Фомичеву позвонили из ватержакетного и коротко рассказали о том, что произошло между начальником цеха и Годуновым.

Сазонов не ладил с Годуновым с первого дня, не пропускал случая придраться к пустяку, колко намекая ему на неудачи с лечением больной печи. В поведении Годунова начальник цеха видел умаление своего достоинства.

У Годунова пока действительно не ладилась печь. Сазонов подходил к мастеру и иронически говорил:

— Не идет? А говорят, приказами все взять можно.

Годунов терпел-терпел, но, наконец, не сдержался. Шагнув к инженеру, он глухо процедил сквозь стиснутые зубы:

— Уйдите сейчас же от печи! Слышите? Вы мне мешаете.

— Немедленно сдайте дежурство. Сию минуту! — неожиданно резким фальцетом закричал Сазонов.

— Никуда не уйду, дежурства никому не сдам.

— Ах, вот как!.. Отказываетесь подчиняться?

Начальник цеха круто повернулся и ушел.

Все это случилось за час до конца смены.

Годунов умывался после работы, когда пришел посыльный и сказал, чтобы он немедленно шел к парторгу завода. Мастер был как будто спокоен, но долго не мог застегнуть пуговиц на гимнастерке — так и пошел с расстегнутым воротом.

Фомичев о скандале узнал, когда Годунов уже был у парторга завода и тоже направился в партком.

Годунов сидел в кресле, подавленный всем случившимся.

Данько ходил по кабинету. Все черты лица его напряглись. В таком гневе Фомичев видел парторга впервые.

— Никак не ожидал! — говорил он. — Теперь будем заниматься психологическими изысканиями о причинах твоего проступка? Изволь в любых обстоятельствах держать себя достойно. Ты опозорил себя, партийную организацию. Тебе трудно было с Сазоновым? Надо было прийти в партком. А ты, видишь, решил пошуметь.

— Это я, Трофим Романович, все и сам знаю, — буркнул Годунов. — Что же мне теперь — уйти?

— Уйти? — Данько повернулся к Годунову. — Куда это уйти? Изволь отвечать за свой проступок. Его разберет партийная организация.

— Все?

— Все.

— Я поступил неправильно. Но призовите и Сазонова к порядку. Он не хочет поднимать цеха.

Годунов встал и вышел из кабинета.

Данько не остановил его.

— Дожили… Позор какой! И что это творится у нас в ватержакетном цехе? Дальше итти некуда. Сазонов распоясался, совсем затравил Годунова. Сейчас Сазонов у Немчинова, пройдемте к нему.

Встревоженная секретарша сидела в пустой приемной. Из кабинета доносились раскаты директорского голоса.

Сазонов сидел красный и взбешенный. Он даже не повернул головы в сторону вошедших Данько и Фомичева, напряженно слушая каждое слово Немчинова.

— Вы уже давно перестали руководить цехом! — шумел Георгий Георгиевич. — Какая это, скажите пожалуйста, инженерская работа! Любой мастер заменит вас. Скажите: что вы сделали за последнее время на печах? Больную печь три месяца вылечить не можете. С народом стали жить плохо. Мастера на вас жалуются: кричите на всех, грубите. Не Годунов, а вы виноваты.

— Годунов совершил производственный проступок и должен за него отвечать. Я хочу знать… Он будет удален из цеха?

— Нет! — твердо ответил Немчинов. — Он останется у вас сменным мастером.

— Я настаиваю на его увольнении. Иначе я не могу отвечать за его смену.

— Надо с этим кончать, — устало сказал Немчинов. — Вы, Сазонов, должны сейчас ответить на один вопрос: думаете ли менять стиль своего руководства? Если да, то будем работать; нет — простимся. Тогда нам не по пути. Пойдете работать начальником смены, уступите дорогу более способным. Довольно мы с вами это время нянчились.

— Что это значит — менять стиль руководства?

— Вы нуждаетесь в лекции, каким должен быть начальник цеха? Извольте. Он не просто инженер, а советский инженер на социалистическом предприятии, обязанный работать с коллективом, поддерживать в этом коллективе все передовое. А с людьми вы не работаете, избегаете их. Такому инженеру мы не можем доверять цеха.

— Не понимаю, почему судят меня, а не Годунова.

