Лишь изредка, когда великий назир случайно бросал взгляд в сторону ворот, стоявший ближе всех проситель пробегал, согнувшись еще более почтительно, несколько шагов вперед и снова замирал, как только назир отводил глаза.

Проходившие мимо слуги яростно шикали на просителей:

— В сторону, в сторону, уберите свои грязные лапы с ковра.

Сираджеддин сказал:

— Один раз я был в Сары–Джуе на бекском дворе, видел вот такое… Но теперь… власть–то народа!

— Пошли, — сказал Санджар так громко, что все сидевшие у хауза обернулись и посмотрели в его сторону.

— Пойдем к великому назиру, — и командир четким шагом направился к возвышению, таща за руку упиравшегося Сираджеддина.

Уже на полпути глаза Санджара встретились с взглядом великого назира, и этот взгляд, как и тогда, при первой встрече, был холодный и неприязненный. Но он не остановил Санджара. Подойдя к возвышению, командир решительно звякнул шпорами и, приложив по–красноармейски руку к меховой шапке с красной звездой, отрапортовал:

— Командир добровольческого отряда Санджар по вашему приказанию прибыл.

Он ждал приветствия. Но оно не последовало. Сидевшие молча разглядывали стоявшего перед ними воина и выжидали, что скажет великий назир. Тогда заговорил сам Санджар. Волнуясь и путаясь, он рассказал о деле старосты Сираджеддина, о доблестных сарыкундинцах и их жалобе. Закончил он свою краткую горячую речь словами:

— Разве для того проливалась кровь героев, чтобы на их шею опять посадили кровососов–лихоимцев и баев с их вонючими ублюдками? Сейчас у нас Советская власть, власть рабочих и дехкан. И мы не позволим, чтобы разная мразь тянула свои лапы к завоеваниям революции.

Слабым движением руки великий назир предложил Санджару замолчать. Лицо назира потемнело и стало жестким. Губы скривились в усмешке.

— Уважаемый… э… э… уважаемый, мы вас звали, но разве для этого? Разве мы интересовались вашим мнением об этом кишлаке Сар… Сар… как его?

— Сары–Кунда, — подсказал сотник

— Да, да, спасибо, об этом… этом кишлаке. Вы, кажется, военный человек. Ну и надеемся, вы будете заниматься вашими военными делами, пожалуйста, а государственные вопросы… да… вопросы государственные предоставьте кому это доверено… народом. — Обернувшись к сотнику, назир промолвил: — Займитесь стариком. Объясните ему неудобство и неприличие его поступка… Пусть обратится к этому, как его… — Устроившись поудобнее на подушке, он холодно взглянул на Санджара: — Уважаемый… Мы вас звали… выразить одобрение, одобрение храбрости вашей и ваших… э… людей. Да… да.

Он медленно и нехотя цедил слова. И удивительно — содержание их никак не вязалось с холодным равнодушием тона, которым они произносились. И удовлетворение, которое в первое мгновение испытал Санджар, начало сменяться чувством недоумения. В памяти промелькнула первая встреча с назиром, там, у дорожного источника. А назир все так же сухо и холодно тянул:

— Поразительная храбрость ваша, товарищ… товарищ…

Один из сидевших на возвышении подсказал: «Командир Санджар».

— Да, да, благодарю… товарищ Санджар. Но, отдавая должное вашей отваге, мы должны… вы только не примите наших слов как осуждение…

Санджар насторожился.

— Вы, нам передавали, нарушили приказ командования. Вы ушли с отрядом в Бабатаг. Вы долго отсутствовали… Оставили штаб в неизвестности… что внесло путаницу…

— Это не так! — запротестовал Санджар. — Мы преследовали Кудрат–бия, мне было приказано…

— Простите, товарищ… — И снова назир наморщил лоб, якобы досадуя на свою забывчивость.

Обернувшись к своим собеседникам, он многозначительно покачал головой, как бы говоря: «А вы хотите от него дисциплины! Да он и разговаривать с людьми не умеет».

— Так вот что, — продолжал великий назир, и голос его стал елейным. — Времена партизанщины прошли. И мы боимся, что такие ваши действия могут принести вред вместо пользы. Поэтому…

Командир шагнул вперед. Все прыгало перед ним в тумане. Ярость душила его.

