— Как у тебя ходули?

— Ничего.

— Тогда пересаживаемся на одиннадцатый номер, иначе попались. Слышь, очкарик, на первом перекрестке сбавь ход, мы выпрыгнем. А потом шпарь вперед, к шоссе.

— Они меня догонят… Что я скажу?

— Что превысил скорость и боялся штрафа. Дя Силе, свяжи в узелок старые шмотки, рубаха-то казенная.

— Порядок! — сказал Беглый.

Машина повернула за угол. Очкарик притормозил.

— Желаю у спеха!

Они выпрыгнули на ходу и забрались в какой-то сад.

Он прищурясь смотрел в окно.

— Легко отделались…

Я сказал:

— Важно, что отделались, не так ли,

доктор?

Ночь украсила волосы цветами чертополоха и базилика, стремясь опьянить беглецов своими чарами.

Между грядками тюльпанов по — змеиному пробирались две тени. Тень поменьше остановилась, угрожающе подняв кулак к небу..

— Потерял, что ли, узелок, дуралей? Беглый закусил губу:

— По… потерял…

— В машине забыл?

— Кажется.

— Недотепа чертов!

— Легче на поворотах, Челнок! — проговорил Профессор отчетливо. — Перебарщиваешь, нехорошо это!

— А то хорошо, что фараоны след возьмут?

— Нашел себе заботу! В худшем случае у моего братца будут неприятности.

Вор показал ему нос.

— Пустят собак и накроют нас, моргнуть не успеешь! Из травы, из-под земли достанут!

— По запаху?

— А то по чему?

Димок шагал вперед, сердито ворча себе под нос. Силе тащился следом.

— Легонько ступай, кляча! Тоже мне, Беглый!

— Я все о братане думаю, как он там?

— Ты о нас думай. С ним и так ясно, мусора доперли, что он шестерил.

— Как я мог забыть узелок? Видно, сам бог отнял у меня разум!

— Давно, растяпа, и навсегда! Тут уж ничего не поделаешь… Профессор хотел было что-то сказать, но Димок зажал ему рот рукой.

— Ша!

Он приложил ухо к земле, услышал четкий топот сапог и испуганно вскочил.

— Собаки взяли наш след!

Они наддали и растворились в ночи.

Собака рвалась с поводка. Сержант опустился на колено, изучая следы в свете карманного фонарика.

— Они.

— Какая у них фора? — спросил майор Дашку, пристально вглядываясь в темноту,

— Не больше получаса.

— Поехали!

Овраг зарос акацией. Гроздья цветов на тонких веточках, прохладные и душистые, искали их губы для поцелуя.

Силе сорвал на ходу гроздь и сжевал ее. Потом остановился и, улыбаясь, набил карманы цветами. Его глаза не могли оторваться от сероватого неба. Где-то вдали застенчиво моргал огонек…

Челнок догнал его, запыхавшись:

— Нажми, Силе!

— А что?

— Собаки!

Беглецы юркнули в молодой лесок. Под ногами трещали, ломаясь, его кости. Димок глянул на Беглого краем глаза.

— Жратвой, гляжу, разжился?

— Хочешь?

— Спрашиваешь! Давай!

— Вот так, без скатерти, без салфеток?

— Сегодня можно сделать исключение, гувернантка меня не видит…

Беглый протянул ему пригоршню цветов. Челнок скривился.

— Не нравится?

— Что я тебе, кобыла?

— Нет, ишак! Берешь или нет?

Димок перекрестился и зашагал вперед.

— Как увидишь меня на выпасе, пиши пропало, воровское сословие.

Они бежали, точно спасаясь от оводов. Издали доносился гул погони, твердой поступью приближающейся к победе. Димка охватило раздражение:

— Если на пути не будет воды, фараоны на край земли нас загонят!

— Ну да, что им какая-то речушка?

— Собак с толку собьет, кончится их власть над нами.

Вышли на проселок. Впереди заблестели рельсы железной дороги.

— Поезд идет! Ей — богу! Право держи, кляча!

— Справа станция.

— Вот и хорошо. Народу до черта, мужичье едет в гости на пасху… Давай в толпу, плевать нам теперь на псов!

При свете фонарей беглецы оглядели друг друга. На Силе оказался шикарный костюм.

Когда поезд набрал скорость, они облегченно вздохнули. В конце перрона появились преследователи.

Димок съежился.

