Марина Николаевна слушала инженеров, но мысли ее все еще были заняты личной судьбой. Жильцова спросила обогатителей, какие сроки установили они для проведения первых работ. Они с удивлением переглянулись и посмотрели на нее: она не слышала, о чем шел разговор. Ей стало стыдно: как она могла так задуматься. Раньше этого с ней не бывало. Всю остальную часть беседы Марина Николаевна была внимательна, не пропустила ни одного слова.

После того как обогатители ушли, она спохватилась: нужно было обязательно позвать главного инженера. Фомичев очень хотел присутствовать при обсуждении хода исследований. Что с ней сегодня? Никогда она не страдала рассеянностью.

Марина Николаевна вспомнила, что ее заявление лежит у Немчинова. Надо пойти и забрать его.

Она вышла из лаборатории и поднялась на следующий этаж.

В приемной директора сидела секретарша.

— У Георгия Георгиевича кто-нибудь есть? — спросила Марина Николаевна.

— Да, Фомичев.

Нет, при главном инженере она не войдет к директору. Заглянет попозже. Не такое уж срочное дело.

Как он тогда сказал ей об отъезде! Одернул, как девочку. Поделом, поделом! Ведь было в этом нечто от хвастовства: вот возьму и уеду от вас! Я вольная птица! Интересно, что теперь сказал бы «он» — как про себя называла она главного инженера, — узнав о ее решении остаться пока на заводе?

Почему она так неспокойна? Неужели она жалеет о сделанном? Может быть, не следовало сразу давать ответа Данько? Ведь он не настаивал на немедленном решении.

Пришел представитель медеэлектролитного завода, которому они сдавали всю черновую медь для переработки в чистовую. На медеэлектролитном заводе из этой черновой меди дополнительно отделяли золото. Не совпадали данные о содержании золота. Лаборатория одного из заводов напутала в анализах. Марина Николаевна просидела с ним несколько часов, сверяя анализы. На время это отвлекало ее от беспокойных мыслей.

Она снова поднялась на верхний этаж. Теперь Немчинов был один. Марина Николаевна вошла в кабинет.

— Георгий Георгиевич, у вас мое заявление?

— Да, у меня.

— Я хочу взять его.

Директор раскрыл папку и порылся в бумагах, нашел заявление Марины Николаевны и протянул ей.

— Передумали? Отлично! Я не верил в серьезность вашего намерения.

— Почему?

— Сужу об этом по вашей работе. Когда человек целиком отдается своему делу, то ему не так-то просто взять и все вдруг бросить. Должны быть для этого очень серьезные основания. А как вы решили с дочерью?

— Я ничего еще толком не решила, Георгий Георгиевич.

— Мой совет: забирайте ее сюда. Берите отпуск и поезжайте за дочерью.

— Я подумаю.

— А завтра милости прошу на дачу.

— Спасибо, но подумаю, Георгий Георгиевич. Позвоню вам утром.

Под вечер Марина Николаевна прошла по всем цехам, в каждом долго задерживалась, разговаривала со своими людьми, смотрела их записи. Она очень хотела встретить Фомичева. Его лицо сразу сказало бы ей, знает он или не знает о ее решении.

Но Фомичева она не встретила.

Дома в этот вечер ей было одиноко. Позвонил Гребнев. Она обрадовалась и пригласила его пить чай. Он быстро пришел.

Теперь она поняла: ей нужен был человек, с которым она могла делиться своими мыслями, переживаниями.

— Миша, я опять осталась на заводе, — сказала Марина Николаевна. — Сколько собираюсь уехать и никак не могу тронуться. Сегодня послушалась Данько.

— Правильно поступила. Решение разумное, одобряю.

Милый, бескорыстный друг! Она была ему бесконечно признательна за постоянное дружеское расположение и внимание. Он был первым человеком, кто встретил ее во время войны на заводе, помог освоиться здесь и все эти годы не забывал о ней. Он был для нее больше чем братом погибшего мужа. Он заменил ей семью, всех близких. Он поддерживал ее и в те самые тяжелые месяцы, когда она так ждала вестей от мужа. Что с ней было бы без Михаила?

Но сегодня и он ничем не мог помочь ей. Она сама должна все решить.

