Фомичев спросил:

— Куда же после службы?

Он подумал:

— К вам на завод.

— Отцу на смену… И когда?

— А вот через год службе срок.

Уже продолжительное время главный инженер наблюдал за Вишневским. Инженер был явно не в духе. Его плохое настроение можно было понять.

В разгар общего веселья появился Годунов. Ордена и медали блестели на его парадном кителе. Ради такого торжественного дня он принарядился. Годунова можно было и не опрашивать о делах: его вид сам говорил о них. «А сохранил выправку, — подумал о нем Фомичев. — Хоть сейчас в танк».

— Садись рядом, — позвал его Фомичев. — Значит, справились?

— Преотлично, Владимир Иванович. Ну, и поработать пришлось! Чуть транспортники не подвели. Составы перепутали, а тут еще два думпкара опрокинулись. Всем цехом их поднимали.

— Давно я тебя не видел при всех отличиях. Как на параде…

— Теперь можно надеть. Не стыдно. Завтра собираемся еще больше проплавить. Вот как цех пошел.

— И почему Сазонова нет?

— Хлопочет… Готовит цех к завтрашней работе.

Немчинов и Данько собрались уходить. Фомичев вышел с ними на крыльцо.

— Вы еще побудьте, — сказал ему Данько. — А мы пройдем на завод, к ватержакетчикам.

Василий Петрович торопливо шел к ним. За ним вышел и сын.

— Спасибо за угощение, — сказал Данько.

— Какое же угощение…

— Надо и на заводе ваше тридцатилетие отметить, Василий Петрович, — сказал Данько. — Проведем такой вечер. Только неудобно проводить его, когда цех своего обязательства не выполняет. Поздравления поздравлениями, а дела делами.

— Срок дайте — будет и у нас дело.

— Все сроки прошли.

— Понимаю я, — неохотно молвил мастер. — Обещать не хочу, не люблю попусту балакать, но цех поднимем.

— Так и условимся.

Данько и Немчинов простились и ушли.

Мастер сокрушенно посмотрел на Фомичева и сказал:

— А ведь и правда, стыдно перед народом.

Фирсов, поддерживаемый под руку сыном, вернулся к гостям.

Вышел с папироской в руках Вишневский, постоял молча, словно не замечая главного инженера, потом спросил:

— Вы мною очень недовольны?

— Что об этом говорить? — Фомичев досадливо пожал плечами. — Вино тебе сейчас в голову ударило. Не понимаю, как ты не можешь более решительно цех вести. Что это такое? Поставили новый свод, а вы еле-еле поднимаете проплав. Смотреть на вашу работу тошно.

— Владимир Иванович, растерялся я немного. Верно, растерялся. Такая авария! Ведь это у меня впервые.

— И что из этого следует?

— Я уж о себе стал хуже думать. Но сейчас мы беремся. Увидите, как в ближайшие дни все изменится.

— Посмотрим, посмотрим… Но торопитесь. Сейчас вы от всех отстаете.

В комнатах запели. Женские голоса вели песню, мужские ее подхватывали. Это была та песня, которую часто пели на фронте, в полку Фомичева. Ее пели счастливыми, звонкими голосами, и она звучала незнакомо.

Эта ночь и песня напоминали Фомичеву фронтовые ночи в лесу, ночи подготовки к наступлению. Он стоял и молча слушал, охваченный дорогими для него воспоминаниями.

В высокой мягкой черноте неба сверкал рубин звезды. Дым, выходивший из трубы, переливался розовыми тонами, и казалось, что полощется на ветру алое знамя.

Звезду видели в поселке медеплавильщиков, на нее любовались рабочие, шедшие в ночную смену. Ее рубин сверкал горнякам медных рудников. Машинисты паровозов на вспыхнувший блеск звезды ответили торжественными салютами гудков; им, как эхо, откликнулись гудки шахт.

Услышав этот хор гудков, подхваченный горами и лесами, в домах открывали окна.

Звезда горела над заводом.

Телеграфист уже выстукивал текст телеграммы, сообщавший в Москву о выполнении суточного задания по выплавке меди.

Фомичев был у себя в кабинете. Звезда была видна из окна. Он позвонил Марине Николаевне и спросил:

— Ты видишь звезду?

— Да. Вот радость!

Фомичев надел драповое пальто. Вечера становились холодными.

