— Раньше здесь жила племянница покойного. Но она вчера уехала к своим родным за границу.

И, побоявшись, что этот ответ не удовлетворит взыскательного следователя, он прибавил:

— Это вполне порядочная девушка. Она была очень привязана к своему дяде. Она уехала вчера под вечер. Я сам ее провожал.

Провалившийся нос нежно заботился о семье своего бедного хозяина. Провалившийся нос выгородил Жанну.

Узнав о поимке преступника, Гастон разрешил Габриели несколько излечиться от нервного расстройства. Оставалось, однако, в силе запрещение упоминать, как о Жанне, так и о пылких чувствах самого Гастона, жаждавшего в самом неотдаленном будущем соединиться с Габриелью нежными узами брака. Показание слепой было хоть и недлинным, но крайне важным. Оно сводилось к истории с пальто. Предположение, что бумажник может быть подкинут убийцей, после ее рассказа окончательно отпало. Сверив фотографию и записку, господин Эли Рено больше не сомневался в виновности Андрея. Нелепое поведение арестованного и явное волнение, которое он выказал при упоминании улицы Тибумери окончательно убедили его в этом. Он поздравил господина Боти, начальника уголовного розыска. Это успех, и не малый! По характеру преступления ясно, что оно совершено не новичком, но опытным профессионалом. Господин Боти скромно ответил:

— Это победа уголовной полиции над политической. Вы только представьте себе, господин Рено, что эти дети принимали его за анархиста! Мало того, они две недели бегали за ним, высунув язык, и все же не могли его поймать. Последний раз их агент заметил его в обществе какой-то девицы, на авеню Клебер. Это было в четверг, в четыре часа дня, то есть после убийства, и все же преступник скрылся. А как только дело передали нам, мы тотчас же, по одной фразе «завтра уезжаю», накрыли его. И вот, несмотря на это, парламентская комиссия нас урезывает, а им увеличивает кредиты.

— Вы совершенно правы, — поддерживал его господин Рено, — я удивляюсь в данном случае поведению комиссии. Я вообще полагаю, что теперь, ввиду избирательной кампании, следует избегать громких политических процессов. Всякая шумиха может только пойти на руку противникам «национального блока».

Отпустив начальника уголовного розыска, господин Эли Рено пометил в своей книжке: «четыре, Клебер, девица». После этого он закурил черную мексиканскую сигару и занялся обдумыванием данных следствия. Собственно говоря, и обдумывать нечего: дело оказалось простым, обидно простым. На этот раз он даже не встретил приятных препятствий. Все преступники уверяют, что они были мертвецки пьяны как раз в час преступления. Скучно!

Господин Эли Рено глядел на сигару, быстро одевавшуюся серебряным пеплом. Сигара наводила его на философические мысли. Этого человека, конечно, казнят. Сейчас он доживает свои последние недели. Он на глазах господина Эли Рено становится пеплом, вот как эта сигара. Но разве не так же сгорает и сам господин Эли Рено? Да, конечно, ему не грозит гильотина. Он умрет спокойно, на своей кровати, окруженный негой и уходом, умрет от склероза или от другой болезни. Но он все же умрет. А тогда — не все ли равно остальное? Ну, через пять лет, через десять. Так некоторые подсудимые все новыми и новыми показаниями, отягчающими их вину, стараются оттянуть день судебного разбирательства. Жалкие уловки! Скучная все же история — эта жизнь! И господин Эли Рено вздохнул. Тогда с сигары просыпался пепел на его колени. Но и это не вывело его из состояния возвышенных раздумий.

В это время Андрей находился в одиночной камере. Он не глядел на пепел сигары и не думал о тщете жизни. Он метался, как только что пойманный волчонок. Он никак не мог прийти в себя. Что же случилось? Кто это выдумал? Слова следователя казались ему нелепым сном. Он был готов над ними смеяться. Он, Андрей, ограбил кого-то! Но ведь это же явный вздор, это выяснится, это выяснится сегодня же! В общем, все идет даже к лучшему. Они и не подозревают, что он коммунист. Как только рассеется эта галиматья с убийством, его выпустят, вернут ему деньги. Это лучше, чем если бы его схватили как коммуниста. Да, но в этой галиматье, в этом нелепом сне было нечто страшное, какая-то видимость правдоподобности: дядя Жанны, улица Тибумери. Это не может быть только случайностью. Неужели Жанна арестована? А что, если она, отбиваясь от этого негодяя, действительно убила его? Но когда же? Ведь она поехала прямо на вокзал. Может быть, ей пришло в голову зайти домой за вещами? Вот эта мысль и заставляла Андрея метаться по узкой длинной камере, метаться до одурения. Все сводилось к одному: где Жанна? Что с ней? Это не было философическими мыслями господина Эли Рено. Это было простым человеческим страхом, страхом за любимую женщину.

Так провели час перед решающим боем два врага, которые должны были помериться силами — следователь и преступник. Какой же это будет неравный бой! С одной стороны, мексиканская сигара, с другой — наручники. Олимпийская ясность господина Эли Рено и судорожные метания измученного Андрея.

