— Да я не возражал особенно, Георгий Георгиевич, — сконфузился Ошивалов. — Но своих заказов полно.
— Стыдно, Иван Николаевич: старый вы рабочий, стали начальником цеха. Должны бы знать, как важно всякую рабочую инициативу поддержать. Старый партиец. Историю партии, наверное, изучаете?
— В кружке. По первоисточникам занимаемся.
— Вот, первоисточники изучаете. Грамотный человек. А рассуждаете, как обыватель: не наше дело. А чье? Панюшкин правильно понял: наше дело. Вы мне этот заказ принесите. Мы заказчику напишем, что дорого с них взяли. Цену снижаем наполовину.
— Георгий Георгиевич! Для завода же я стараюсь.
— Вот и отлично. Поднимем марку завода. Ошиблись — исправляем ошибку. Завод — не частная лавочка. Панюшкину я в приказе благодарность объявлю и премирую.
Ошивалов растерянно смотрел на директора.
— Учтите этот урок.
Вечером к Немчинову зашел Данько. Немчинов вспомнил о Панюшкине и рассказал о нем парторгу:
— Вот какая молодежь на заводе. А мы ее еще плохо замечаем.
— Запоминать надо такие случаи, — сказал Данько. — Мы много говорим о коммунистическом сознании, о борьбе с пережитками капитализма. А вот это и есть коммунистическое сознание, коммунистическое отношение к общественному труду.
10
Годунов становился на партийный учет.
Он сидел в кабинете парторга завода и рассказывал о себе Данько. На этот завод Годунов пришел молодым парнишкой, здесь вступал в комсомол, с тридцатого года в партии. На фронте четырежды ранен, награжден тремя орденами.
— Я слышал о вас, — сказал Данько, — как о зачинателе стахановского движения на нашем заводе.
— Давно это было.
— Хорошая слава времени не боится. Так вы твердо решили: идете в ватержакетный цех мастером?
— Главный инженер и начальник цеха не возражают.
— Отлично. Парторгом там сейчас Кубарев. Знакомый? Включайтесь в работу партийной организации, товарищ Годунов. Мы собираемся досрочно выполнить годовой план. Поактивнее вступайте в заводскую жизнь. Перемен у нас на заводе много. Может быть, и трудновато на первых порах придется. Но не смущайтесь.
Годунов понравился парторгу. Коренной уральский рабочий, по всему видно, свое дело любит. «Вот еще одним хорошим коммунистом на заводе больше, — подумал Данько, прощаясь с Годуновым. — Укрепляется парторганизация в ватержакетном. Кубареву будет легче».
Все было почти так, как мечтал Годунов много раз еще на фронте, потом в госпитале и по пути домой. Теперь все его тревоги улеглись: он нужен заводу.
Всю первую смену Годунов ходил возле ватержакетов, присматривался к переменам в цехе, знакомился с новыми рабочими.
Вторая печь чуть «дышала», почти не принимала дутья. Соседние печи весело и ровно гудели, а на второй — почти не было слышно дыхания. Холодная масса руды скопилась в печи. Только на поверхности темной рудной массы в нескольких местах играли слабые зеленоватые сернистые огоньки. Несколько раз за смену рабочие рельсами пытались сбить верхние настилы, но скоро бросали бесполезную работу. «Да, придется с ней повозиться», — подумал Годунов.
От газа чуть першило в горле, слезились глаза. «Совсем отвык от газа», — подумал Годунов.
После смены он задержался в цехе, поговорил со сменным мастером и рабочими о второй печи. В душевую не пошел. «Начнут рассматривать, как управляюсь одной рукой. Пусть привыкнут».
По дороге домой Годунов думал о главном инженере. Ему было приятно, что Фомичев сразу поверил в него, сразу решил с ним. Не то что начальник цеха. Этот за смену не подошел к нему, словно не видел его, не поинтересовался, как прошел первый рабочий день нового мастера. «Налажу печь, за работу моей смены Фомичев краснеть не будет. На фронте его не подводил и здесь доверие оправдаю».
Он вглядывался в новые дома поселка, асфальтированные улицы, радуясь переменам. Школа, дома на проспекте — сколько нового появилось без него. Возле Дворца культуры был пустырь, а теперь он весь застроен двухэтажными зданиями. А дальше, на самой окраине, появился новый завод — четыре каменных корпуса из красного кирпича, стеклянные крыши. Железная труба высоко поднимается над цехами. Завод твердых сплавов. Он вырос на месте оврага, где всегда после дождей стояла вода, покрытая зеленоватой тиной.
Не терпелось поскорее начать настоящую работу, чтобы все заиграло в цехе. Запоет тогда радостно душа!