— Мы никого не судим. Годунов за свой проступок понесет наказание. Сейчас речь идет о вашем месте на заводе.

— Может быть, мне вообще следует уйти с завода?

— Уйдете, если отпустим, — заметил Немчинов. — Но о том, что я сейчас сказал, советую хорошенько подумать.

— Хорошо, — высокомерно произнес Сазонов, вставая, — я подумаю.

— На ватержакете у вас все готово? — спросил Фомичев.

— Разве работа не будет отменена? — удивился Сазонов.

— А почему надо отменять?

— В состоянии ли Годунов проводить ее?

— Проведет. В крайнем случае сделаем без него. Поручим Кубареву. Вам надо пойти в цех и проверить всю подготовку. Ночью прошу с завода не отлучаться.

Сазонов пристально посмотрел на Фомичева и молча, ни с кем не простившись, вышел из кабинета.

— Стоит ли сегодня? — усомнился Немчинов. — Не подведут они нас?

— Обязательно сегодня. Работа в цехе должна итти своим порядком.

— Фомичев прав, — поддержал Данько главного инженера.

Вопрос о ночном взрыве на ватержакете был решен. Фомичев написал записку Годунову и послал рассыльного с приказом найти мастера на заводе или дома.

— Видите, Владимир Иванович, что получается, — сказал Немчинов. — Надо принимать решение о Сазонове. Нельзя больше с этим тянуть. Начальник цеха не может наладить настоящих отношений с коллективом. А почему? В войну его перехвалили. Он и возомнил…

— Я с ним сегодня поговорю, — сказал Фомичев.

— Вина за Сазонова на вас ложится. — Голос Данько прозвучал строго. — Он ваш старый институтский и заводский товарищ. Вы должны были уже давно поговорить с ним. Покажите ему ложность и ошибочность его позиции. Сегодня я с Кубаревым встречусь. Он тоже неверно ведет себя, занял позицию невмешательства в цеховые дела. С начальником цеха никогда не разговаривает. Как плохо руководят оба, так плохо и работают.

Фомичев был недоволен собою. Почему он допустил это столкновение, почему своевременно не осадил Сазонова? Ведь он знал, как плохо складываются у начальника цеха отношения с мастером. Фомичев относился к Сазонову слишком терпимо, откладывая со дня на день решительный разговор с ним. Даже Данько и Немчинов сказали ему об этом. Им это тоже заметно.

Фомичев хотел сам проверить, как в цехе готовятся к ночной работе.

Годунов уже находился возле печей. Мастер молча встретил главного инженера, на все вопросы отвечал односложно. Он стыдился случившегося.

Сазонов показался на площадке, хотел пройти мимо, но Фомичев окликнул его:

— Пройдем к тебе, — предложил главный инженер.

Сазонов молча последовал за Фомичевым.

Они спустились с колошника, вошли в тесную цеховую конторку.

— У тебя все готово к взрывам? — спросил Фомичев.

— Заканчивают подготовку…

Наступило молчание.

— Тебя не беспокоит твоя судьба на заводе? — задал вопрос Фомичев.

Сазонов взглянул на него недружелюбно.

— Ты тоже пришел читать мне лекцию? Не стоит тратить времени, у меня нет его сейчас.

Он явно уклонялся от разговора.

— Буду откровенен, — продолжал Фомичев. — Ставится вопрос так: можно ли дальше доверять тебе руководство цехом.

— Очень любопытно! Очевидно, не имеет значения, что я выполнял план, забыта моя работа в военное время.

— Что вспоминать прошлое! Разве это дает тебе право распускаться?

— Ты мое прошлое не трогай. Оно мое! Что ты знаешь, как мы работали в войну? Нам было трудно, очень трудно. Руды нехватало, так мы все медесодержащие материалы раскопали на заводе и все в печи отправили. По неделям из цеха не выходили, вот на этом самом столе по очереди спали. Белья месяцами не меняли.

— Какой героизм — не меняли белья. А мы на фронте аккуратно брились, подворотнички меняли. Ко мне заросший щетиной солдат не имел права обратиться. В этом ли дело? Ты прошел проверку военного времени, почему сейчас не выдерживаешь проверки, пачкаешь честь советского инженера?