Наконец господин Эли Рено нажал кнопку звонка. Он был вполне готов. Он зажег новую сигару. Он слегка любовался собой, своим безразличием, находчивостью во время допросов и тем, с каким небрежным аристократизмом он держит между двумя пальцами длинную сигару, как медленно курит ее, не давая ей, однако, погаснуть.

— Итак, вы отрицаете вашу виновность? — сказал ласково, почти участливо, господин Эли Рено.

Войдя в кабинет, где было светло и уютно, где на письменном столе стояло пресс-папье, изображавшее наяду, увидев перед собой не тупо молчавших тюремщиков, а вежливого человека в синем пиджаке, Андрей сразу успокоился. Его могли бы осудить только в сумасшедшем доме, здесь же все говорило о том, что рядом с ним обыкновенная жизнь, нормальные люди, которые готовы его выслушать и понять. В ответ он улыбнулся, без деланного задора, просто хорошо улыбнулся. Эту улыбку так любила бедная Жанна.

— Да, я невиновен. Мне даже странно произносить эти слова. Я думаю, что вы сами видите это. Я никак не могу себе представить, что невинного человека могут обвинить в убийстве.

— Очень хорошо. Тогда, может быть, вы теперь ответите мне на вопрос, что вы делали в ночь со среды на четверг? Я должен вам признаться, что ваши слова о пьянстве в притоне не внушают особенного доверия.

Андрей тихо и доверчиво сказал:

— Нет, этого я не могу вам сказать. Но это никак не относится к делу. Это моя частная жизнь.

Еле заметная усмешка показалась на лице следователя. Преступник предпочитал упираться. Он хотел обязательно быть мышкой, которая до последней минуты ищет щель. Что же, тогда господину Эли Рено придется быть кошкой. Он согласен немного поиграть.

— Значит, вы упорствуете? Мне очень жаль. Мне придется тогда говорить за вас. Мне придется быть нескромным. Мне придется рассказать вам один эпизод из вашей же жизни. Вы утверждаете, что вы латыш. У вас действительно найден латвийский паспорт. Вероятно, у вас вообще было немало паспортов. В Париже вы вели крайне подозрительный образ жизни. Постоянного местожительства вы не имели. Подготовляя преступление, вы соблюдали осторожность. Так, например, несколько раз, замечая на улице, что за вами следят, вы с ловкостью профессионала избавлялись от неудобных вам взоров. Я отдаю должное вашему умению. Наконец план убийства был разработан. Вы узнали, что в кабинете господина Нея находится бриллиант. Это, очевидно, привлекало вас больше, чем содержимое несгораемого шкафа. Вы, вообще, были прекрасно осведомлены обо всем, что происходит в конторе. Это показывает, что у вас были сообщники. Вы знали, что служанка не ночует там. Вы знали, что племянница убитого уехала за границу. Вы знали также, что его слепая дочь не представляет опасности. За день до убийства вы написали письмо вашей соучастнице. Вы сообщали, что все готово, что вам нужно быть осторожным. Вы обещали ей, что деньги будут. Вы назначили ей свидание на восемь часов вечера. Вы не успели отправить это письмо. Как видно, вы нашли другой способ снестись с ней. Ночью вы явились в контору на улице Тибумери. Это было приблизительно в два часа ночи. Возможно, что я немного ошибаюсь. Это могло быть в час или в три. Вам открыл дверь сам господин Ней. Метким ударом вы оглушили его. Может быть, вы надавили ему глаза. Вы вызвали обморок. Тогда вы начали обшаривать его карманы. Но господин Ней проявлял признаки жизни. Вы хладнокровно зарезали его. Если у вас крепкие нервы, я смогу показать вам ваш нож. Вы нашли бриллиант в кармане господина Нея. Но этого вам было мало. Вы направились в кабинет. Вы хотели сорвать все плоды. Когда дочь убитого, которая проснулась от шума, вбежала в кабинет, привычное спокойствие оставило вас. Да, да, не смущайтесь, господин Цислас, вы испугались! Вы бросились бежать. Но слепая схватила вас за край пальто. Вы предпочли оставить ей пальто. Убегая, вы опрокинули кресло. Я не знаю, как вы провели остаток ночи. Но днем вы встретились со своими приятелями. Вы передали им бриллиант и взамен этого получили восемьсот тысяч франков. Я должен огорчить вас: бриллиант этот стоит дороже. Вас обманули. Его действительная стоимость много больше полученной вами суммы. Но разумеется, при таких обстоятельствах не приходится торговаться. Вы были довольны и тем, что получили. Вы встретились со своей соучастницей не в восемь, как предполагали, а раньше. В четыре часа вы с ней гуляли по авеню Клебер. В девять двенадцать вы изволили отбыть из Парижа. Я понимаю вашу обиду — вместо Ривьеры очутиться в тесной камере. Но что делать? За всяким преступлением следует и наказание.