Внезапная мысль пришла ей в голову. Лицо Марины Николаевны вспыхнуло, и Гребнев с удивлением взглянул на нее. Он умел угадывать ее настроение.

— Какая-нибудь неприятность?

— Нет, рассердилась на одного человека, — она говорила о Фомичеве.

Неужели он мог, не поговорив с ней, пойти к Данько? Не очень это честно.

Впрочем, что же ей-то сокрушаться? Это решение она приняла сама. Он мог говорить, мог и не говорить с Данько. Но все же лучше бы ему прежде поговорить с ней.

Гребнев молчаливо пил чай, поглядывая на Марину Николаевну, словно догадываясь о ее мыслях.

— Я рад твоему решению остаться на заводе, — повторил он. — У нас сейчас очень интересные дни. Я и тебя еще не видел в таком увлечении работой, как сейчас.

Она кивнула головой.

Еще ни разу перед ней не вставал так вопрос о себе, как сегодня. Она избегала думать о Фомичеве. Но сегодня… Все это происходило помимо ее воли. Она спокойно жила все эти годы на заводе, мало задумываясь о будущем, не ожидая больших перемен в жизни. Временами ей казалось, что со смертью мужа какая-то часть чувств умерла в ней, что никогда ей уже не пережить того необыкновенного, захватывающего чувства.

— Ты видел сегодня Владимира Ивановича?

— Утром. Он на весь день уехал на кварцевые рудники.

Ах, вот почему она не встретила его.

Проводив Гребнева, Марина Николаевна долго думала о Фомичеве. Надо бы ей завтра увидеться с ним. Тогда многое станет ясным. Но ведь завтра выходной. Где она увидит его?

Сколько она прожила здесь? Почти семь лет. Как быстро пролетело время! Конечно, в Ростове ей будет жаль завода, она будет вспоминать долину, окруженную зелеными горами с острыми каменными зубчиками на вершинах; чудесную уральскую весну, медленную и тихую, белую от черемухи; красное от цветущего по обочинам всех дорог шиповника лето; поселок, где ей знаком каждый дом; своих друзей — Гребнева, Фирсова с женой, семью Георгия Георгиевича, многих других. Как сильно можно привязаться к месту! Да разве только в этом дело? Прав Георгий Георгиевич. Труд рождает эту привязанность. Ведь сколько сил она отдала заводу и сколько силы получила от него! Что знала она о жизни, когда приехала сюда, инженер с новеньким, без единого пятнышка, дипломом? Год начала войны был годом окончания института. Настоящим инженером она стала на заводе.

Нет, она не имеет причин жаловаться на свою судьбу. Чем она плоха? Ну, чем? У нее много друзей, у нее такая увлекательная работа!

Вот только дочь…

Утром Марина Николаевна поднялась рано, подошла к окну.

Солнце поднималось в безоблачном небе. Марина Николаевна окинула взглядом поселок, зелень гор, завод, где до боли в глазах отсвечивали стекла корпусов, и ей стало необыкновенно хорошо и радостно.

Вечером Фомичев возвращался с кварцевого рудника.

Он давно собирался в эту поездку и был доволен, что осуществил ее. Фомичева поразили, как и во многих увиденных после войны знакомых местах, значительные перемены на этом руднике. Он помнил небольшой из нескольких общих бараков поселок, примитивные карьеры, где вручную дробили камень, который потом в грузовых машинах вывозили на завод. На дрянной дороге постоянно калечились и выходили из строя машины.

Все здесь теперь неузнаваемо изменилось. Рудник соединился с заводом железной дорогой и шоссе. Лес расступился, очистив место у реки для большого горняцкого поселка. Виднелось много новых жилых домов, бревна их отливали янтарем в свете яркого солнца. Строился большой клуб, стеклили готовую школу-семилетку.

Главный инженер рудника проводил Фомичева по всем кварцевым карьерам, знакомя с хозяйством, увлеченно рассказывая о перспективах роста рудника, дальнейшей механизации всего дела. Везде Фомичев видел большое количество механизмов: перфораторы для бурения скважин, экскаваторы для уборки породы и погрузки кварца, дробилки, транспортеры. Все карьеры соединяли линии узкоколеек, и небольшие паровозы весело посвистывали в глубоких разрезах белого камня.