— Майор Дашку! Цельный год меня морочил. Ох, настырный. Ты хоть плачь, а расколись.

— А чего ему надо от тебя? Вор ушел от ответа:

— Фараонские дела… — И вздохнул: — Да, этот не уснет, пока нас не захомутает.

Поезд исчез в ночи. Майор Дашку повернулся к сержанту:

— Сели? — Да.

— Вызови машину.

В коридорах и купе полно народу, все забито корзинами и флягами, как и положено в предпраздничные дни. Пахнет сдобными куличами и жареным мясом.

Димок ощупывает взглядом свертки, у бедняги слюнки текут,

— Слушай, Митря, избави тебя бог согрешить! Недоносок скорчил рожу:

— В чем это?

— Не финти…

— Обижаешь, Профессор! Что я тебе, карманник — шарить по поездам?

— А кто же?

— Для этого, что ль, прошел я школу Коливара и Таке Крика?! Отнимать котлеты у фазанов?! Срам!

— Ладно заливать…

— Я думал, ты обо мне лучшего мнения.

— Неужели?

Силе Драгу пошарил по карманам: документы, деньги, сигареты… Вор поскучнел.

— Хорошо сработал очкарик.

— И наверняка попался! Просто выть хочется!

— Ничего не попишешь…

— Видать, не зря ты меня обзываешь дурой…

Димок покачал головой:

— Да уж! А чем он заправляет?

— Кладовщик в продмаге,

— Тогда порядок. Все одно сел бы. Профессор нахмурился,

— Только вышел…

— Ботают, есть в Италии фонтан. Кто его раз увидит, железно к нему вертается. — Димок рассмеялся. — Так и с тюрягой…

Профессор достал пачку сигарет. Димок тут же протянул руку.

— Угости табачком, жмот.

Они курили, глядя в ночь. Шоссе страховало железную дорогу — бежало рядом. Фары вбивали в темноту колья света. Силе тихо спросил:

— А где милицейская машина?

— Дожидается нас на первой станции… Еще добрый час ходу… Включи свой сельсовет и скумекай, как нам сойти раньше. Стоп — кран не в счет.

В открытом купе три здоровенных горца и их смазливые, крепко сбитые женки с задами что твое мельничное колесо уписывали за обе щеки барашка, то и дело прикладываясь к бутыли с вином.

Вор проглотил слюну.

— Неужто и на том свете так будет? — Он сплюнул с отвращением: — Вечный огонь вам уготован, грешники! Оскоромились на Страстной неделе…

Никто его не услышал. Чабаны все чаще прикладывались к бутыли, похваливая свои яства.

— Если они посмеют осквернить муки Спасителя чоканьем крашеных яиц, я им в глотки вцеплюсь, — кипел недомерок.

— Вот не знал, что ты верующий, Митря!

— Голод гложет!

— У меня осталась еще акация… — И Силе замолчал, увидев, что лицо вора осветилось какой-то мыслью.

— Челнок!

— Отстань!

— Сейчас не до глупостей. Ты что задумал?

— Не красней, аки невеста, простак. Стой и смотри. Димок взял у Силе пачку сигарет и встал в дверях купе.

— Битте шён…

Он знаками просил прикурить. Караси немедля заглотали крючок:

— Германски? — Я, я…

Мужчины наперебой кинулись к нему со спичками, как истинные румыны, с открытой душой. Хитрец не скупясь раздавал улыбки.

— Альзо, вассер? — Он ткнул пальцем во флягу. Чабаны зачесали затылки.

— Что он сказал?

— Шут его знает. Да ему пить хочется, люди добрые. Марин, дайкась кружку.

Димок понюхал вино, пригубил с видом знатока и степенно выпил.

— Зер гут!

— Гляди — кась, пондравилось! Пондравилось, слышь? Вынай, бабы, харч, а то немчура нас скрягами ославит.

Силе шнырял около двери, авось удастся присоседиться. Но Челнок не замечал его: целовался с мужиками, щипал баб, пышущих здоровьем и чистотой. На чабанах были рубахи, выполосканные в сыворотке, на их женах — юбки в сборку, вываренные в базилике. Недоносок, сожрав пару цыплят и кило баранины, во всю глотку орал песни, непостижимым образом связывая десяток знакомых ему немецких слов. Крестьяне перешептывались:

— Вот и славно, будет что рассказать в Неметчине…