся искать по его карманам ключи от наручников. Несколько раз начинал сначала, пока не понял, что меня одурачили. Я чуть не завыл от досады и принялся ругать его на чем свет стоит за чудовищную самонадеянность. Помимо того, что он мог бесславно умереть с минуты на минуту, он задал мне уйму хлопот. Если я не сумею найти способ быстро отделиться от него, то буду вынужден сдаться в руки первого же в стречного милиционера.

Я взвалил его на закорки и чуть не рухнул от тяжести. Сам не знаю, как я добрался до машины и как мне удалось запихать его внутрь. Завернув подол его куртки, подложил ему под голову и всю дорогу проверял, не умер ли он. Я уже готов был умолять его остаться в живых.

Машина шла на предельной скорости, мне было наплевать на все. Стальные зубья наручника впились до кости, страшно болели плечо и ребро, Я теперь и сам не знал, что почувствую, если меня задержит милицейский патруль: облегчение или горечь провала.

Как привидение, я пролетел через опустевшую, готовую к сносу деревню. Было восемь часов. Мне повезло: по дороге я никого не встретил и ни один постовой не заинтересовался причиной нашей безумной гонки.

Я затормозил перед первой же попавшейся стройкой и стал сигналить у входа. Минуты бежали одна за другой, я решил было уезжать, когда из густой тени выступил — слава богу! — сторож, Осоловевший со сна, зябко поеживаясь на холоде, он никак не мог понять, что происходит. Подождав, пока он, ослепленный светом фар, приблизится, я опустил стекло и начальственным тоном пробасил:

— Ты чего спишь, негодник, а?

Он хотел что-то сказать, но я не Дал. Надо было действовать проворно и закончить дело раньше, чем он опомнится и разглядит мою физиономию.

— У вас здесь есть ножницы для резки металла?

— Да, — ничего не понимая, пробормотал он.

— Где, красавица ты моя спящая?

— Вон там, за бараком, валяются.

— Подойди поближе, я запишу твой номер!

Когда он подошел, я схватил его за отвороты кацавейки, подтянул к себе и треснул головой о дверцу. Оглушенный, он упал на обочину.

Через множество ям и ухабов я добрался до места, указанного сторожем. Почему-то вытаскивать Пинкертона из машины оказалось гораздо легче, чем запихивать. Я действовал с космической скоростью: чтобы в крайне неудобном положении разрезать злосчастную цепь наручников, мне понадобились все силы.

Дальше все происходило как в кино. Снова взвалив бесчувственное тело на спину — теперь оно казалось намного легче, — я засунул его в багажник и поспешил отъехать от этого опасного места. Сторож понемногу приходил г себя, но был слишком ошеломлен, чтобы осознать происходящее. Пошатываясь, он стоял посреди дороги. Направив ему прямо в глаза мощный свет фар, я отчаянно гудел клаксоном. Когда я собрался уже затормозить и выйти из машины, чтобы его отпихнуть, он уступил дорогу.

Около Дома" Скынтейи" я остановился в тени больничной стены и вытащил ковбоя из багажника. Он был жив. Я положил его голову себе на плечо, обнял за талию и поволок. Если б кто нас увидел — подумал бы, что я веду домой пьяного. В проходной больницы горел слабый свет. Я положил его прямо перед входом. Потом пришлось довольно долго искать подходящий камень. Усевшись за руль, я тронулся и, проезжая мимо, швырнул камнем в окно. Как только дверь отворилась и на пороге появилась человеческая фигура, я смылся.

Огни города меня успокоили, пульс потихоньку снова вошел в норму. Наконец-то сбылось мое страстное желание покурить. Я закурил невиданную ранее сигару — гаванский" Партагас". Сигары я присвоил в качестве военного трофея, найдя их в кармане легавого.

Ему еще не скоро понадобятся такие вещи, Я посмотрел на часы. Если все прошло хорошо, возможно, будущий комиссар Мегрэ сейчас спокойно курит трубку, которую ему вставили в гортань доктора в реанимации.

Я докурил великолепную гавану, толстую, как палец неграмотного. Алюминиевый футляр из-под сигары я решил преподнести в подарок Пороху. Кто знает, какую дьявольскую машинку для уборки кольраби сумеет он сотворить из этой трубочки.

Пошел снег. Зима напоминала о себе не только живописными снежно — ледяными украшениями, подаренными унылому городскому пейзажу, но и холодом. Рана на плече слегка кровоточила, а если я делал вдох поглубже, начинало невыносимо

болеть сломанное ребро. Правая рука полностью одеревенела. В общем, телесные муки были жестокими.

Впавший в зимнюю спячку Порох досматривал десятый сон, поэтому долго не открывал дверь. Я пролетел мимо него, не дав ему обдумать, стоит ли впускать меня в свою берлогу. Здесь было тепло и сыро, пахло прелой соломой, а под потолком собрался прозрачный дымок, как легкий пар, который свежим осенним утром поднимается от навозных куч, рассыпанных по полю.

Чуть не наступив на китайскую болонку, я протянул руку под нос Пороху.

— Отцепи от меня поскорее это драгоценное украшение! — Браво, прекрасный браслет для часов, — комично тряся головой, проворчал он себе под нос.

Я включил радио, так как был уверен, что кто-нибудь из соседей подслушивает под дберью.

— Поторопись! — рявкнул я. — У меня нет желания скончаться от болевого шока у тебя на руках!

Порох глянул на мою синюю ладонь и в одну секунду вытащил инструменты. Это удивительно, но от напряжения, с которым он работал, прекратилось дрожание головы.

— Почему ты отошел от дел? — спросил я. — Ведь у тебя талант!

— Моя профессия теперь не приносит дохода, — покачал он головой. — Что нынче крадут? Разве что какие-нибудь паршивые одеяла… Сегодня воры стали ничтожными курокрадами, мелкими жуликами!

Наручники с металлическим клацаньем раскрылись, и я почувствовал огромное облегчение. Я промыл раны от зубцов под струей воды, которую из банки с отбитым краем слил мне над грязным тазом Порох. В доме этого скряги не нашлось и молекулы спирта, так что мне пришлось, смочив носовой платок собственной мочой, перевязать им запястье.