Глаза Петра Михайловича загораются веселым, озорноватым блеском. Он смотрит на Анисью Романовну, хочет что-то сказать, но в это время кто-то подъехал к клубу.

— Наверное гости прибыли, — говорит парторг. — Пойдем встретим.

Анисья Романовна недоуменно смотрит на него.

Они выходят на освещенное крыльцо. Ярко светятся электрифицированные транспаранты избирательного участка. Возле розвальней стоят двое мужчин и помогают друг другу снять длиннополые и широкие тулупы, которые в зимнее время берут в дальнюю дорогу. Один из мужчин, всмотревшись в вышедших на крыльцо, кричит:

— Анисья Романовна! Не узнаешь?

— Не могу признать, — отвечает она неуверенно.

— Короткая память. Быстро старых друзей забываешь.

Голос очень знакомый. Но Анисья Романовна боится, что вдруг ошибется, тогда конфузу не оберешься. Приезжие поднимаются на крыльцо.

— И теперь не узнаешь? — говорит гость, протягивая руку. Она у него холодная, замерзшая.

— Товарищ Шумилов, — тихо, не справившись с волнением, называет Анисья Романовна, и буря воспоминаний налетает на нее. Затуманившимися глазами она смотрит в лицо гостю.

— А я уж и не чаял тебя здесь застать. Думал — занята, разъезжаешь по району.

— Сегодня первое собрание, — говорит Потапов и делает какой-то предостерегающий знак Шумилову.

— Ах, вот как! Показывай, Анисья Романовна, какой клуб отстроила. Изменилось ваше Турбино, сильно изменилось. Слава о вас по области пошла. Миллионерами стали. С большим размахом дело повели.

Шумилов, бывший секретарь райкома партии, теперь — секретарь обкома партии по сельскому хозяйству. Второй — высокий, худой, в очках — Верилов, учитель средней школы в райцентре, а сейчас — председатель окружной избирательной комиссии.

— С дороги-то обогрейтесь, — приглашает гостей Анисья Романовна.

В комнате заведующего клубом все рассаживаются на стульях, на диване.

— Дай на тебя посмотрю! — задушевно говорит Шумилов, вглядываясь в немолодое, блекнущее лицо Анисьи Романовны. — Ничего, ничего… Почти не меняешься. Годы мимо тебя идут.

— А в моем возрасте так оно и бывает, — отвечает с тихой улыбкой Анисья Романовна и проводит рукой по гладко зачесанным волосам. — Все баба будто в одних летах, а потом враз старухой становится.

Ей хочется сказать, что сам-то Шумилов тоже мало изменился, только чуть погрузнел да серебра в волосах все же поприбавилось. Многое ей хочется сказать задушевное, теплое, идущее от всего сердца бывшему секретарю райкома, но мысли как-то вдруг разбежались.

По тому, как смотрят они друг на друга, видно, что они большие друзья. Эта встреча радостна обоим.

«Как не изменилась? — думает Анисья Романовна. — Восемь лет для меня не шутка».

Вот тогда, больше восьми лет назад, поздней осенью, в распутицу, приехала она, расстроенная, в райцентр, и ей сказали, что секретаря райкома ждут с часу на час. Анисья Романовна присела на диване в кабинете, облокотилась о мягкий валик и, измученная думами и тревогами этих дней, заснула.

Кто-то тронул ее за плечо. Открыв глаза, Анисья Романовна увидела Шумилова. Она поднялась и, проведя рукой по лицу, вдруг почувствовала, что щеки ее мокры. «Неужели во сне плакала?»

— Что такое? Беда случилась? — встревожился Шумилов.

— Беда, такой еще и не бывало. Помогите вы мне… Председателя нашего сельсовета в армию призвали, а меня вместо него выбрали.

— Знаю, — скупо и недовольно обронил Шумилов. — За какой же помощью в райком приехала?

Анисья Романовна торопливо стала говорить, что нельзя ей такую работу давать, со скотного двора и в сельсовет. Хлебопоставки надо выполнять, лошадей для армии выбирать, снаряжение готовить… Разве ей с такими делами справиться?

Событие это, огромное в жизни Анисьи Романовны, взволновало и испугало ее. Сельсовет большой, в него входят четыре колхоза, деревни разбросаны в радиусе километров на двадцать. Колхозы сеют много зерновых, овощей, имеют большие фермы. В районе сельсовет считается трудным. Не удивительно, что так испугало ее это избрание.