По улицам шли рабочие вечерней смены. Слышались возбужденные голоса.

Медленно шел главный инженер по заводскому двору, время от времени поглядывая на рубин звезды.

Послышался тяжелый вздох гудка, и в воздухе разнесся его густой призывный голос. Смена кончилась. Гудок долго звучал на одной торжественной ноте. Казалось, что человек, стоявший возле него, сегодня тоже отмечал праздник, приветствовал свет звезды над заводом.

Фомичев вошел в конторку начальника ватержакетного цеха. В ней никого не было, и он поднялся на верхнюю площадку.

В группе рабочих инженер заметил Годунова, Кубарева и Сазонова. Он подошел к ним.

— Вот и Владимир Иванович, — сказал кто-то, раньше всех увидевший главного инженера.

— С победой, товарищи! — громко сказал Фомичев.

— Теперь вам можно ночами по заводу не ходить, — заметил шутливо один из рабочих.

— А почему вы-то домой не идете? По привычке?

— Да нет, — за всех ответил Годунов, поправляя пустой рукав. — Со второй шахты звонили… Ремонт ствола они затеяли. Два дня руды не будут давать. Вот и толкуем, как печи поведем. Ну, а мне-то пора и к печам, — добавил он, заметив подходивший состав с рудой.

К работе приступала его смена.

Все молча постояли, наблюдая, как идет завалка печи. Слышался железный грохот заслонов и громкий голос Годунова. Серый дым заполнял площадку, скрывая работающих.

— Да, хорошо, когда звезда горит! — сказал Кубарев добрым голосом. — Сердцу покойно, — и он посмотрел вверх.

Звезда, казалось, стояла над головой.

Порожний состав, постукивая колесами на стыках рельсов, прошел мимо праздно стоявших людей. Резко прокричал электровоз, требуя уступить ему дорогу.

— В самом деле, пора по домам, товарищи, — напомнил Сазонов.

Все стали не спеша расходиться.

— Можешь ко мне сейчас зайти? — спросил Сазонов Фомичева. — Хотя это и завтра можно решить.

— Зачем же откладывать?

В конторке Сазонов достал чертеж печи и раскатал его на столе. Предстоял ремонт подины на одной из печей. Обычно эта работа отнимала не меньше недели. Фомичев поручил Сазонову подумать об убыстрении сроков работы.

На полном красноватом лице начальника поблескивали воспаленные глаза. И все же Сазонов, несмотря на усталость, выглядел лучше, чем несколько месяцев назад, когда только что вернулся из отпуска и встретился Фомичеву на дворе. Не было в нем и следа прежней вялости и равнодушия.

«Как может перемениться человек!» — подумал Фомичев, внимательно слушая Сазонова.

С его предложениями о ремонте можно было согласиться.

— Только как следует продумай организацию работ. Будет много газа. Надо уберечь людей от угара.

В комнате было жарко. Фомичев распахнул пальто.

— Будут готовы все чертежи — приноси мне на подпись.

Сазонов свернул кальку в трубку и бросил ее на шкаф.

— Честно говоря, я никогда не верил, что наш цех может столько плавить, — произнес он. — Ведь никогда он еще так не работал. Даже в войну.

— Многие не верили и сомневались, — заметил Фомичев. — А цех стал первым в заводе.

— В этом и твоя большая заслуга.

— Ну, ну… Мы не на банкете. Ты справился, хотя и в это тоже не верили.

— Я давно хотел тебе сказать… Ты для меня сделал очень много.

— Ничего особенного я не сделал. Нужно было заставить тебя работать. Вот и заставили. Пришлось повозиться с тобой, чортушкой!.. Ну, сробили, как говорят у нас на Урале. А теперь прощай. Пойду дальше.

На улице Фомичев остановился, чтобы раскурить трубку. Он увидел, как Вишневский, Фирсов и Коробкин прошли в конторку. «И эти еще тут, — подумал он. — Надо посмотреть, чем они заняты».

Начальник цеха и мастера сидели рядом за столом, заваленным бумагами. Они подняли головы на скрип отворившейся двери.

— Не помешаю? — спросил Фомичев.

— Нет, пожалуйста, — пригласил Вишневский.

Работа цеха в последнее время налаживалась. Однако отражательный цех отставал от ватержакетного.