Он не утерпел, зашел в парк и за столиком под тремя плакучими березами выпил кружку пива. Сколько зелени стало в парке! Выросли деревья. Детишки бегали по дорожкам. Звонкие голоса их раздавались по всему парку.
Годунов посидел в саду, полюбовался зеленью.
Дома мастера ждали гости — дружки и товарищи по работе на заводе. Жена Годунова, Феня, счастливая, металась по квартире, то и дело бегала из кухни в столовую. Слышался перезвон тарелок, ножей и вилок.
Годунов прошел на кухню, одной рукой стянул гимнастерку и стал умываться горячей водой. Жена остановилась и смотрела на красноватые рубцы возле его правой лопатки. Умывался Годунов неловко.
— Дай я помогу, — сказала она.
— Помоги.
— Не сидится тебе дома, — не удержалась она от упрека. — Кто тебя на завод гонит? Все фронтовики отдых имели. Без тебя там не управятся?
— Нужно.
Она замолчала, зная его упрямый характер. Все такой же, не изменился на фронте. Сказал, как отрезал.
На кухне Годунов переоделся в новый военный костюм, обдернул гимнастерку, причесал перед зеркалом короткие светлые волосы и вышел к гостям.
Бутылки, тарелки с закусками уже стояли на столе. Хозяин хотел по-хорошему, по-богатому отпраздновать встречу со старыми заводскими друзьями. Жена ради такого праздника постаралась. Годунов остался ею доволен.
Когда рюмки были налиты до краев, — чтоб полнее жизнь была! — Кубарев, самый старший из гостей, поднялся и сказал:
— Первую выпьем за встречу с Андреем. Славно он воевал! Пожелаем ему теперь удач в заводской жизни. Твое здоровье, Андрей! За счастливую жизнь!
Все стали чокаться с Годуновым, а он смотрел на гостей и думал, что кончились его фронтовые и госпитальные дороги. Вот опять он дома, сидит в кругу своих заводских товарищей.
Теперь уже не произносили тостов, бутылки шли в круговую, за столом становилось шумно. Гости говорили о заводских делах, замелькали незнакомые Годунову фамилии начальников цехов, мастеров, инженеров. Он не мог принимать участия в разговоре гостей. Да, это был его мир, но он, Годунов, пока еще стоял в стороне от него, ему только предстояло по-настоящему войти в него.
Радость, испытанная Годуновым, когда он еще только из окна вагона увидел поселок и завод, стала теперь полной. Исполнились все его желания. Снова пойдет он с друзьями в трудовые бои!
В комнату проник отсвет огненного зарева.
— Медь разливают! — громко сказал Годунов и подошел к окну.
Гости столпились возле него. Все молчали. Огни цехов, яркие в темноте, излучали мягкий свет. От большого шара бенгальского огня ползла непрерывная цепочка оранжевых плиток меди, разлитой на чушки.
Бенгальский огонь потух, проползли и скрылись последние оранжевые плитки, и сразу на заводе стало темнее.
— Мало меди даем, — сказал как бы про себя Кубарев, но Годунов услышал его и повернул голову. — Прогремели свою славу.
— Сами виноваты, — ответил Годунов. — Больше и винить некого.
— Я так и говорю: прогремели мы свою славу.
— Не понравились мне ваши порядки, — горячо сказал Годунов. — Уж больно тихо в цехе, прямо как в госпитале или на курорте. Помнишь, как мы работали? Да и в войну вы отлично работали. А сейчас разве у нас такое время, что можно спокойно и без тревог жить? Вторая печь совсем затихла. Эх! Знаешь, как на фронте мечтали о работе. Кажется, что угодно отдал бы, но только бы хоть смену у печей постоять.
— Это что и говорить, — согласился Кубарев. — Любим мы труд — самое святое дело для нас. А наш начальник какой! — зло произнес он. — Ленивый стал наш начальник. В войну крутился, как волчок. А теперь всем доволен. Вот на курорт ездил, вернулся на завод, словно на отдых после отдыха. Ни о чем не беспокоится. О наших письмах товарищу Сталину знаешь? В военное время уральцы дважды в год писали товарищу Сталину, как они фронтовые заказы выполняют. Всегда уральцы свое слово держали. И теперь обещали мы товарищу Сталину для мирного строительства, как в войну работать. А где наше слово? Потушили звезду! Думаешь, не больно нам? Перестали свое слово держать. Как же это так? Звезду потушили! Всю войну горела, после войны тоже. А теперь нет звезды над заводом. Подумать только! У меня сын в пятом классе, одиннадцать лет парнишке, спрашивает: «А ты тоже виноват, что звезда не горит?» Что я ему скажу? Ишь, о чем дети спрашивают.