— Я воин… я темный пастух. Стал воином народа. Я сражаюсь с черной стаей волков уже три года. Я не заслужил… Мои действия вредят? Нет!

Тогда великий назир, успокоительно подняв руку, проговорил:

— Спокойнее… Не волнуйтесь. Ваши заслуги нам известны, но ваши недостатки известны тоже. Когда мы сложили ваши заслуги на одну чашу весов, а ваши пороки на другую чашу, — вторая чаша перетянула. И мы решили… — он обвел присутствующих взглядом. — Да, мы решили сказать. Вы неправильно воюете. Басмачи — обманутый народ. Мирный народ. Вы безжалостно истребляете их. Когда нужно действовать уговорами и лаской, вы пускаете в ход саблю и пулю. Вы убили Салиха–курбаши, вы убили Сулеймана–ишана… наконец, погиб сам Кудрат–бий.

— Но они уничтожены в бою! Они жгли кишлаки, резали дехкан, предавали позору женщин и девушек. Они… Врага, если встретишь, не щади!

— Разве Кудрат–бий не изъявил покорность? Он сложил оружие в Денау… А вы… Наше решение: отряд ваш, как формирование Бухарской народной республики, направляется на отдых… временно, конечно. Вам мы дадим отпуск. Отдохните тоже… Примите нашу благосклонность.

Земля и небо пошатнулись. Как мог этот картавящий юнец говорить такие слова ему, Санджару, участнику бесчисленных боевых схваток с басмачами? Как смеет этот юноша, пусть он будет сам великий назир, судить его?.. Где Кошуба? Где его начальник? Он бы не позволил…

И Санджар сдавленным голосом проговорил:

— Это клевета, меня оклеветали.

Он круто повернулся и, не видя ничего перед собой, пошел к воротам. По знаку назира сотник и еще один вооруженный человек побежали вслед за Санджаром. Сотник притронулся к его руке.

Тогда командир остановился. Вид его был так страшен, что сотник отпрянул назад.

Санджар посмотрел на него невидящим взглядом и ушел.

Никто не посмел остановить его.

Старинная узбекская пословица гласит: «Голова храбреца к земле не опускается».

Санджар поскакал в Миршаде, куда ушел после боя у мазара Хызра Пайгамбара его отряд. О чем думал командир, когда он гнал коня по пыльной дороге? Какие мысли теснились в его горячей голове? Никто не может сказать. А сам Санджар не рассказывал о своих переживаниях тех дней. Он спешил к своим друзьям и соратникам, чтобы посоветоваться с ними, обсудить все случившееся.

Санджар примчался в Миршаде под вечер. Он издали равнодушно пробежал глазами по знакомой картине. Тянулись рядами черные юрты полукочевых узбеков. Высились белые глиняные столбы, соединенные полукружиями дувалов, защищавших от сора и грязи глубокие колодцы. Около них толпились стада овец, пригнанных на водопой.

Косые лучи золотили пыль у многочисленных чайхан, вытянувшихся рядами вдоль единственной кривой улицы. На постоялых дворах в караван–сараях ревели ишаки.

Уже с первого взгляда Санджара поразила пустота Миршаде. Он не видел ни одного своего бойца.

— Привет храброму Санджар–беку! — крикнул чайханщик Самад, «вместилище всех новостей и сплетен», как его называли на всем протяжении Дюшамбинского тракта.

— Салям! — ответил Санджар.

Чайханщик подбежал к Санджару и зашептал:

— Вашего отряда нет…

— Как! Что вы сказали?

— Его нет…

И Самад рассказал командиру, что сегодня на рассвете прибыл в Миршаде отряд милиции с приказом Бухарского правительства о роспуске отряда Санджара. Бойцам предложили немедленно разойтись по домам.

По мере рассказа голова Санджара опускалась все ниже и ниже. Он ничего не сказал Самаду, хлестнул Тулпара и ускакал в сторону Ущелья Смерти.

— Выпейте чаю! — крикнул чайханщик. — Отдохните! Но фигура всадника растворилась в быстро спускавшихся с гор красноватых сумерках…

Странно было услышать среди совершенно пустынных холмов нежный детский голосок. На кочковатой жесткой дороге, заливаясь серебристым смехом, стояла совсем крохотная девочка в бархатном камзоле, в золотой тюбетейке с фазаньим перышком.