В своем турбинском колхозе «Ленинский путь» Анисья Романовна пользуется уважением, ценят ее хозяйственный ум, строгую деловитость, прямоту и резкость в суждениях. Редкое артельное дело решается без нее. Муж дома даже добродушно посмеивается: «колхозный министр!» Депутат сельсовета, она частенько по всяким делам бывает и в других колхозах. Уже четыре года Анисья Романовна заведует молочно-товарной фермой. Она славится в районе.

Анисье Романовне казалось, что она очень убедительно просила Шумилова освободить ее, что он ее понимает. Секретарь райкома слушал и все больше хмурил брови, молчал. Потом сказал суховато:

— Слушай, Анисья Романовна! Думали, кому быть председателем сельсовета, всех перебрали и решили, что, кроме тебя, некому. Ведь ты коммунистка, должна понимать, какое сейчас трудное время. Нужно, чтобы ты пошла в сельсовет. Считаем, что у тебя самые надежные руки. Знаю, что не легко тебе будет, может быть, нагорюешься и наплачешься. Спрашивать с тебя будем, строго спрашивать. Как требуется в военное время. Нельзя колхозное хозяйство упускать. Сейчас нам каждый килограмм хлеба дорог.

В сентябре первого года войны Анисья Романовна стала председателем сельсовета.

Много забот сразу великой тяжестью легло на ее плечи. Видели все, как трудно и тяжело женщине. Многие старались, как могли, помочь.

Но были и другие… На всю жизнь разошлась она со своей лучшей подругой Дуней Исаковой. А уж какая была задушевная подруга. Сколько песен пропели вместе, сколько тропок исходили! В одну зиму и замуж вышли: Анисья осталась в своем Турбине, а Дуня переехала к мужу в Вязовку. Замужние, они продолжали встречаться, через них и мужья стали друзьями. Почти в одно время выбрали их — одну председателем сельсовета, другую — председателем колхоза. «За вязовский колхоз не тревожиться», — тогда же подумала Анисья Романовна, но горько ошиблась.

Весна уже была не за горами. На дорогах лошади начали в снег проваливаться, капель с крыш с утра стучала. Анисья Романовна готовилась к очередной сессии сельсовета. Она побывала во всех артелях, заглянув в Вязовку, думала часок посидеть у Дуни, а провела у нее весь день и уехала с тяжелой душой: в ненадежных руках колхоз. Под гору покатился. Подивилась на подругу. Беззаботна Дуня, не жаль ей артельного хозяйства, не болеет за него, нет у нее тревоги за страну. Загордилась, что стала председателем, заважничала. Лошадь от крыльца не отпускает. В Вязовке ее почти и не видят: то ей нужно в райцентр, то в соседние колхозы, а то на неделю-две укатит в областной город.

На сессии Дуня Исакова вышла на сцену в красивом шелковом платке, накинутом на пышные плечи, и спокойно, без смущения, стала рассказывать, как у них в Вязовке готовятся к севу. Все у них хорошо, все ладно. Анисья Романовна изумленно слушала ее.

Все выступили. Слово взяла Анисья Романовна. Она и не подозревала, что столько гнева накопилось у нее против Дуни. Ее подруга пыталась всех обмануть! А дела там плохи, ох, как плохи. Сама Дуня виновата в этом. Не радеет о колхозных делах. Делу час — потехе время, так она живет. Если дальше так будет руководить, то провалит всю подготовку к весне, не дадут осенью вязовцы хлеба городам и армии. В зале ее слушали внимательно и хмуро. Румяное лицо Дуни обмякло, красивые глаза стали злыми. Она сидела с закушенными губами.

В перерыве Дуня Исакова подошла к Анисье Романовне:

— Вот зачем ты к нам приезжала, — прошипела она. — Подруженька! Как шпионка все высмотрела…

— Прямо тебе скажу, Дуняша: плохо будешь руководить — снимем. Пора одуматься. Отстающий колхоз, а тебе и горюшка мало. На фронте мужья на нас надеются. Мы перед ними ответ держим.

Много еще горя и забот принесла ей Дуня Исакова.

В Вязовку Анисья Романовна наезжала чаще всего. Уж очень там нерадостны были дела. Стыдила и ругала Дуню, все надеялась, что поймет подруга, одумается. Но не исправлялась Дуня.