З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский и Д. В. Философов также направили приветствие Керенскому, выделяя его роль в революционные дни: «Вместе со всей Россией мы посылаем слово любви Вам, Александр Федорович, — истинному герою восстания народного»[453]. Особенно интересна позиция Философова, который до революции был, по словам Гиппиус, «кадетствующим», «вечным противником Керенского». В тот же день Философов записал в своем дневнике: «Все больше выясняется роль А. Ф. Он оказался живым воплощением революционного и государственного пафоса. Обдумывать некогда. Надо действовать по интуиции. И каждый раз у него интуиция гениальная. Напротив, у Милюкова не было интуиции»[454].
На следующий день Философов написал Керенскому личное письмо, оно позволяет уточнить характеристику «героя восстания»: «Считаю своим святым долгом благоговейно пожать Вам руку и сказать Вам, что именно Вы в трудную ночь с 1-го на 2-е марта спасли Россию от великого бедствия. Только человек высокой моральной чистоты, только подлинный гражданин, мог в эти трудные часы с таким святым и гениальным энтузиазмом овладеть положением. Тяжелая болезнь все еще держит меня в своих руках. Не знаю, долго ли проживу. Но если судьба не позволит мне увидеть победы революции, то все-таки я уйду из этого мира гордым и спокойным гражданином, благоговейно поминая Ваше имя. Сердечно любящий Вас, и беспредельно уважающий. Д.Ф.»[455].
Иногда Керенский прославлялся как «освободитель». Именно такой образ на какое-то время утвердился в массовом сознании. В адрес «борцов за свободу и право» Н. С. Чхеидзе (председателя Исполкома Петроградского Совета) и Керенского поступали письма и резолюции, восхвалявшие «вождей»: «Честь и слава вам, героям и освободителям народа»[456]. Этот образ некоторое время использовался даже пропагандистами австро-венгерской армии; в одной листовке, адресованной русским солдатам, говорилось: «Ваш верный товарищ Керенский, как освободитель народа, взял всю власть в свои руки и обещал народу, что война скоро кончится»[457].
При этом в некоторых текстах молодой вождь революции рассматривался как уникальный, единственный освободитель страны. Это отношение проявлялось в письмах, адресованных Керенскому даже осенью 1917 года: «Вы тот, кому вся Россия обязана освобождением от царского гнета»[458].
На репутацию «освободителя» работало и то обстоятельство, что именно Керенский в качестве министра юстиции после революции подписал указы об амнистии, хотя они были приняты в соответствии с решениями всего Временного правительства. На современной открытке «министр народной правды» был изображен на фоне горящей полуразрушенной тюрьмы. Этот образ был своеобразным символом, но он отражал конкретную реальность: и в Петрограде, и в провинции здания тюрем подчас сжигались и уничтожались. Иногда это было результатом спонтанных действий толпы, иногда же соответствующие решения принимали новые органы власти. Уничтожение тюрем имело и символическое значение: в свободной России, в царстве «свободы вечной», тюрьмам не было места. Нет, разумеется, никаких свидетельств того, что Керенский выступал за тотальную ликвидацию всех мест заключения. Однако для современников он символизировал эти действия, и они связывались с его именем.
Иногда революционный министр занимал первое место в иерархии «борцов за свободу». Именно такой штамп использовался в пропаганде, этот образ отражался и в сознании его сторонников. Так, организация эсеров Молитовской фабрики направила 10 июля Керенскому телеграмму: «Приветствует вас, первого борца свободной революционной России, выражает Вам, в лице Вашем Временному правительству, — полное доверие». А представитель Могилевского Совета крестьянских депутатов, приветствовавший Керенского 20 мая, даже именовал его «апостолом революции и освободителем крестьянства»[459].
Керенский отождествлял себя с братством «борцов за свободу», он рассматривал себя как носителя традиции освободительного движения, прежде всего как продолжателя дела декабристов. В создание этого образа Керенского внесла вклад и писательница З. Н. Гиппиус. Она была автором брошюры «Первенцы свободы», вышедшей под именем Д. С. Мережковского. Книга была написана по просьбе А. Ф. Керенского, она должна была напомнить русским солдатам об офицерах-революционерах и смягчить противоречия в армии, восстановить доверие к командному составу. Журнальный вариант книги содержал посвящение А. Ф. Керенскому, «продолжателю дела декабристов», в отдельном издании посвящение было снято[460]. Возможно, это объясняется обострением отношений между Керенским и Мережковским.
Сам Керенский нередко ссылался на свое революционное прошлое «борца за свободу». Так, выступая 13 июля перед объединенным заседанием исполкомов Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, он заявил: «Всю свою жизнь я боролся во имя великих идеалов революции»[461].
В некоторых речах молодой министр именовал себя «старым социалистом и демократом». Выступая в Гельсингфорсе 16 марта, он заявил: «Я старый социалист и республиканец, член партии социалистов-революционеров» (в другой записи речи — «социалист-революционер, не мало пострадавший от старой самодержавной власти»), 4 апреля на 2-й конференции петроградских эсеров он, призывая делегатов голосовать за оборонческую резолюцию, вновь использовал образ члена революционной партии: «Нашу партию всегда отличала прямота и откровенность. Мы не прятались даже тогда, когда боролись с прежним строем револьверами и бомбами. <…> Мы, партия социалистов-революционеров, всегда были рыцарями борьбы и рыцарями правды, так скажем же открыто и честно — хотим ли мы защиты освобожденной страны!»[462]
В приказе армии и флоту 14 мая Керенский аттестовал себя как «старого солдата революции». В речах он причислял себя к «кучке революционеров», которые «бросились на борьбу со сложным механизмом старого режима». Даже 25 октября, прощаясь с защитниками Зимнего дворца, он именовал себя «старым революционером». Однако Керенский понимал, что в революционных кругах его нелегальная деятельность могла быть заслонена фигурами вождей и героев, давно уже прославлявшихся субкультурой подполья, пропагандой социалистических партий. Показательно, что он не аттестовал себя как «старого революционера» на партийных форумах, где были представлены активисты партии и ветераны движения. Уже в конце мая на съезде социалистов-революционеров представители левого крыла этой партии выступали против «безответственных выступлений» «товарища Керенского» и выражали негодование по поводу создания кумиров «из товарищей, сравнительно недавно находящихся в партии». Правда, эти заявления встречались частью делегатов шумом и протестами[463].
Можно предположить, что в частных разговорах левые эсеры критиковали популярного министра и раньше. Возможно, в своем кругу и представители центра партии осуждали претензии Керенского на роль ветерана социалистического движения. Очевидно, министр чувствовал подобные настроения. Выступая в тот же день на съезде, он с подчеркнутым пиететом отозвался о партийных «учителях», «руководителях», «великих борцах». Себя Керенский отнес к «ученикам и рядовым работникам», к эсеровской «молодежи». Завершая выступление, Керенский даже с энтузиазмом заявил делегатам, что, получив все из общения с «лучшими борцами», он всегда стремится, чтобы «хотя одну минуту снова почувствовать себя только простым рядовым, ничтожным, мелким вашим товарищем»[464].
